Народ и «всеобщее благо» королевства зависели от наличия у монарха наследников, которые в силу своих физических и моральных качеств способны были править страной, внушать уважение подданным и, как следствие, могли рассчитывать на их верность. Но прежде всего не должно было подвергаться сомнению право короля на престол, ибо любые посягательства на его неоспоримость могли грозить и на деле оборачивались гражданской войной со всеми ее сопутствующими ужасами. В результате войн Алой и Белой розы к концу периода, охватываемого этой книгой, право короля на трон стало считаться не столь важным, сколь его способность этот трон удержать и успешно управлять государством.

В период позднего Средневековья закон о престолонаследии формулировался довольно расплывчато. По большей части монархи соблюдали право первородства, согласно которому трон передавался старшему сыну и его наследникам, однако здесь играли роль и другие важные составляющие, например признание светскими и духовными лордами, а впоследствии и способность обеспечить эффективное управление страной.

С XII века, когда дочь Генриха I Матильда предприняла катастрофическую попытку отнять корону у своего кузена короля Стефана, англичане отрицательно относились к идее женского правления, полагая, что оно противно природе и что женщины не способны достойно править. Впрочем, Салическая правда, не признававшая за женщиной права на наследование, не имела силы в Англии, где не существовало никаких «писаных законов», которые не позволяли бы женщине взойти на престол или передать притязание на престол своим потомкам. На самом деле на практике этот вопрос не оказывал хоть сколько-нибудь существенного влияния на общественную жизнь, ведь до XV века династия Плантагенетов не испытывала недостатка в наследниках мужского пола.

У англичан вызывали недоверие не только женщины на троне, им также внушала страх политическая нестабильность, неизбежно связанная с несовершеннолетием монарха, а она возникала в тех редких случаях, когда на трон всходил ребенок. До восшествия на престол Ричарда II в 1377 году, со времен завоевания Англии нормандцами, несовершеннолетний занимал престол только дважды; оба эти правления ознаменовались политическими смутами.

С 1399 по 1499 год претенденты на престол пытались завладеть короной с помощью междоусобиц, войн и заговоров, и происходило это не из-за недостатка наследников, а из-за слишком большого числа могущественных вельможных магнатов-феодалов, жаждущих верховной власти. В этот период престолонаследие стало в том числе определяться новым и весьма опасным обстоятельством: превосходством силы над правом. Этот печальный факт заставил англичан заново осознать потребность в официальном законе, регулирующем престолонаследие, а также вызвал спор о том, имеет ли законный наследник, получающий права по женской линии, больше оснований занять престол, чем непрямой наследник мужского пола. Однако в итоге корона доставалась силе и успеху: энергичный и деятельный правитель имел больше шансов удержаться на престоле, даже если его притязания на власть были сомнительны. Слабых монархов или тиранов неизменно ожидала катастрофа.

В XV веке предпринимались отдельные попытки упорядочить законы о престолонаследии, однако верховные юридические органы, опасаясь мести со стороны заинтересованных вельмож, неоднократно отказывались вынести ясное и недвусмысленное суждение по этому вопросу, ссылаясь на то обстоятельство, что здесь нельзя принять решение с опорой на общее право.

Войны Алой и Белой розы в первую очередь были конфликтами между крупными магнатами-феодалами. Класс вельможных магнатов-феодалов формировался из небольшого числа герцогов, обыкновенно состоявших в родстве с королевским домом, маркизов и графов, а также множества баронов, рыцарей и мелкопоместных дворян. Этим людям принадлежала бóльшая часть земельных угодий королевства, они обладали самым сильным влиянием в своих поместьях, где их уважали и нередко боялись.

Джон Рассел, архиепископ Линкольнский, в восьмидесятые годы XV века занимавший пост лорда-канцлера, видел в английской аристократии неколебимую скалу, гордо возвышающуюся посреди бушующего моря. Именно на аристократию была возложена ответственность за управление Англией. Аристократия ожидала от короны чинов, званий, титулов и наград за службу, будь то в политике, на поле брани, в административном аппарате королевского двора, на дипломатическом поприще или в местных органах управления.

