Ормэ, 9.XI.43, Дж. Б.-С.

Эта р чка не пишет. Простите за кляксы. Это проверка или н казание. Верните мне карандаш

[Пометка для гауптштурмфюрера СС Амадея фон Линдена, перевод с немецкого]

Эта англичанка из их ВВС не лжет. Ей дали чернила, слишком старые / густые для использования, ручка от них засорялась и ставила кляксы. Теперь чернила разбавили, и я пишу ими, чтобы убедиться в их пригодности.

Хайль Гитлер!

Шарфюрер СС Этьен Тибо

Подлый предатель шарфюрер СС Этьен Тибо, невежественный ты ублюдок, Я ШОТЛАНДКА.

Эти комики Лорел и Харди^[4] (я имею в виду сержанта-шестерку Тибо и дежурную охранницу Энгель) очень развлеклись, пока я мучилась с негодными чернилами, которые где-то отыскал мне Тибо. Ему ни много ни мало пришлось разбавлять их керосином. Он был очень недоволен моим возмущением качеством чернил и, похоже, не поверил, что ручка забивается, так что я очень испугалась, когда он ушел и вернулся с литром керосина в жестяной банке. Я увидела банку и сразу догадалась, что внутри, и мисс Э. пришлось выплеснуть мне прямо в лицо воду из кувшина, чтобы остановить истерику. Теперь фройляйн сидит напротив меня за столом и то и дело прикуривает сигарету, чиркая спичкой прямо передо мной. Я каждый раз едва ли не подпрыгиваю на месте, а она при этом смеется.

Вчера вечером она тревожилась: по ее мнению, я не выложила достаточно фактов, чтобы меня можно было считать настоящим иудой, пусть и невысокого полета. Вообще-то я думаю, ее беспокоило, как отреагирует фон Линден, ведь именно она переводит ему мою писанину. Но в результате он охарактеризовал текст как «интересный ретроспективный обзор положения в Британии» и «любопытный личный взгляд» (когда мы с фон Линденом разговаривали об этом, он немного проверял мой уровень немецкого). Еще, думаю, он надеется, что я дам ему какой-нибудь компромат на мсье Лорела и мадемуазель Харди. Он не доверяет Тибо, потому что тот француз, и не доверяет Энгель, потому что она женщина. В течение дня, пока я пишу, я получаю воду (чтобы пить, а также чтобы останавливать рыдания), и вдобавок мне дали одеяло! За одеяло в мою маленькую холодную камеру, гауптштурмфюрер фон Линден, я без колебаний и терзаний сдала бы со всеми потрохами даже своего героического предка Уильяма Уоллеса, защитника Шотландии.

Я знаю, что остальные узники меня презирают. Тибо водил меня для… даже не знаю, как это у вас называется, для вразумления? Когда заставляют наблюдать, что тут делают с людьми. После того как вчера я закатила истерику, мне велели отложить записи. На обратном пути в камеру, прежде чем меня накормить, шарфюрер Тибо приказал остановиться и посмотреть, как Жака снова допрашивают. (Не знаю, как его зовут на самом деле. В «Повести о двух городах» все французы называют друг друга Жаками, и это кажется уместным.) Этот парень меня буквально ненавидит. Совершенно не меняет дела, что я тоже крепко привязана к стулу струнами от пианино, рыдаю, задыхаясь от сочувствия к нему, и смотрю в другую сторону, если только Тибо не держит мне голову, чтобы не дать отвернуться. Жак знает – все тут знают, – что я предательница, единственная среди них трусиха. Никто больше не выдал ни единого фрагмента шифра, не говоря уже об одиннадцати каналах связи, а о письменных признаниях и вовсе речи нет. Когда Жака тащат прочь, он плюет в меня со словами:

– Ничтожный кусок шотландского дерьма.

По-французски это звучит мило: p’tit morceau de merde écossaise. Вот так невзначай я разрушила прочный семисотлетний союз Франции и Шотландии.

Еще одна арестантка, девушка-француженка, при каждой нашей встрече (в качестве моей камеры используется комната, смежная с той, где проходят допросы) насвистывает нашу патриотическую песню «Храбрая Шотландия» или какой-нибудь другой боевой гимн моей страны и тоже плюется. Они все меня не переваривают. Это не та ненависть, которую они испытывают к своему земляку Тибо, переметнувшемуся на сторону противника. Я ведь тоже ваш враг и должна быть одной из этих отважных людей. Но я не заслуживаю даже их презрения. Я просто жалкий кусок шотландского дерьма.

Вам не кажется, что узники становятся сильнее, когда им есть кем гнушаться? Они смотрят на то, как я хнычу в углу, и думают: «Mon Dieu^[5], не допусти, чтоб я стал таким же».

