Глава 4

Майор Элисео Колорадо собственнолично посетил наш дом. Видно, он куда-то спешил, поскольку всего три минуты толковал с папой Леней, две минуты уделил мамуле, спросил о Вальке – наш пловец, как обычно, нырял в ущелье на потеху публике – и вместе со мной вышел из дома.

– Спасибо вам, – поблагодарила я, так как при старших Бернстайнах майор ни словом не обмолвился о зомби. – Gracias.

– Снова заговорили по-испански? – отозвался он не без яду. – Сеньорита, вы уверены, что в ту роковую ночь в роще находился ваш брат?

Кажется, за выспренными словами «роковая ночь» таилась усмешка. Во всяком случае, черные глаза полицейского сузились и блестели.

Я припомнила неподвижную фигуру у костра, освещенный пламенем негритянский профиль.

– Не уверена.

– Почему?

– Мне еще тогда подумалось: какой-то он не такой. Слишком… да: слишком мускулистый.

– Иными словами, сеньор Бернстайн пропал раньше, а в роще на вас набросился чужой зомби?

– Я не могу утверждать… – пролепетала я.

Ужас какой! Куда они дели Игоря? Зачем положили на его место другого человека?!

Майор ободряюще похлопал меня по плечу – панибратски, словно я была ему близкая родня.

– Будем надеяться на лучшее, сеньорита. Один человек уверял меня, что видел вашего брата в ту ночь, когда вы… гм… участвовали в последнем представлении.

– Кто? Где?!

– Смотритель Национального парка в Южном районе. Его зовут Джим…

Кончено. Майор еще что-то говорит, но я не понимаю ни словечка – от волнения испанский язык опять вышибло из головы.

Колорадо поглядел с отеческой печалью – вот неразумное дитя! – небрежным движением отдал честь и зашагал по манговой аллее к оставшемуся за воротами автомобилю. Я молилась про себя, чтобы горланящие попугаи не капнули ему сверху на фуражку. Обошлось.

– Смир-рна! – заорал в доме папа Леня.

Пропали из папиного голоса генеральские раскаты, и мангуст не подумал выполнить команду. Он стрелой мелькнул в дверях и скатился с крыльца мне под ноги, лег брюшком на босоножки.

– Вольно! – скомандовала я машинально, и Рики с готовностью встал на задние лапки. – Тьфу, бестолочь!

Он обиженно вякнул и убежал охотиться на самых страшных змей, каких только можно сыскать в столице.

Смотритель Национального парка в Южном районе по имени Джим. Это бесценная информация! Я сию минуту ею воспользуюсь. Перво-наперво звоним в справочное, узнаем телефон и адрес. Затем набираем номер. Не отвечают. Не беда – я немедленно еду!

Что-то кричала с крыльца мамуля, а я во весь дух неслась со скутером к воротам. Распахнула их проволочные створки – и только меня и видели.

Я выехала на асфальтовое шоссе, идущее вдоль побережья на восток, к городку под названием Помпьерос; миновала поселок Эстрада, где вдоль дороги тянулись деревянные изгороди. За изгородями носились резвые, чрезвычайно спортивные поросята с подвешенными на шее деревянными рогатками. Рогатки нужны, чтобы поросята не смогли пролезть через забор. После Эстрады, не доезжая двадцати километров до Помпьероса, я свернула на грунтовку у подножия лесистой горушки, которая звучно зовется Томас-Рой-Маунтин, по имени английского офицера, прославившегося в боях с испанцами.

Бензин в бачке вскоре кончился, и я закрутила педали, пыхтя вверх по склону. Кокосовая роща, в которой ставился ночной спектакль с зомби, лежала внизу слева.

Со стороны Томас-Рой-Маунтин производила впечатление кочки-переростка, но на поверку оказалась достойным представителем гористого племени. Восточная часть Гвантигуа на небольших высотах – это влажные тропики, где дожди исправно льют даже в сухой сезон. Поэтому сперва я катила через тропический лес, в котором сыро, душно и сумрачно. Вдоль дороги стеной стоят перевитые лианами пальмы и папоротники, над головой смыкается зеленый шатер, и глазу, в сущности, не на чем остановиться. Редкая удача, если промелькнет яркая, словно из металлической фольги, бабочка, или пролетит, жужжа крылышками, заблудший осколок радуги – крошечная колибри. Основное великолепие тропического леса – наверху, там, где выползают к солнцу светолюбивые орхидеи и где кормятся и гомонят неуемные попугаи и прочие птицы. До меня доносились только их голоса; на глаза не попалось ни одной.

