Майор с внучкой Сашей жили в спальном районе на востоке Москвы – Гольянове. Наталье, привыкшей к вольному воздуху станицы, к прогулкам по белой от ромашек поляне под неохватными дубами, кроны которых, казалось, упираются в синее жаркое небо, сначала было душно в квартире брата. Но через некоторое время ей стало так же спокойно и уютно, как и в собственном доме. А вид с одиннадцатого этажа на огромный парк – Лосиный Остров – и городские массивы поражал воображение, особенно когда она представляла, что за окнами всех этих домов живут люди со своими удачами и неудачами, бедами и радостями, счастьем и несчастьем.

Наталья, освободив брата от забот по дому, собрала на стол, заварила крепкого чаю и расставила на голубой клетчатой скатерти парадные пузатые оранжевые чашки. Сашенька слегка оттаяла, когда в доме появилась Наталья, но ни разу не улыбнулась тетке, хотя та изо всех сил старалась ее развеселить.

В углу комнаты, неподалеку от окна, находился Сашин письменный стол, полированный, допотопный, но стоявший на нем ноутбук был последней модели, и Саша ловко с ним управлялась, к удивлению Натальи, которая совершенно не разбиралась в современной технике.

Над диваном, на старом ковре в глухих бордовых тонах, на специальных крюках висела старая казачья шашка с полосатым георгиевским темляком. Наталья провела ладонью по изогнутым ножнам. За шашкой ухаживали – на ней не было ни пылинки. На этажерке она заметила бабушкин хрустальный шар на черной резной подставке. И веяло от этих вещей таким теплом, такой силой, что Наталья не могла сдержать радостной улыбки.

Потом Семиглазовы долго пили на кухне чай, красновато-оранжевый, терпкий, и говорили друг с другом так, словно только вчера расстались. Майор был старше Натальи всего-то на год, но считал себя ее защитником и покровителем с малолетства. Вот только с тех пор, как он ушел в армию, виделись они очень и очень редко, буквально несколько раз.

Непростым был их колдовской род, а личная жизнь – несчастливой, ведь всем известно, что если колдун или ведьма и полюбят, а тем паче свяжут себя узами брака, то не жить долго их избранникам… Так вышло и у Майора, и у Натальи. Они оба, похоронив супругов, безвременно и трагически погибших, воспитывали детей: одна – дочь, другой – сына. И вот теперь они вспомнили дорогих усопших и выпили за упокой их душ по рюмке сладкого вина.

– Молчит моя Сашенька, – посетовал Майор, – и все ведовство мое прахом, ничего сделать не могу. Ничего, Натальюшка…

– Коля, я посмотрю девочку, ладно? – спросила Наталья.

– Смотри, – махнул рукой Майор, – может, у тебя получится. А я ничего не вижу, как пеленой все затянуто…

Наталья встала из-за стола, подошла к Сашеньке сзади и опустила ладони ей на голову. И сейчас же ее словно отбросило назад, ударило стеной нестерпимого жара, словно взрывной волной. Явственно слышался грозный гул огня, жадные языки пламени вырывались из дверного проема, а все пространство горящей квартиры полыхало с неистовой мощью. Дикий, животный крик ударил по барабанным перепонкам и отозвался в каждой клеточке тела. Страх наполнил сердце, она ощутила отчаяние погибающих людей настолько глубоко и сильно, что сама закричала от боли.

Видение было таким ярким, что не отличалось силой ощущений и эмоций от реальности. На обгорающей стене Наталья увидела большую семейную фотографию в рамке. На ней осталось только изображение совсем маленькой Саши, а ее стоявшие по бокам родители сгорели дотла, и фотография обуглилась, осыпаясь свернувшимися от пламени краями. Огонь заполыхал еще сильнее, гул перешел в ровное мощное гудение, и стены стали рушиться, погребая под своими останками людей.

