Глава III

– Писать нужно только тогда, когда не можешь не писать», – любит говаривать мой приятель Серега Бобылев, сочиняющий женские романы под псевдонимом Анна Дремова.

– А если не можешь писать и не писать тоже не можешь? – Обычно отвечаю я с едкой ухмылкой, после чего мы с ним натужно гогочем.

Затем, как водится, переходим к возлияниям, интенсивность и продолжительность которых целиком и полностью зависит от Серегиной щедрости, потому что его гонорары с моими не сравнить. Ведь он стряпает в среднем по одной книжке в два месяца, и это для него не предел. Если б не пил, успевал бы и больше, хотя, с другой стороны, при такой работенке кто угодно сопьется. Слышали бы вы, какими словами он кроет своих издателей, изрядно приняв на грудь. Не меньше достается и читателям.

– Господи, – разрывает он мне сердце своими причитаниями, – и когда эта бодяга у них из ушей полезет? Я бы тогда что-нибудь посерьезней написал.

– А кто тебе сейчас мешает? – дежурно вопрошаю я, заранее зная Серегин ответ. – Бери да пиши.

–Когда? – закатывает глаза Серега. – Это гребаное чтиво у меня все силы забирает!

–Так брось его, – разражаюсь я псевдодружеским советом, – и займись главным.

– Да, а что я буду кушать? – ни одной минуты не задумывается Серега. – Пока не рожу роман века?

Я дергаю плечом:

– Так ты же у нас писучий, наверняка быстро управишься…

–Так это смотря что писать, – Серега придирчиво изучает содержимое своей рюмки, и это выглядит странно на фоне творящегося вокруг него бардака, – если «Войну и мир», это одно дело, а если вечные истины для водопроводчиков, – другое.

– А чем тебе водопроводчики не угодили? – подзуживаю я Серегу. Причем делаю это намеренно, поскольку досконально знаю все больные Серегины мозоли. – Тоже люди. Не хуже твоих озабоченных домохозяек.

Серега традиционно заводится с пол-оборота:

– Ни фига! Знаешь, какая между нами разница? Я, по крайней мере, не заставляю своих, как ты выражаешься, озабоченных домохозяек думать, что пичкаю их высокоинтеллектуальным продуктом! Я честно говорю: то, что я леплю, всего лишь дешевое чтиво и не более того. Не нравится, пойдите и купите себе что-нибудь получше. А эти юные выскочки… Они внушают, что их творения – пропуск в мир интеллектуалов, а на самом деле это сто раз пережеванные и пропущенные сквозь пищеварительный тракт банальности. Вот, что это такое!

– Красиво излагаешь! – хвалю я Серегино красноречие. – А главное, как нестандартно! Особенно про банальности. Хотя, если честно, то я раньше думал, что выходящая из пищеварительного тракта в конечном итоге м-м-м субстанция называется несколько иначе. – И незаметно для себя самого вхожу в раж не хуже Сереги, потому что больные мозоли у нас с ним одни и те же. – Только с чего ты взял, что водопроводчикам нужна твоя хваленая честность? Насколько я понимаю, эта ситуация их вполне устраивает.

К этому моменту Серега, как правило, успевает махнуть рюмку-другую, а потому закипает:

– Ой, да кто их спрашивал? А то ты не знаешь, что за них все издатели решают, которым главное сбыть свой товар. Вот они и наклеивают этикетки: этот роман вы ждали последние десять лет! А этот – чуть ли не всю свою жизнь! Тьфу на вас! И вот читатели все, как один, побежали – покупать роман, который они, оказывается, так ждали, просто не догадывались об этом, пока им доходчиво не объяснили. С каждого столба! А не объяснили бы, они, бедные, так и прождали бы зазря. Вот и скажи мне после этого, что бы сейчас с Толстым было? Заметил бы его кто-нибудь, или нет?

Для солидности я беру минуту на раздумье, хотя ответ на этот вопрос у меня всегда наготове, после чего глубокомысленно качаю головой:

– Сомневаюсь. По нынешним временам его романы – не формат.

