Бабушка бродила по комнате, держась за поясницу. Укол красавца фельдшера подействовал. Но было ей не так хорошо, как она пыталась продемонстрировать. Раз за разом бабушка сдерживала дыхание, пережидала приступы боли.

– У подружки своей была? – первым делом спросила бабушка.

– Была. Баба Шура спит. Лекарств там до фига. Тебе что-то купить надо? Мама поедет, я скажу, чтобы в аптеку зашла.

– Не надо мне ничего. Что мать сказала? Билеты купила?

Моя бабушка… впрочем, как и моя мама… с ними лучше соглашаться, чем что-то объяснять.

И тут я почувствовала, что мне все это страшно надоело! Сериал «Секретные материалы» прямо какой-то.

– А чего все говорят, что эта Юлечка, которой поставили памятник у затона, наша родственница? И что ты ее извела.

Бабушка, конечно, попыталась выпрямиться, но это у нее не получилось. Шарахнула стулом. Я увидела, как побелели костяшки пальцев, сжимавших спинку. Но останавливаться не хотелось.

– Я ее вижу. Постоянно, – говорила я. – Это она уронила на Вичку крышу. Из-за нее вы с бабой Шурой болеете. Она не хочет, чтобы я отсюда уезжала. А еще мальчишки выбросили ее камень.

– Иди-ка рассказывать свои сказки на улицу. А лучше умойся святой водой, – посоветовала бабушка. – Разберемся с твоими призраками. Вот мать приедет и разберемся. Забиваешь голову ерундой. Дачница это была самая обыкновенная. Дачница! А про дом вам сто раз говорили: не лазайте – упадет. Хорошо, что насмерть не зашибло. Здоровые девки, заняться вам нечем. Иди вон огород полей!

И я пошла, но не на огород, а на свое любимое крыльцо. Села на него, стала смотреть на улицу. Хорошая у нас улица, широкая. Вон гуси вышагивают. Первым идет гусак, крылья раскрыл, голову задрал, орет, типа, всех пугает. Никто его, конечно, не боится, но он уверен, что не подходят из-за его усилий. У гусака клюв черный, шея белая, крылья серые, лапки красные. За ним идет гусыня. Она так же задирает голову, клюв у нее красный, шейка серая, крылья серые с белыми подпалинами, а лапки темные. Под ногами у нее путаются два желтых комочка, гусята, пищат, торопятся. Их догоняют серые гусята, с такими же темными клювами, как у отца, с темными лапами. Следом шествует забавная белая гусыня с серой шейкой и светлым клювом. Она отстает, тянет шею, волнуется. Орет гусак, трясет зобом. Идут они чинно по травке, мимо гигантского пня. Когда-то здесь была огромная липа, в три обхвата. Около нее хорошо было в прятки играть. В один год липа вдруг высохла. Еще пару лет простояла, ее спилили. В пеньке на следующую весну устроили клумбу. Теперь там растут маленькие красные цветочки. Гусак и на цветочки поорал, а потом свернул со всем своим семейством в проулок. А мимо меня пропылили Веревкин с Ляшко. Ничего себе такие, живые. Мчались они в сторону реки. Ляшко так проехал, по прямой, а Веревкин обернулся.

Вообще про этот корень все знают. Он год от года становится все выше – земля вокруг проваливается. Дуб, что этот корень пустил, совершенно не против, чтобы об него спотыкались, роняли ведра, ругались, даже били. Вот и сейчас он был даже рад, что Веревкин в него вписался. Велосипед резко остановился, наездник упал грудью на руль, заднее колесо приподнялось, поддав хозяина под седалище. Потом вся сложная конструкция повернулась, уронив Веревкина на землю. В огороде заорал гусак.

День сегодня такой… Наверное, магнитная буря. Все падают. Перед нашим крыльцом.

Веревкин поднялся и снова посмотрел на меня. Я тоже во все глаза уставилась на него, потому что хотела разглядеть Юлечку. Но ее не было. Веревкин упал сам по себе.

– Как дела? – спросила я. Обо всем остальном спрашивать было глупо.

– Велосипедно! – буркнул Веревкин.

Он потряс свою технику, послушал, как она гремит. Хорошо гремит, душевно. Вон и винтик отвалился.

Я уже собралась с духом, чтобы второй раз спросить, как дела, но тут Веревкин поднял голову:

– Там, это, Шульпяков велосипед утопил.

Провел технику мимо корня, взгромоздился и покатил.