Гражданская воздушная гвардия (некоторые аспекты)

Заголовок смотрится ужасно официально. Теперь я чувствую себя лучше, как настоящий мелкий иуда.

Вообразите себя девушкой из Стокпорта 1938 года, которую воспитали любящие, потакающие ей во всем дед с бабушкой и которая буквально одержима всякими двигателями. Вообразите, что вам хочется выучиться летать: летать по-настоящему. Вы мечтаете стать пилотом и водить самолеты.

Трехлетний курс в школе летной подготовки обошелся бы вам больше чем в тысячу фунтов. Не знаю, какую годовую прибыль давали тогда мотомастерская и лавка дедушки Мэдди. Мне сказали, что он неплохо зарабатывал; во время депрессии, конечно, похуже, но все же, по понятиям того времени, любой счел бы его довольно зажиточным. Однако, чтобы оплатить внучке год учебы, ему пришлось бы отдать бо́льшую часть своего дохода. За свой первый полет Мэдди не платила: Димпна устроила для нее часовую экскурсию на своем отремонтированном «пусс-моте». Дело было чудесным ясным летним вечером, дул свежий ветер, светило солнце, и Мэдди впервые увидела Пеннинские горы сверху. Берил тоже взяли с собой, за компанию, ведь она участвовала в спасении Димпны наравне с подругой, но бедняжке пришлось сидеть в самой задней части, обзор у нее был плохой, и ее стошнило в сумочку. Она поблагодарила летчицу, однако никогда больше не пыталась подняться в небо.

И конечно, это было именно развлечение, а не урок вождения. Мэдди не могла позволить себе уроков. Но она прижилась и освоилась на аэродроме Оуквей. Он появился одновременно с ее увлечением самолетами: стоило Мэдди пожелать, чтобы у нее появились игрушки побольше, и, о чудо, неделю спустя заработало летное поле в Оуквее, до которого было всего пятнадцать минут на мотоцикле. Аэродром находился в процессе становления, и механиков только радовала лишняя пара умелых рук. В то лето Мэдди появлялась на поле каждую субботу: возилась с двигателями, проклеивала ткань крыльев и заводила друзей. А потом, в октябре, ее настойчивость нежданно-негаданно окупилась. Именно тогда мы создали Гражданскую воздушную гвардию.

Когда я говорю «мы», то имею в виду Великобританию. В Гвардию вступил чуть ли не каждый аэроклуб королевства, заявление на участие подали тысячи людей – летать учили бесплатно! – поэтому принять смогли лишь примерно одного из десяти. И только каждая двадцатая из принятых была женщиной. Однако Мэдди снова повезло, потому что теперь ее знали и любили все инженеры, механики и инструкторы Оуквея. Ей дали великолепные рекомендации, характеризуя как шуструю и целеустремленную девушку, обладающую всеми необходимыми знаниями насчет уровня масла. Нельзя сказать, что Мэдди немедленно превзошла всех остальных пилотов Гвардии, которые обучались на аэродроме Оуквей. Но она была ничем не хуже остальных. Ее дебютный самостоятельный полет состоялся в первую неделю нового года в промежутке между двумя снегопадами.

Вам стоит обратить внимание на временны́е рамки событий. Мэдди начала летать в конце октября 1938 года. Гитлер (как вы можете видеть, я, по зрелом размышлении, вымарала все красочные эпитеты для фюрера, которые изначально пришли мне в голову) напал на Польшу первого сентября 1939 года, а два дня спустя Великобритания объявила Германии войну. Мэдди сдала на права категории «А» и получила базовую летную лицензию за полгода до того, как в августе по всей стране была запрещена эксплуатация любых средств гражданской авиации. После этого большинство воздушных судов были переданы государству. Министерство авиации реквизировало оба самолета Димпны для нужд связи, и та пришла по этому поводу в неописуемую ярость.

За несколько дней до того, как Британия объявила войну Германии, Мэдди совершала одиночный перелет из конца в конец Англии, проскользнув над вершинами Пеннинских гор и избегая столкновения с аэростатами заграждения, которые, будто серебристые крепостные валы, защищали небо Ньюкасла. Ее путь лежал над северным побережьем к Бамборо и Линдисфарну. Я хорошо знаю эти места, протянувшиеся вдоль Северного моря, потому что именно там проходит железнодорожная ветка Эдинбург – Лондон, по которой я регулярно моталась туда-сюда, пока училась в школе. Когда перед самой войной школу закрыли, я не стала доучиваться в другом месте и несколько неожиданно поступила в университет. Туда тоже пришлось ездить на поезде, и всю дорогу я чувствовала себя ужасно взрослой.