Ну, и так далее, и тому подобное… Кстати, заканчиваются такие наши дискуссии тоже вполне стандартно: дежурным выводом о том, что, поскольку пустой и бессмысленный постмодернизм трансформировался в еще более пустой и бессмысленный постпостмодернизм, великой русской литературе пришли окончательные кранты. После чего мы обычно переходим на темы более приземленные, как то: женщины и деньги. Точнее, деньги и женщины. Ибо второе со всей неотвратимой для Сереги очевидностью вытекает из первого.

И зависимость эта для него тем мучительнее, чем сам Серега озабоченней. А такое с ним периодически случается. Как, впрочем, и со мной. С той разницей, что я делаю все возможное, чтобы это обстоятельство не очень бросалось глаза, так же, как и мои рваные носки. Ну а Серега, когда на него наезжает, любой разговор переводит на секс и все, что с ним связано. А при особо тяжело протекающих рецидивах даже предпринимает попытки жениться, и подобное на моей памяти было, по крайней мере, дважды.

Ах, видели б вы, как он носился с этой идеей! Прежде, чем наметить конкретную кандидатуру, разрабатывал подробный и весьма экзотический план будущего с ней совместного проживания, включающий, к примеру, твердое намерение «в пакете с женой» обзавестись породистой собакой-сукой, которая ежегодно приносила бы помет щенят. Я, хотя и советчик из меня в матримониальных делах довольно аховый, осторожно давал Сереге понять, что лучше б ему означенный пункт из программы вычеркнуть, но он и слушать меня не хотел. В богатом Серегином писательском воображении (может быть, еще более богатом, чем у меня), как заноза, засела лубочная картинка, на которой счастливо застыли, обнявшись, он, его супруга и породистая псина со своими щенками. Стоит ли уточнять, что из этой затеи ничего не получилось?

В другой раз события развивались, на первый взгляд, по более благоприятному сценарию. Во всяком случае, у Сереги уже имелась реальная претендентка на вечно вакантную должность его жены, откуда-то с периферии, которая была согласна на все его условия, вплоть до собаки, но тут он сам дал слабину, причем в самый решающий момент. Когда настала пора подать ей ясный и недвусмысленный сигнал выдвигаться, Серега, вместо того взял и прервал с ней всякую связь на длительное время. Как он потом объяснял, тому имелось множество причин. Проблемы, дескать, навалились, неприятности в издательстве… Короче, по его словам, «тогда ему было ни до чего». Ну, а потом уже и претендентка стала менее сговорчивой и, в свою очередь, выставила Сереге условия.

Да, но к чему я все это?.. Ах, да, это все иллюстрация не столько к Серегиному бытию, сколько к нашей с ним манере общения. К тому, о чем мы обычно болтаем, когда нам осточертевает наша бесплодная окололитературная полемика. Впрочем, чуть не забыл, есть у него еще одна заморочка, которой он меня донимает с завидной регулярностью. Это – его безумное желание поднанять меня в качестве литературного негра в очередной свой писательский прожект под условным названием «Месть кроликов». Про то, как лабораторные животные взбунтовались против тех, кто ставит на них опыты, и поменялись с ними местами.

И напрасно я его убеждаю, что такое уже было-перебыло, Серега твердит свое:

– Плевать! Главное засветиться в жанре фэнтези, а то эти бабские сопли уже надоели.

– Ну, так переквалифицируйся!

– Сразу не получится, – мотает головой Серега, – сначала все нужно делать параллельно, а у меня сил не хватит. Ну что ты упираешься? Все сюжетные линии я распишу, ты, главное, гони текст, хоть и самый дубовый. Какое-никакое имя у меня есть – напечатают, а там, глядишь, раскрутимся. – И, конечно же, приводит убийственный аргумент. – Да что тебе, в конце концов, деньги не нужны?!

Однако тут я проявляю обычно не свойственную мне твердость и решительно отказываюсь штурмовать золотые горы под мудрым Серегиным руководством. Просто я не верю, что два закоренелых неудачника с большими амбициями, каковыми мы с ним являемся, способны сделать совместно хоть что-нибудь, не вцепившись при этом друг другу в глотку. Не так уж много у меня друзей, чтобы терять их из-за призрачной надежды заработать пару лишних, не делающих погоды тысяч.