Я подобрала под себя ноги, обхватив колени. Велосипед – это же не сам Шульпяков. Велосипед – это не так страшно. Поныряет и достанет. Цепь потом прочистит, смажет, будет как новенький. А то он в дождь никогда на своем велике не попадал! Попадал! Мок, пачкался. И опять катался. Вот и теперь выберется, обсохнет…

Сама не заметила, как пошла в сторону реки. Удивилась, когда поняла, что не сижу на теплом крыльце, а иду. Бодро так шагаю и прислушиваюсь к крикам.

У нас деревня стоит на высоком берегу, реку хорошо видно. Эхо гуляет отменное. Рыбаки по звуку определяют, где кто затаился с удочкой. Или наоборот – переговариваются с одного края деревни на другой. Если что здесь происходит, то слышат все. И все прибегают посмотреть.

Река бурлила телами. Грохнул Шульпяк свою технику аккурат на середине мостков. Тут самое течение. Ныряли мальчишки в стороне – значит, утянуло вниз.

– Нашел! Нашел!

– Эх, упустил!

– Держи!

– Ногу отпусти, ногу!

Весело было. Кажется, велосипед за что-то там зацепился и они не могли его вытащить. Красота! Если Юлечка перебралась в речку, то сейчас ей там самое раздолье. Хватай кого угодно и тащи на дно.

Как только я успела об этом подумать, кто-то вынырнул из реки, забил руками, типа, тонул. Кажется, это был один из Жуков. Серега или Санек. Из мелких. Справившись с дыханием, он тут же рванул на берег.

Шульпяков стоял по грудь в воде с очень сосредоточенным лицом. Наверное, щупал ногами дно. Он единственный знает, где велосипед. Остальные так ныряют, для азарта.

Спасатели медленно смещались по течению вниз. Я прикинула: еще немного – и они доберутся до излучины, где когда-то был затон. Вряд ли Ляшко с Веревкиным старались оттащить камень подальше. Несли по меньшей траектории. Значит, скоро камень найдут. Может, Юлечка именно этого и хочет? Чтобы вытащили?

– Эй! Не ходите туда!

Это была большая глупость. Но закричала я до того, как успела о чем-то подумать.

– Ты смотри! Гвоздилова! – крикнул мелкий Жук. Из тех, что я путаю, Серега или Санек.

На реке сразу стало тихо. Все смотрели на меня. Понятно, что местное радио давно сработало, новость дня услышана.

Я попятилась. Какие-то лица у всех были… не очень. И только Шульпяков продолжал искать свой велик, уставившись в воду.

Рядом со мной упал ком грязи. Второй ударился в щиколотку. В плечо уже ударил камень.

Давно надо было спасаться, но я чего-то все стояла и смотрела. Шульпяков глаз так и не поднял. Мелкий Жук почти добежал до меня, когда я стартовала.

Никогда бегуном не была, но тут ноги сами заработали в хорошем режиме. Я их не чувствовала. Не слышала своего топота. Осталось только дыхание. Вдох, выдох, вдох, выдох. Сознание было абсолютно спокойным. Я понимала, что домой бежать нельзя. Стекла побьют только так. А поэтому надо где-то спрятаться. Изображать спринтера долго я не смогу. Мальчишки сильнее и выносливее. Я бодро завернула в первый же двор. Здесь к колышку был привязан бык, гроза всей деревни. Пару раз в году бык с колышка срывается, деревня это потом обсуждает две недели.

Я пронеслась мимо животины, бык голову не успел повернуть. Зато на преследователей среагировать успел. В последнем рывке я нырнула за сараи, руками вперед ушла в крапиву. Мелкий Жук быка проскочил. Следом за ним еще кто-то. Остальные заголосили, застопорились. Я вжалась в землю, прислушалась. Парни как выбрались из воды, так и побежали, а потому были босыми и голоногими. А здесь крапива. Она останавливает не хуже быка. Но Жук был настырным. Недавнее утопление адреналином бушевало в его крови. Он пробежал по тропинке и чуть не наступил на меня.

– Держи!

Тропинка сворачивала к реке, а я помчалась вдоль сараев, топча крапиву. Это было невероятно больно. Перед глазами скакали искры. Все тело горело.

– В обход! Лови на углу!

Крики погони возобновились. Те, кого остановил бык, вылетели из двора и помчались дальше. А дальше – это два дома и развалившаяся заброшенность.