Мрачноватая зеленая сырость уступила место дубам, сливам и ольхе. Здешний дуб кажется надменным аристократом по сравнению с бедным российским родственником. Его цветки похожи на розовые раковины, а желуди плоские, длинные, и лишь их шершавые шапочки как бы заявляют: да, это именно желуди, не сомневайтесь. В таком лесу куда больше света, чем в тропической зоне, и море цветов. Запах от них одуряющий.

Я запарилась, пока добралась до покрывающего вершину горы соснового леса. Ностальгически защемило сердце. Сосны, Карелия… Хвоя южных сосен длинней и мягче, чем у наших, и смолистый дух в лесу крепче. Я упоенно вдыхала его, преодолевая остаток дороги. К слову, сосновые иглы на юге употребляют для упаковки бананов, как в России заворачивают в крапиву сырое мясо.

Усыпанная хвоей грунтовка вывела меня к одноэтажному белому домику. Окна были распахнуты настежь и затянуты зеленой сеткой, словно камуфляжем. Возле дома под широким навесом стоял мотоцикл. Я порадовалась: вдруг удастся выцыганить капельку бензина для каракатицы? Отдуваясь, я слезла с седла, прислонила скутер к дереву и подошла к дому. Прислушалась, стоя на крыльце, и осторожно поскреблась. В доме не отозвались, но за спиной прозвучало неожиданное:

– Здравствуйте, белая леди.

Великолепный английский выговор. Я обернулась. Ах! Меня поразили тонкие, чистые линии юношеского лица. Впрочем… Пожалуй, он старше, чем кажется на первый взгляд; лет тридцать ему есть. Обаятельный симпатяга.

– Вы Джим? – спросила я, глядя в карие глаза, улыбавшиеся из-под козырька форменной зеленой шапочки.

– Он самый. – Джим поставил наземь пустую деревянную клетку, которую держал в руке. На нем была зеленая форма с металлической бляхой на груди; на бляхе значилось «Гвантигуа – Национальный парк». – Чем могу быть полезен?

– Меня зовут Анастази Бернстайн. Я от майора Колорадо.

Джим нахмурился, из глаз исчезли золотистые смешинки.

– Пройдемте в дом, – предложил он сухо, поднялся на крыльцо и распахнул дверь. – Прошу.

В комнате, куда я вошла, стоял круглый стол с плетеными креслами из крашеного тростника. В одном углу находился буфет и холодильник, в другом – телевизор на журнальном столике и магнитофон с рядком кассет. Возле телевизора, на полочке – телефон. Стены комнаты были оклеены фотографиями животных, птиц и растений, и сбоку была еще одна дверь.

– Садитесь, – Джим отодвинул для меня кресло и уселся напротив. – Так чем обязан?

На пластиковой скатерти стоял поднос с шестью бокалами красного стекла, рядом лежала стопка журналов. Я голодными глазами посмотрела на бокалы – после героического взъезда на гору пить хотелось неимоверно – однако Джим то ли не заметил, то ли не пожелал понять мой взгляд. Укорив себя за то, что некстати помянула Колорадо, я решила бить на жалость.

– Видите ли, у меня пропал брат. Два дня… две ночи назад. Вы могли бы помочь. Мне сказали, что вы – последний, кто видел Игоря… – Я сбилась.

На последнего, кто видел человека в живых, неизбежно падает подозрение. Я же не хочу сказать, что Джим как-то замешан в деле.

Он снял свою форменную шапочку – волосы у него оказались густые, светлые, отливающие рыжиной – и положил на стол. Затем, не вставая из кресла, потянулся к холодильнику и достал банку с тоником. Сложный эквилибристический трюк: две ножки у кресла угрожающе приподнялись, и Джим едва не кувырнулся. Он протянул банку мне.

– Расскажите-ка по порядку.

Прихлебывая тоник, я изложила свою историю с заранее продуманными недомолвками. Джим внимательно слушал; поначалу его карие глаза улыбались, но под конец рассказа он глядел довольно хмуро.

– Белый негр? – Он хмыкнул. – Забавно… Однако я его не встречал. Это первое. И второе: вы чего-то не договариваете, и это слишком очевидно.

Я была сражена. Он не разговаривал с Игорем! И вдобавок сходу поймал меня на недомолвках, считай – на лжи.

– Майор Колорадо солгал? – спросила я, рассматривая ногти.

– Не знаю. Вряд ли.

Удивленная, я ждала объяснения загадочного ответа, однако Джим помалкивал, о чем-то размышляя. Не зная, что сказать, я задала посторонний вопрос:

– Почему вы назвали меня белой леди?