Обгоревшая до неузнаваемости женщина с пылающими волосами выбросила в окно совершенно не пострадавшего ребенка, и сразу же вслед за этим поднялась сплошная стена огня, отрезавшая мать от оконного проема…

Лицо Натальи исказилось от сильной боли, слезы хлынули из глаз, и, когда она отняла руки от головы девочки, у нее на ладонях вздулись пузыри ожогов. Саша поймала руки Натальи, сжала их в запястьях и, наклонившись, дунула по очереди на ладони. Жуткие пузыри и кровоточащие трещины уменьшились на глазах, а через некоторое время исчезли вовсе.

– Спасибо, милая, – сказала Наталья девочке, – ты умница!

Майор утер выступившие слезы, стесняясь их, как и любой сильный мужчина.

– Сына со снохой огонь взял, а Сашеньку отпустил… Только вот молчит с тех пор моя внучка. И не улыбается…

– Тяжкий это груз, – вздохнула Наталья, – и не каждому взрослому по плечу…

Саша кликнула на клавиатуре компьютера: из принтера медленно выполз рисунок: девочка на фоне горящего дома, окно, окруженное языками пламени, и в нем две фигуры с воздетыми руками – мужская и женская…

Алексей Сеич в силу своего статуса мажордома старался пребывать в курсе всех событий на вверенной ему территории. Он знал, что Дима уехал в университет сдавать экзамен, и очень за него переживал. Старик относился к Сидоркину-младшему как к собственному сыну, тем более что своих детей у него не было. Поэтому, когда Дима буквально ворвался в холл особняка на Рублевке, да еще пнул перед этим тяжелую входную дверь ногой так сильно, что гром пронесся по всему дому, дворецкий понял, что случилось страшное. Он сразу заметил, как расстроен его любимчик, ну просто лица на нем нет.

– Ну как наши успехи, Дмитрий Родионович? – поинтересовался дворецкий, выходя навстречу с сочувственной улыбкой на покрытом морщинами лице.

– Полный облом, Алексей Сеич, – ответил тот, швыряя сумку на диван и садясь рядом с видом вернувшегося домой странника.

– Что ж так-то?

– Новый препод просто зверь какой-то, – неохотно выдавил из себя Дима. – Всех подряд заваливает, да еще и издевается…

Он вдруг заметил, что через перила беломраморной лестницы, ведущей на второй этаж, перевесилась Изольда и, не скрываясь, подслушивает разговор. Дворецкий тоже заметил это, после чего с достоинством ретировался. Дима и не думал его осуждать за отступление на заранее подготовленные позиции. Уж кто-кто, а он сам хорошо знал способности Изольды использовать слухи и сплетни против своих оппонентов…

– Ты не сдал экзамен, Димочка? – Голос мачехи был исполнен печали. – Вот папа-то расстроится… И родители Лены Апулевич тоже…

Изольда медленно спустилась по беломраморной лестнице в холл.

– Да родичам-то Ленкиным какая разница? – Диме не удалось справиться с раздражением. – Их только деньги волнуют…

Он с осуждением посмотрел на Изольду: она не меньше Апулевичей зациклена на денежных делах! Интересно, если бы Родион Сидоркин был скромным служащим в какой-нибудь фирмочке или банке, она бы тоже вышла за него замуж? Вряд ли…

– А я уверена, что их очень даже интересует успеваемость жениха дочери! – продолжала гнуть свою линию Изольда. – Когда ты наберешься здравого смысла? Уже давно пора сделать Леночке предложение! – с нажимом заявила мачеха.

Дима подумал, что она сейчас напомнит, что отец придерживается того же мнения. И она, конечно, сказала это.

– А оно мне надо? – Дима встал, всем своим видом демонстрируя нежелание продолжать разговор, но сильная рука Изольды легла ему на плечо и заставила сесть на диван.