Титул и положение решали всё. Во время войн Алой и Белой розы опытные, испытанные командиры подчинялись мальчикам-подросткам просто потому, что те были особами королевской крови. Чем выше титул, тем богаче был лорд. Крупный феодал, такой как, например, герцог Йоркский, имел годовой доход более трех тысяч фунтов^[5]. Барон мог рассчитывать на получение годового дохода примерно в 700 фунтов, а рыцарь – от 40 до 200 фунтов. Строительство такого укрепленного замка, как, например, Кейстер в графстве Норфолк, обходилось примерно в шесть тысяч фунтов.

Начиная с XIV века число крупных вельмож-феодалов уменьшалось. Войны, эпидемии, междоусобицы и турниры привели к тому, что многие мужские линии прекратили свое существование. Титулы часто передавались через вступающих в брак наследниц, получаемые путем брака состояния в результате росли. Хотя к XV веку крупных вельмож-феодалов и насчитывалось меньше, чем раньше, они имели куда более обширные земли и были значительно богаче, нежели когда-либо прежде. К этому времени оставалось очень немного старинных англо-нормандских фамилий, но главные семейства этой эпохи: Монтегю из Солсбери, Кортни из Девона, Перси из Нортумберленда, а также Невиллы, Фицаланы, Бошаны, Стаффорды и Мортимеры – происходили от баронов и рыцарей и были почти неотличимы от представителей этой группы, из которой они зачастую выбирали девиц себе в жены. Многие рыцарские семейства, например Типтфоты и Бонвиллы, обладали крупными земельными угодьями и влиянием, а в XV веке удостоились звания пэров. Кроме того, они старались приумножить свои богатства, породнившись путем брака с семьями состоятельных купцов.

К середине века многие из крупных вельмож-феодалов накопили значительные богатства, вкладывая деньги в торговлю, а брачные союзы заключали благоразумно с целью увеличить свои поместья и усилить свое влияние. Так, по словам лорда – главного судьи Фортескью, сложился тип «слишком могущественного королевского подданного», которому присягало на верность огромное войско «держателей» – арендаторов господской земли – и челядинцев, безусловно преданных своему господину и по первому требованию являвшихся за него воевать. Действительно, престиж аристократа в этот период стал оцениваться по размеру его личной армии и его «свиты», то есть тех, кто обязался служить ему по договору.

К эпохе царствования Генриха VI (1442–1461) феодализм уступил место строю, часто описываемому как «бастардный феодализм». Представители всех классов общества извлекли финансовую прибыль из Столетней войны с Францией, а вернувшись домой, некоторые потратили эти деньги на то, чтобы обзавестись землей и стать родоначальниками новых помещичьих семей. Впрочем, их выживание зависело от возможности получить доход, позволяющий вести приличествующий помещику образ жизни, и многие из них отдавались под покровительство какого-либо могущественного вельможи, но не как феодальные вассалы, которые приносили своему лорду клятву верности и в обмен на его покровительство исполняли при нем, когда это требовалось, обязанности рыцарей, а как служители-челядинцы, одетые в его «ливрею» и заключавшие с ним договор. Этот договор, или двусторонний контракт, связывал феодала с челядинцем на условленный срок, иногда пожизненно. Челядинец вступал в свиту своего лорда, облачался в его «ливрею», то есть одежду его геральдических цветов, украшенную его эмблемой, и отныне сопровождал его в военных кампаниях. В свою очередь, лорд обеспечивал служителю «доброе попечение», то есть защиту от врагов и выплату дохода, который получил известность как «денежный феод». Кроме того, челядинец мог рассчитывать на вознаграждение за выполненную службу, зачастую довольно внушительное, в форме земельных наделов и прибыльных должностей.

Опираясь на подобную систему, богатые вельможи-феодалы могли сплотить вокруг себя свиты, которые составляли весьма устрашающее войско. Не будь подобных частных армий, войны Алой и Белой розы были бы невозможны.

Личная верность не играла особой роли в этих новых отношениях лорда и его служителя-челядинца. Лорд мог повелевать большой свитой лишь в том случае, если он был богат, влиятелен и легко добивался поставленных целей. Эгоизм, алчность и перспективы возвыситься стали определяющими для членов феодальных «ливрейных свит», решающими побудительными мотивами, «ибо, – как писал Фортескью, – люди последуют за тем, кто будет лучше содержать и вознаграждать их».