Ну, так вот, всего этого сегодня мне удалось счастливо избежать. Исключительно благодаря вчерашнему явлению мне издателя с повадками менеджера по стиральным машинкам, о котором я и поставил в известность своего приятеля сразу же после того, как мы перемыли косточки проповедникам «вечных истин для водопроводчиков».

Серега выслушал мой рассказ с неподдельным вниманием и даже несколько раз перебивал, уточняя детали:

– Какое-какое, говоришь, издательство? «Дор»? Не слышал. Наверное, новое…

А особо его поразила история с дополнительным гонораром.

– Ничего себе! – присвистнул он. – Надеюсь, ты не отказался? А то знаю я тебя, гордеца!

– Да нет, не отказался, – поспешил я развеять его опасения. – Меня, правда, одно обстоятельство смущает… Он просил меня внести кое-какие поправки в текст…

– Существенные? – встрепенулся Серега.

Я замялся, и было от чего:

– Да как тебе сказать… Содержание его как будто устраивает. Есть кое-какие замечания по форме…

– Ну, так и флаг тебе в руки. Давай дерзай! – Благословил меня Серега, после чего в задумчивости поскреб колючий подбородок. – А вообще это какая-то удивительная история. Ну, допустим, права на рукопись перешли от одного издателя к другому, это я еще понимаю…Но тут все сроки прошли, а с ними и обязательства… Тем более, ты не претендовал. В первый раз про такое слышу, а уж я в этих делах, ты знаешь, мало-мало разбираюсь…

Да, уж, в чем-чем, а в последнем с Серегой не поспоришь. Ведь только в Татьянах Дремовых он уже лет пять, еще столько же, если не больше, пробыл в Еленах Ивашовых и поначалу весьма в них преуспел, но пал жертвой собственной алчности. Затребовал от издательства удвоенных гонораров, а когда ему отказали, пригрозил, что уйдет. В итоге ушли Серегу, да еще как изящно!

Оказалось, свой первый договор он, не хуже меня, умудрился подмахнуть, не читая, а в нем, помимо всего прочего, было прописано, что права на его замечательный псевдоним принадлежат вовсе даже не Сереге, а издательству. Поэтому вместо вожделенных денежек он получил безжалостный пинок под зад. С тех пор Серега – Анна Дремова, и его романы выходят в другом издательстве, а Елена Ивашова осталась в прежнем, и какой-то другой умелец (а может, и целая бригада умельцев) выпекает от ее имени нетленку, про то, как «его мускулистое тело угадывалось под одеждой от лучших кутюрье».

Ох, лучше б я про это не вспоминал! Ведь, похоже, чего-то в том же духе ждал от меня и мой новый издатель! Больше диалогов и любовных сцен. Легко сказать!

– Слушай, Серега, – смущенно кашлянул я в кулак, – я, собственно, собирался с тобой посоветоваться… Дело в том, что издатель, как он выражается, хочет потрафить невзыскательным вкусам читателя, а потому просит меня вставить в роман пару-тройку любовных сцен. А я в этом как-то не силен… В смысле их описания…

– Погоди, – Серега одарил меня долгим, внимательным взором, – так что, у тебя в романе любви нет?

–Почему нет? – нервно возразил я. – Конечно, есть.

–Так что она, платоническая? – Серега меня убивал.

– Почему платоническая? – я начал тихо злиться. – Нормальная любовь. И даже вполне традиционная. И вообще, зря я завел этот разговор, ни к чему…

– Постой-постой, – перебил меня Серега, который вдруг сделался необычайно серьезным. – Так ты что, хочешь сказать, что написал что-то действительно стоящее?

– Ну, не знаю, не знаю, – не поверите, но я чувствовал себя почти предателем.

– А когда ты его написал, свой роман? Почему я про это ничего не знал? – продолжал осыпать меня ревнивыми вопросами Серега.