Самый красивый участок этого пути, конечно, побережье Нортумбрии. Даже в августе на севере Англии солнце садится довольно поздно, и Мэдди на своих полотняных крыльях летела низко над длинными песчаными пляжами Холи-Айленд и видела отдыхавших там тюленей. Она летела над возведенными на скалах величественными замками острова Линдисфарн и Бамборо на севере и на юге, над руинами монастыря двенадцатого века, над желтыми и зелеными полями, протянувшимися до самых шотландских холмов Чевиот-Хиллс. Мэдди летела обратно над валом Адриана, этим протянувшимся на семьдесят миль хребтом двухтысячелетнего дракона, в Карлайл, потом на юг через Озерный край, вдоль озера Уиндермир. Вокруг нее вздымались горы, а внизу, в долинах памяти сверкали поэтичные воды – то были края золотых нарциссов, «Ласточек и амазонок»^[6], Кролика Питера^[7]. Она возвращалась домой через Блэкстоун-Эдж, держась над старой римской дорогой, чтобы избежать дымовой завесы над Манчестером, и приземлялась на аэродроме Оуквей, всхлипывая от томления и любви, – любви к своей родине, острову Великобритания, который видела с воздуха во всей его полноте и уязвимости, всего за день пролетев от берега до берега, затаив дыхание в сиянии лета и солнечных лучей. Всё это должны были вот-вот поглотить ночи, полные пожаров и светомаскировки. Мэдди приземлилась в Оуквее перед самым закатом, заглушила двигатель и, плача, сидела в кабине пилота.

Я думаю, что Мэдди пошла на войну в первую очередь ради тюленей Холи-Айленда.

Наконец она выбралась из кабины принадлежавшего Димпне «пусс-мота». Низкое вечернее солнце освещало другие самолеты в ангаре, который использовала Димпна: дорогие игрушки, звездный час которых должен был вот-вот настать (пройдет меньше года, и этот самый «пусс-мот», пилотируемый другим летчиком, будет доставлять во Францию донорскую кровь задыхающемуся Британскому экспедиционному корпусу). Мэдди провела все проверки, которые обычно делала после каждого полета, и приступила к тем, которые обычно предшествовали вылету. Димпна обнаружила ее спустя полчаса: Мэдди все еще не закончила и в золотистом вечернем свете счищала с ветрового стекла мошек.

– Ты не обязана это делать.

– Но кто-то ведь должен! Мне же снова лететь, так? Причем прямо завтра. И это единственное, что я могу сделать: проверить масло, избавиться от насекомых.

Стоя в лучах заходящего солнца, Димпна некоторое время спокойно курила и смотрела на Мэдди. А потом произнесла:

– На войне найдутся и дела для девушек-летчиц. Погоди, скоро сама увидишь. Чтобы сражаться в Королевских ВВС, потребуются все пилоты. В первую очередь – молодые парни, хотя часть из них налетала меньше часов, чем ты, Мэдди. И тогда пригонять им новые самолеты, возить их письма и так далее станут пожилые летчики и женщины. То есть мы.

– Думаешь?

– Сейчас гражданских пилотов набирают в подразделение, которое будет помогать войскам. Оно называется Вспомогательная служба воздушного транспорта, ВСВТ, туда берут и мужчин, и женщин. Все может завертеться в любой день. Мое имя в списках; женское отделение возглавляет Полин Гауэр. – Полин была подругой Димпны по летному клубу и поддерживала ее в затее с катанием пассажиров. – Пока тебе не хватает квалификации, но я не забуду про тебя, Мэдди. Когда снова начнется подготовка девушек, я пришлю телеграмму. Будешь первая в очереди.

Мэдди перестала отскребать мошек и потерла глаза, слишком несчастная, чтобы ответить.

– А когда закончишь тут батрачить, сделаю тебе кружку лучшего чая под названием «Оуквейский пилотский маслянистый», а завтра утром отведу в ближайший вербовочный пункт ЖВАС.

ЖВАС – это Женские вспомогательные авиационные силы, которые оказывают содействие Королевским ВВС. Девушки из ЖВАС не летают, но при нынешнем положении вещей делают почти то же самое, что и мужчины, выполняя работы, связанные с полетами и боевыми действиями. Среди них есть электрики, техники, слесари, операторы заградительных аэростатов, водители, поварихи, парикмахеры… Вы, наверное, подумали, что Мэдди стала механиком, правда? Нет, в самом начале войны женщин на такую работу не брали. И неважно, что Мэдди была в этом деле куда опытнее многих парней; не положено – значит, не положено. Но в ходе получения лицензии летчика категории «А» она освоила азбуку Морзе и принципы работы с рацией. В августе 1939 года Министерство авиации в панике набирало женщин на должности радисток и диспетчеров, поскольку там сообразили, что большинство мужчин будут задействованы в вылетах. Мэдди вступила в ЖВАС и почти сразу стала диспетчером-радисткой.