«Бастардный феодализм» зародился в XIII веке, однако его развитие обусловили упадок классического феодализма, Столетняя война, а также экономические и социальные последствия «черной смерти». К концу XIV века правительство было уже серьезно обеспокоено влиянием этой тенденции на отправление правосудия на местном уровне и издало законы, ограничивающие ношение ливрей. Впрочем, до царствования Генриха VI аристократов более занимали войны с Францией, чем создание политической опоры дома. Однако к 1450 году глубоко встревоженные власти осознали, что «бастардный феодализм» представляет собой угрозу не только миру на местах, но и стабильности самого центрального правительства. Частные армии аристократов фактически облагали сельские районы данью, требуя взяток, вымогая деньги и не гнушаясь насилием, и нарушали закон и порядок, запугивая местное население и угрожая ему всяческими карами, часто при поддержке знатных лордов, которые наняли их и в обязанности которых входило поддерживать мир в стране от имени короля. Это подрывало доверие к судебной системе. У англичан возникало ощущение, что справедливости в суде всегда добьются только те, кто сможет заплатить довольно за «правильное решение».

Фортескью предупреждал об «опасностях, которые представляют для короля чрезмерно могущественные подданные. Разумеется, не может быть для монарха пагубы большей, чем иметь подданного, во всем сравнимого с ним самим». Ряд крупных феодалов «по своему богатству и силе уже уподобился королю», а это не предвещало ничего хорошего миру в королевстве.

Некоторые владетельные феодалы были образованными, утонченными людьми, добросовестно исполнявшими свои обязанности. Как и вся их каста, они представляли себе идеальную структуру власти в виде треугольника с монархом на вершине и не сомневались в своем освященном веками праве поступать как главные монаршие советники. Французский хронист XIV века Жан Фруассар восхвалял английскую аристократию за ее необычайную «вежливость, любезность и отсутствие холодности и чванности», но на деле в XV веке так бывало далеко не всегда. Среди английских аристократов встречалось немало грубых, склонных к насилию людей, которые едва могли скрыть свою жестокость и низменные инстинкты за внешними атрибутами рыцарства. Находились среди них и те, кто, подобно Джону Типтофту, графу Вустерскому, заслужил печальную славу садистов.

Многие аристократы были лишены чувства политической ответственности. Они часто враждовали друг с другом или, руководствуясь мелкими клановыми интересами, становились на противоположные позиции и ни о чем не могли договориться. Те, кто обладал наивысшей властью в стране, нередко отличались продажностью, алчностью и пристрастностью во мнениях, проявляли жестокость и безжалостность, состязались между собой за покровительство короля, ревниво оберегали собственные интересы и были мало озабочены судьбами более слабых и не столь знатных. «Высшие чиновники в королевстве обирали народ до нитки и совершили множество злодеяний», – писал один хронист в пятидесятые годы XV века.

Самые влиятельные феодалы без зазрения совести пользовались щедростью такого слабого короля, как Генрих VI, и потому захватывали столько коронных земель, почетных должностей и выгодных постов, сколько могли, и богатели по мере того, как корона все более и более погрязала в долгах. Не ощущая сильной руки, способной положить конец такому произволу, эти феодалы буквально вышли из-под контроля и представляли собой еще одну угрозу безопасности королевской власти.

XV век был эпохой разительных перемен, затронувших все слои общества. Средние классы постепенно становились все более процветающими и влиятельными, а некоторые их члены даже бросали вызов издавна укоренившимся обычаям и вступали в браки с представителями помещичьего и рыцарского сословия, в то время как другие с помощью прибыли, полученной от торговых предприятий, обеспечивали себе уровень жизни, который прежде был дозволен только людям благородного происхождения. В то же время знать начала баловаться торговлей, а герцоги Саффолкские были всего-навсего потомками купца родом из города Халла (Гулля). Низшие классы, вдохновляемые учениями лоллардов, все чаще подвергали сомнению существующий порядок. Эти перемены обусловили рост анархических настроений в обществе и одновременно недоверия к власти и закону.