– Так это ж было давно, уже и не вспомню когда. – Я словно перед ним оправдывался. – сразу его не напечатали, а теперь вдруг объявился новый издатель…

– Да-да, ты говорил. – пробормотал Серега, до которого, похоже, только-только дошло, какие удивительные метаморфозы произошли в моей унылой жизни, и обреченно добавил. – Значит, у тебя все-таки получилось… Да, вот так оно и бывает. Написал, забыл и вдруг…

– Да, все именно так. Написал, забыл и вдруг… – эхом подхватил я, а про то, что я еще к тому же и рукопись спалил, из скромности умолчал. На бедном Сереге и так лица не было.

– Ну да, ну да, – мой приятель совершенно померк, – наверное, ты это заслужил. Хотя бы тем, что не занимался этой подлой поденщиной. А мне теперь, чтобы написать хоть что-нибудь стоящее, еще долго придется литературные шлаки выводить… Эх, сколько ж их за все годы накопилось!..

Вот уж чего никогда не мог предположить, так это того, что мне придется когда-нибудь Серегу утешать. Все-таки на моем беспросветном фоне он всегда был в значительно более выигрышном положении. Собственно, и к неудачникам я его, если честно, с некоторым натягом относил. Так, скорее, за компанию.

– Перестань, Серега, ты же прекрасно знаешь, что все зависит только от тебя. Выберешь время – и не такое напишешь.

– Думаешь? – Серега обеими руками ухватился за мою соломинку.

– Уверен, – не моргнул я глазом.

Серега немного помолчал, а потом махнул рукой:

– Да ладно тебе, Сапрыкин. Оно, конечно, хотелось бы в живые классики попасть, а, с другой стороны, ведь все давно написано до нас. Лев Толстой, Достоевский, Чехов и прочие в свое время изрядно потрудились. А мы-то куда намылились? Со свиным рылом в калашный ряд.

Очередной резкий поворот в Серегином настроении меня снова озадачил, но скоро выяснилось, куда он клонит.

– И какой отсюда вывод? – торжественно провозгласил Серега. – А такой, что писать надо исключительно ради денег. Тем более что тот же Достоевский именно так и делал. Поэтому настоящий писатель ничем не должен гнушаться. И ты, Сапрыкин, не должен гнушаться описания любовных сцен! А то, что получается? У нашего читателя нет выбора: либо чтиво, либо что-нибудь интеллектуальное без сюжета. Мы, писатели, не даем людям катарсиса. А человек создан для катарсиса, как птица для полета! Так выпьем же за это!

Серега поднял свою рюмку, я, совершенно ошарашенный его красноречием, – тоже. Мы молча выпили и молча же закусили. Я все еще жевал, когда Серега поинтересовался у меня самым задушевным тоном:

– Так ты говоришь, у тебя с любовными сценами проблемы?

Я поперхнулся.

– Может, это потому, что у тебя давно практики не было?

Я закашлялся.

– Ну, я имею в виду такой, чтобы не просто так, а с чувствами.

– Ты что издеваешься? – взревел я.

– А ты что, только догадался? – заржал Серега. – Классик ты наш новоявленный!

Кровь прилила у меня к голове, я сжал кулаки, и неизвестно, чем бы все это кончилось, если б Серега не рухнул на пол. Со всего размаху и без всякого моего содействия. Да он же пьяный, как скотина, нашло на меня запоздалое озарение. Пришлось тащить его на кровать и заботливо укладывать, вместо того, чтобы от души навалять ему по мордасам. Завтра-то он, поди, от всего открещиваться будет. Скажет: чего по пьяной лавке не сболтнешь. Ладно, пусть живет!

Я накрыл его одеялом и потащился домой. Пока ехал в метро, думал сначала о том, что сам виноват: нельзя давать ближнему повода для зависти, так что поделом мне. Затем мои мысли мало-помалу перескочили на другое. Как он там завернул насчет практики с чувствами? Пьяный-пьяный, а попал в точку. Так когда это было в последний раз? А в последний раз это было с Настей. Молодой, красивой и задорной Настей, о которой я стараюсь вспоминать как можно реже. Не потому что больно, не потому что сердце рвется. Просто этого не объяснишь и все. В прежние времена я бы себя, наверное, извел под корень, придумывая подходящую формулировку. Теперь не то, теперь я решил для себя: есть вещи, которые не поддаются определению, а раз так, то незачем мучить себя его изматывающими, заведомо обреченными на неудачу поисками.