Он блеснул зубами в широкой ухмылке.

– На вас никогда не покушался зомби? – Джим вскочил на ноги и загремел: – На языке белых людей приказываю: убей белую женщину!

От радостного облегчения я расхохоталась. Вот кто был мой нежданный спаситель, умчавшийся в ночь на быстром коне.

– Смир-рна! – в восторге, заорала я страшным голосом, удачно копируя папу Леню.

Джим вытаращил глаза, а ведущая во вторую комнату дверь сама собой отворилась. Неужто двери распахиваются от наших воплей? Но нет: к нам шло животное. Размером с большую кошку, коричневое, со светлой мордочкой и обведенными светлой полоской умными глазами, как будто в очках. Стоящий трубой хвост был окольцован черными и коричневыми полосами. Енот коати.

Енот поглядел на нас с подозрительностью и несомненной укоризной. Чего, мол, разорались, дурачки?

– Ах ты, лапочка, – заворковала я – от избытка чувств на родном языке. – Ах ты, красавец…

– Кто вы? – спросил Джим.

– Русская. Я не туристка. Иммигрантка.

Джим закрыл дверь и уселся обратно в кресло. Под сочувственным взглядом его теплых глаз я выложила всю историю заново, без купюр. Коати в это время рыскал по полу, что-то вынюхивая на чисто выметенном линолеуме. Я погладила его по спине, и он стерпел, лишь недоверчиво покосился.

Выслушав мою повесть, Джим поглядел на часы, задумчиво сдвинул брови.

– Пойдемте, Анастази. Не бойтесь, – он обезоруживающе улыбнулся, – я вас в обиду не дам.

Мы вышли из дома. Коати затрусил за нами, потом деловито обогнал, держа нос у самой земли. Джим повел меня в сторону от дороги. Внезапно оробев, я постеснялась спросить, куда мы направляемся. Не видать мне мужа-миллионера – катастрофически не хватает бойкости. Или настырности, если угодно.

Мы добрались до заросшей лиственными деревьями ложбины. На дне бурлил и шипел быстрый ручей; белая пена изредка проглядывала сквозь листву. Видимо, поблизости был водоем, наполняющийся дождевой водой. Джим двинулся краем ложбины вниз, рассказывая по дороге, что на Гвантигуа почти не осталось водившихся прежде животных и теперь их завозят в Национальный парк из разных мест Центральной Америки. Вот коати привезли, и пару белохвостых оленей, и обезьян уакари, и даже броненосца – одного. Второй удрал где-то в пути. Я слушала и наблюдала за коленцами енота, который спустился в лощину и внезапно ошалел. Он стремглав взлетал по стволам деревьев, носился по веткам, скатывался вниз, снова взбирался, куролесил, показывая чудеса акробатики. Замечательная зверушка; я жалела, что не могу завести дома коати вдобавок к мангусту.

И вдруг – мелькнула желто-коричневая молния, сшибла коати с ветки наземь. Зверек заверещал, вопль перешел в хрип. Удав! Узорчатая гадина караулила в ветвях – и вот!.. Я прыгнула с края лощины в зеленую массу листвы, рванулась на задушенный хрип коати.

Желто-коричневая кишка скользила и все туже обвивалась вокруг беспомощного тельца енота.

– Пошел! Гадина! Пошел! – вопила я, пытаясь растянуть тугие кольца.

Все равно, что растягивать электрический кабель; под чешуей будто спрятаны металлические жилы.

– У-уйди-и! – визжала я, борясь с удавом.

Остроконечная голова с черными глазками моталась в воздухе и разевала пасть.

– Пусти его, пусти! – чуть не рыдала я.

В удава вцепились чужие руки – я узнала зеленые рукава. Одна, две, три, четыре руки. Сколько же их у Джима?! Эти руки разжали кольца и освободили трепыхающегося коати. Я подхватила зверька, прижала к груди. Удав висел в воздухе, схваченный у головы, и извивался.

– Кто эта леди? – прозвучал чужой голос.

Я оторвала взгляд от удава и подняла глаза. Преступника держал за шею незнакомый парень. Зеленая егерская форма с металлической бляхой и шапочка с козырьком, как у Джима, правильные черты лица; однако глаза серые, холодные, взгляд цепкий, губы, не знающие, что такое улыбка. Если с Джимом я не задумываясь пошла в лес, то этот человек мог быть опасен. Единственное, что мне в нем понравилось, – длинная челка и закрывающие скулы и шею темные волосы. Люблю такие прически.