Пятно переместилось вправо и Лео заметил женскую фигуру, прятавшуюся у книжного шкафа, позади клетки с какаду. Подавшись слегка вперед и вытянув шею, она следила за каждым движением (руки или мысли?) склоненного над письменным столом мужчины. Несмотря на то, что на ней был какой-то экзотитческий восточный наряд, Лео сразу узнал таинственную посетительницу института и его снов.

Незнакомка неожиданно резко обернулась и… обожгла его недобрым взглядом. Лео вздрогнул. Злоба, полыхнувшая в глубине ее черных зрачков, молнией вонзилась ему в горло, причинив физическую боль. Дыхание перехватило настолько, что потемнело в глазах. К счастью, ее внимание отвлек хозяин комнаты. Встав из-за стола, он направился к книжному шкафу.

«Ага, попалась, – подумалось Лео. – Сейчас он тебя…»

Седовласый человек не спеша протянул руку, открыл дверцу шкафа и извлек из него книгу. При этом его рука несколько раз свободно прошла сквозь неподвижно застывшую женскую фигуру. С книгой под мышкой он вернулся к письменному столу, так и не заметив постороннего присутствия. Попугай, потеряв во сне равновесие, завалился набок и, чтобы не упасть, обеими лапками вцепился в кольцо. «Экран» погас.

Разбудил Лео солнечный луч, бесцеремонно разлегшийся на его подушке и слепивший глаза. Ночные видения остались где-то в глубинах подсознания. Лео чувствовал себя вполне бодрым, хорошо выспавшимся, если не считать неприятных, неизвестно откуда взявшихся ощущений в горле.

Не изменяя заведенной с детства привычке, он сделал зарядку, принял душ. Боль в горле не проходила и, по той же, оставшейся с детства привычке, он пожаловался на нее матери.

Всегда, сколько помнил себя Лео, они жили вдвоем. Быть для нее единственным объектом заботы считалось в их маленькой семье явлением само собой разумеющимся. В ожидании завтрака он поделился с матерью предстоящим визитом к ученому.

– Это удивительнейший человек. К сожалению, современники, как правило, глухи и слепы к гениям, живущим среди них, что ужасно обидно и несправедливо. Говорят, нужно умереть, чтобы тебя признали и оценили. А я думаю, все дело в том, что до уровня сознания иных гениев человечество просто дорастает позже, с годами.

– Опять «гений», – вздохнула мать, накрывая на стол.

– Он экспериментирует со временем. Он доказал, что время – материальная субстанция. Что им можно управлять – ускорять или замедлять по своему усмотрению.

– Час от часу не легче, – проворчала мать, сосредоточенно взбивая гоголь-моголь с какао и сливочным маслом.

Залив его горячими, только что вскипевшими сливками, она поставила перед сыном свой фирменный напиток.

– На-ка вот, выпей. Боль в горле как рукой снимет.

– Мама, ну когда ты поймешь, что я давно уже вырос… – Недовольство Лео было откровенно притворным. Его рука тут же сама потянулась к большой фарфоровой кружке с пенящимся, вкусно пахнущим напитком. И он уже прихлебывал его мелкими жадными глотками, обжигая губы и жмурясь от удовольствия. В детстве ради маминого «лекарства» даже простуды казались ему желанными.

– Представляешь, и такого человека двадцать лет держали в нашей стране в изоляции, – продолжал он, совмещая лечение с беседой. – Лишали средств к существованию, не допускали ни к публикациям, ни на научные симпозиумы. Он экспериментировал у себя в квартире, на свои скудные средства и… на самом себе.

– Обычная история.

– Зато теперь его печатает чуть ли не каждый второй журнал, приглашают в Европу, в Америку, обещают снабдить всем необходимым, включая солидную зарплату и квартиру, лишь бы он согласился продолжить там, у них, свои опыты.

Вылизав до последней капли свое лечебное лакомство, преисполненный благодарности, Лео расцеловал мать и помчался на работу.