Сил бежать не было. Рук-ног я не чувствовала, как перелетела забор, не поняла. Здесь был сплошной шиповник. В нем я уже застряла окончательно, в кровь разодрала руки, порвала юбку и еле отцепила кофту.

У заброшенного дома было два входа. Один центральный – куда мы ходили с Вичкой. Это там был коридор, за ним комната с печкой и диванами. В дальней комнате трюмо. В комнате с трюмо крыша и обвалилась – рухнула центральная балка, снеся потолок. Второй вход тоже был с улицы. Закрытый. Попасть туда можно было через разбитое окно. Об этом знали все. Оставалось надеяться, что после обрушения в дом никто не сунется.

Я перемахнула через низкий подоконник и села на пол под окном. Будут заглядывать, увидят комнату, а вниз не посмотрят. Времени у них на это не будет.

Крики носились над улицей. Народ бегал, народ волновался, подбадривая себя обещаниями. По всему выходило, что меня держали за ведьму, из-за которой по ночам плачут младенцы, киснет прямо в вымени коровы молоко и убегает каша у хозяек. Ну и кошки именно из-за меня все черные.

Затрещали кусты. Самые сообразительные сунулись к развалинам. Оставшиеся обещали сообразительным новое падение крыши и обвал потолка. Но это не останавливало.

Послышалось тяжелое после бега дыхание.

Они еще ходили вокруг, заглядывали в окна, строили предположения, куда я могла деться. Они обложили всю улицу, и я, по их мнению, могла уйти обратно к реке. Или забраться сюда.

Я молилась, чтобы они пошли исследовать тропинки на склонах. Но мою молитву не услышали. Преследователи все смелее и смелее выдвигали предложения влезть в дом.

В окне зашуршало – в него заглядывали. Зажмурилась, зажала уши, перестала дышать. Ведь они могли, могли уйти. Что им стоило! Здесь нет ничего. А еще здесь очень и очень страшно. По ночам бродит призрак неуспокоившегося деда, пьет чай из чашек, заваривает в заварнике травяной настой, носит синие безразмерные штаны.

Юлечка еле заметно усмехнулась. Ее веселила моя фантазия. Здесь и правда жил дед. Но он умер. Потом пару раз приезжал сын, алкоголик. И все. Больше всего деду нравились его кусты шиповника. Когда-то они были шикарны. Делать из них букеты для своих девушек считалось шиком. Дед гонял разорителей палкой, иногда стрелял из дробовика. Дед умер, и мода на шиповник сразу сошла. Сейчас кусты заросли, цветы стали мельче.

Я смотрела на Юлечку, а она на меня не смотрела, ей было плевать, что я там придумываю. Смотрела в сторону, чуть дергала лицом, изображая недовольство. Что-то шло не так, как она хотела. А хотела она… Чего она хотела?

За окном шептали:

– Не лезь! Ну ее!

– Погоди!

– Надо хотя бы за одеждой сходить.

Ну почему мелкий Жук не слушается умных советов! Полез. Прям так и шуранул через подоконник. В плавках и босой. Он перелетел через меня, чуть пробежал вперед и, не оглядываясь, на цыпочках, юркнул в соседнюю комнату. Посмотрел направо, налево, ушел к двери.

Я очень тихо поползла по стенке от окна. Я вполне могла спрятаться за тумбочку. Мелкий боится. Он сейчас вернется и, больше не оглядываясь, сразу выберется наружу. Главное, не попасться ему на глаза при его возвращении. Когда он будет около окна, любой шорох заставит его драпануть так, что только пятки засверкают. Потом еще месяц в темноте дружкам станет рассказывать, как он встретил привидение и навалял ему так, что дух просил пощады.

Мне почти удалось добраться до убежища, когда за спиной что-то упало.

Юлечка. Стоит, протянув руку, чтобы уронить вторую табуретку.

Черт! Зачем ей это?

В дверном проеме тут же показался Мелкий.

– Вот она! – радостно заголосил он и подпрыгнул.

Даже Юлечка удивилась. Мне показалось, что я успела крикнуть. Выдвинулась из-за тумбочки. Это меня спасло.

Пол под Мелким, конечно же, обвалился. Следом еще что-то с грохотом прекратило свое существование. Меня обдало меловой пылью, на голову посыпалась труха.

Мелкий заорал от боли. Стоящие около окна с воплями кинулись прочь.

– Она его убила! Убила! – разносилось по округе.

Юлечки не было.