С начала царствования Генриха VI жалобы на коррупцию, беспорядки, мятежи и злоупотребления судебной властью стали раздаваться все чаще. К пятидесятым годам XV века ситуация в стране ухудшилась настолько, что все слои общества стали требовать от правительства решительных мер, долженствующих положить конец творящимся безобразиям. Закон и порядок рухнули, а от преступности буквально не было спасенья. Многих солдат, вернувшихся с войны из Франции, родина встретила неласково. Обездоленные, привыкшие к насилию и избавленные от необходимости подчиняться воинской дисциплине, они часто выбирали поприще разбоя и злодеяний. Некоторых из них богатые лорды нанимали запугивать своих врагов, нападать на них и даже убивать, причем эти их враги часто принадлежали к сословию мелкопоместного дворянства-джентри и не могли защититься от вооруженных бандитов, взятых на службу теми, кто стоял выше них на социальной лестнице.

Вину за воцарившийся по всей стране хаос можно возложить непосредственно на Генриха VI, в обязанности которого входило контролировать своих вельможных феодалов и добиваться соблюдения закона и порядка. Но король, отнюдь не пытаясь избавить своих подданных от претерпеваемых ими бесчисленных бедствий, ничего не предпринимал. Мировых судей, вершивших правосудие от его имени, и далее запугивали или подкупали, и англичане, по праву гордясь своей системой законов и процветающей профессией юриста, отнюдь не закрывали глаза на творимые сильными мира сего злодеяния и признавали извращение правосудия величайшим пороком своего века.

Хронист Джон Хардинг писал:

 
Во всяком графстве правит хаос, облаченный
В доспех и шлем солдатский, и сосед разит соседа.
 

Большинству преступников, по-видимому, бесчинства сходили с рук. Они могли предстать перед судом, если их ловили с поличным, однако их часто оправдывали, а даже если нет, короли Ланкастерской династии, в особенности Генрих VI, даровали тысячи помилований.

Смертной казнью каралась государственная измена, считавшаяся тягчайшим, намного превосходящим прочие преступлением, а также убийство и кража предметов стоимостью более шиллинга. Изменников по закону полагалось вешать, выпускать им кишки, а потом четвертовать, и прибегали к этой варварской практике с XIII века. Изменников благородного происхождения обычно избавляли от полного набора ужасных пыток и казнили через отсечение головы, однако людей не столь знатных никак не щадили. Некоторые изменники не представали перед судом, а приговаривались к казни и лишению титулов, званий и собственности актами об объявлении вне закона, которые принимал парламент. Впоследствии значительное число этих актов о государственной измене отзывалось, позволяя обвиняемому или его наследникам вернуться на родину «живым и невредимым» или получить назад отобранные поместья.

Как замечал один итальянский наблюдатель, «в этой стране нет ничего легче, чем бросить любого в темницу». В тюрьмах содержались главным образом несостоятельные должники и уголовные преступники, тогда как совершившие преступления против государства обыкновенно томились в лондонском Тауэре или других крепостях. Полиции как органа охраны порядка не существовало. Надзор за соблюдением закона и порядка входил в обязанности шерифов и их констеблей на местах, однако зачастую они были продажны или бездеятельны.

Царящий в эту пору хаос не помешал купеческому сословию накопить немалые богатства. После 1450 года торговля шерстью медленно начала терять свое прежнее значение, однако одновременно за границей стал расти спрос на другие английские товары, например шерстяное сукно, олово, свинец, кожу и резные изделия из алебастра, изготовлявшиеся в графстве Ноттингемшир.

Принадлежащий англичанам порт Кале на северо-западе Франции был главным рынком, где продавалась английская шерсть. Так называемая Складская торговая компания^[6] добилась получения монополии, которая позволяла ей продавать ввозимую в Кале из Англии шерсть купцам со всей Европы. Мир и спокойствие в Кале были необычайно важны для торговых сословий, однако мир этот часто оказывался под угрозой во время Войны Алой и Белой розы, когда враждующие феодалы избирали Кале местом своего изгнания или, еще того хуже, рассматривали этот город как своего рода плацдарм для вторжения в Англию.

Многие купцы, особенно жившие в Лондоне, разбогатели на ввозе предметов роскоши из Средиземноморья, куда стекались дорогие товары из еще более удаленных уголков мира: пряности, лекарственные снадобья, бумага, восточные шелка, рукописи, доспехи, вина, хлопок, сахар, бархатные ткани и драгоценные камни. Много веков англичане импортировали вино из Бордо и Гаскони, и, к счастью, завершение Столетней войны и победа французов не прервали этой торговли и даже не слишком сильно на нее повлияли.