Уткнувшись в бумаги, он с болью думал о том, как жесток и несправедлив мир – человек умер, а все течет, как текло, будто и не было его вовсе. И не других осуждал Лео, а в первую очередь себя, дивясь тому, что не так уж и часто вспоминает об Ильиче. Да и то больше в контексте: «а что теперь будет со всеми нами».

Марк умчался в буфет. Жанна по дружбе сообщила, что с утра завезли сосиски и, так как не все еще пронюхали про это событие, очереди почти не было. Виталий, оставшись вдвоем с Лео, заговорил о семейных делах.

– У Настеньки большие успехи в музыке. Козявка, еще восьми нет, а сама сочинять пытается. Учителя не нахвалятся. Пустяк, а приятно.

– Это не пустяк, – убежденно возразил Лео, бросив взгляд на часы, хоть до запланированной встречи было еще далеко.

– Настенька моя слабость. Дня без нее прожить не могу. Даже на работе по ней скучаю… Слушай, старик, а ты почему не женишься? Пора бы уже. Семья, знаешь ли, совсем другое дело. Свое гнездо. Защищенный тыл.

– Для уюта и тыла у меня мама есть. Вполне справляется, – отшутился Лео. – А чтоб жениться, нужно встретитьту самую, единственную…

– И что? Нету?

Лео задумался. Грустная улыбка тучкой наползла на его лицо. Виталий с любопытством наблюдал за ним.

– Я учился в десятом классе, когда появилась она – наша новая учительница. Прямо со студенческой скамьи, по распределению… – уносясь мыслями в прошлое, заговорил Лео. – Инесса… Инесса Юрьевна… Не девушка, а сказка русского леса! Фигурка – березка. Глаза – бездонное небо. Волосы… У нее были умопомрачительные волосы! Блестящие, с зеленоватым отливом. Движения такие плавные, будто не воздух вокруг нее, а вода.

– По твоим описаниям получилась прямо-таки русалка, – улыбнулся Виталий. – Ей водяной в мужья бы подошел.

– Что-то сразу же замкнулось во мне на ней, защелкнулось, как наручники на запястьях, – продолжал Лео, погрузившись в дорогие сердцу воспоминания и не слыша насмешливого замечания коллеги. – Ночи не спал. Учебу забросил. После уроков тайком провожал, прячась за домами и прохожими. Причем зацепила меня вовсе не ее внешность, как я сейчас понимаю. В ней было нечто такое… бездонное… Она излучала непреодолимо влекущий к себе свет. И покой. Я нутром ощущал – это моё. На всю жизнь… Как же я ненавидел себя за свои семнадцать. За то, что опоздал родиться на целых пять лет. Два года после школы я как в бреду ходил. Никого вокруг не видел. В институте уже учился, а все надеялся – вот окончу, вот повзрослею, и пять лет разницы незаметными станут.

– Она хоть знала о твоих страданиях?

– Даже не догадывалась.

– Забавно. А потом?

– Что «потом»? – огрызнулся Лео, снова ощутивший себя десятиклассником. – На третьем году моих мучений она замуж вышла. За советника посла. И в Африку укатила, с концами.

– Такая эфирная водяная фея и в знойную черную Африку? Ай-яй-яй… Тяжелый случай. Но может оно и к лучшему, а, старик? Как я погляжу, ты по сей день не очень-то остыл.

– Да нет, прошло все, – отмахнулся Лео и, сам себе противореча, добавил: – Только вот после нее ни на кого смотреть не хочу. Она вроде как моим идолом стала. Наверное, я однолюб.

– А ты не зарекайся. Жизнь – штука длинная, непредсказуемая.

Сверяя адрес с записью в блокноте, Лео свернул с грохочущего Садового кольца в Оружейный переулок и без труда отыскал нужный ему дом. В мрачном грязном подъезде пахло кошками и, черт знает, чем еще. Лео вошел в допотопный лифт, с трудом захлопнул железную решетчатую дверь, поднялся на третий этаж. Справа от нужной ему двери красовалось три звонка с фамилиями под каждым.

«Неужели коммуналка?!» – поразился он, нажимая на звонок.

Подозрительно долго за дверью стояла ненарушаемая тишина. Наконец, послышались тяжеловатые, медленно приближавшиеся шаги. Звякнула цепочка, затем засов и замок – дверь со скрипом отворилась. В тусклом свете длинного мрачного коридора стояла опрятно одетая женщина с аристократической осанкой и остатками былой красоты, догоравшими в складках стареющей кожи.

– Здравствуйте. Вениамин Нестерович здесь жи… – робея, начал было Лео.

– Да-да, он ждет вас. Проходите, пожалуйста. – С непонятной поспешностью прервала его женщина и, едва он шагнул внутрь, тут же захлопнула за ним дверь. – В самый конец коридора и направо, – подсказала она, пропуская гостя вперед.

На кухне кто-то громыхал посудой. Из-под ног, противно мяукнув, вывернулась рыжая кошка. Сквозь щель приоткрывшейся сбоку двери его пронизал недобрый старушечий взгляд. Морщинистая рука, нырнув вниз, подхватила рыжий клубок – дверь захлопнулась, как створка ракушки. Лео обернулся к своей провожатой – та лишь устало прикрыла глаза.

Он остановился перед указанной дверью. Женщина прошла первой, приглашая его за собой. И Лео, наконец, оказался не то в гостиной, не то в кабинете, тесно заставленном громоздкой, старомодной мебелью.

– Присядьте, пожалуйста. Вениамин Нестерович сию минуту будет с вами. – Женщина скрылась за занавеской то ли алькова, то ли другой комнаты.

Лео остался стоять, с возрастающим любопытством озираясь по сторонам. Две стены снизу до верху занимали книги. У окна огромный письменный стол, заваленный папками и бумагами. В углу единственное кресло, но такое огромное, что на нем при необходимости можно даже спать. Взгляд скользил по окружающим предметам, а внутри зарождалось и крепло ощущение, что он уже бывал здесь прежде, видел эти книги и этот стол…

Клетка с попугаем! Должна быть клетка. Лео нервно обернулся… и увидел ее там, где ожидал – большая, накрытая куском старой занавески, на табурете перед книжным шкафом. Он попытался успокоить себя, что такое бывало с ним и прежде, когда покажется вдруг, что переживаешь вторично однажды пережитую ситуацию. Но тогда бывали лишь смутные проблески, они вспыхивали мгновенно и мимолетно, улетучиваясь без следа. И невозможно было удержать их в памяти. На сей раз ощущение не только не проходило, но с каждой минутой усиливалось, обогащаясь все новыми и новыми деталями.

Из-за занавески, приветливо улыбаясь, появился хозяин, породистый, предста-вительный, седовласый. При виде его Лео разом забыл о цели своего визита. Рассеянно ответив на рукопожатие, он бормотал что-то невнятное и невпопад. Выражение лица ученого из радушного становилось все более напряженным, недоумевающим. Лео попытался взять себя в руки, настроиться на запланированную беседу. Признался со сбивчивой горячностью, что считает себя ярым поклонником его гения.

– Друг мой, – несколько вяло, сглаживая, на манер Вертинского, букву «р», отмахнулся Вениамин Нестерович, – не надо дифирамбов. Я давно миновал стадию самообожествления. Чем глубже я погружаюсь в тайны Вселенной, тем ничтожнее кажусь сам себе.

– Да как же! Ведь вы…

– Я докопался до такого, что мне порой хочется бежать без оглядки. Да только, вот беда… бежать-то некуда. – Он иронически и одновременно грустно улыбнулся. – Мы все – как горсть букашек в лабораторной пробирке, где для «экспериментаторов» прозрачны не только стенки пробирки, не только наши скелеты и внутренности, но и наши помыслы. Это страшно, молодой человек.

– О чем вы, Вениамин Нестерович? Я не понимаю. – Лео не мог отвести от ученого возбужденно горящих глаз.