– Как же ты не понимаешь? – проникновенным голосом заговорила она. – Отец Лены сделает все, чтобы обеспечить тебе и ей прекрасную жизнь! – Изольда мечтательно возвела глаза к потолку. – Чем тебе не нравится Леночка? Ну объясни мне… Стильная, красивая, умная, с хорошим вкусом…

– Это еще не повод для женитьбы! – сказал Дима с досадой. – Знаешь, как ее у нас на литфаке зовут? Пуля-дура!

– А ты у нас штык-молодец? – Изольда начала потихоньку терять терпение, и ей все трудней было сдерживать себя, потому что больше всего на свете ей теперь хотелось треснуть Диму по голове этой вот его дурацкой сумкой, которая лежала рядом с ним на диване. – Не смей говорить о ней в таком тоне! Я говорила с Леночкой, она тебя любит и надеется на взаимность. И самое главное, что ее родители не против вашего брака!

Изольда считала, что все Димино упрямство и нежелание понять выгоду этого предприятия проистекает от избалованности, оттого, что никогда не приходилось ему зарабатывать гроши и рассчитывать нищенский бюджет – обо всем позаботились добрые и богатые родители. Невелика заслуга!

У нее самой детство было не из легких, и всего в этой жизни она добилась сама, своим умом и расчетливостью, которая граничила с хитростью. Когда Изольде было лет десять, от них с матерью ушел отец. Ушел к другой женщине и вычеркнул жену с дочерью из жизни. Совсем. Мать сначала стала пить и не обращала на Изольду никакого внимания, и та росла как трава, часто укладываясь спать на голодный желудок. Соседки из жалости отдавали ей старые платьишки и туфельки, из которых выросли их собственные благополучные дочери. А Изольде пришлось запрятать свою гордость куда подальше и ходить в обносках, чтобы просто не остаться голой и босой. И смотрели люди не на ее симпатичную мордашку и точеную фигурку, а на изношенные вещи и стоптанную обувку. И это было обидней всего…

Потом мать протрезвела и начала ходить по гадалкам и колдуньям, надеясь приворожить и вернуть неверного мужа в семью. Чтобы платить ворожеям, продала все, что представляло собой ценность. Стало еще хуже. Гадалки не помогли, и мать заболела, а на Изольду свалились все хлопоты по домашнему хозяйству, заботы по добыванию хлеба насущного и неимоверно дорогих лекарств для матери.

Умненькая Изольда не стала мыть чужие полы, понимая, что из поломоек выбиться в люди уже невозможно, а начала решать контрольные работы одноклассников за деньги. Вскоре к ней стали обращаться и ленивые ученики из параллельных классов, клиентура значительно разрослась.

У нее был особый дар применения своих способностей на практике. Например, талант стилиста. Обладая врожденным вкусом и чувством меры, Изольда лучше всех умела сделать прическу или наложить праздничный макияж и брала за свои услуги дорого. После школы закончила курсы секретарей, надеясь устроиться на приличную работу. К этому времени мать тихо угасла, и после скромных похорон единственного близкого существа Изольда осталась одна.

Отец ее одноклассницы пожалел несчастную девчонку: пристроил на фирму к хорошему знакомому, бизнесмену Родиону Сидоркину. Изольду взяли на работу всего лишь курьером, но она смогла показать себя даже на такой скромной должности и неуклонно шагала вверх по карьерной лестнице, пока не стала секретарем самого шефа, а потом и его женой.

Непростая доля выпала Изольде: в ней было все, кроме любви. Поэтому она считала, что любовь всего лишь выдумка романистов и существует исключительно для того, чтобы интересно было смотреть фильмы и читать книжки, а к реальной жизни это глупое и бесполезное чувство не имеет ровно никакого отношения.

Изольда смотрела на пасынка как на инопланетянина, который абсолютно ничего не понимает в повседневной земной жизни. Ну надо же быть таким дураком, чтобы отказаться от плывущей в руки удачи, а тем более от реальной выгоды!

– Я не собираюсь жениться на Пуле! – отчеканил, с вызовом глядя мачехе в глаза, Дима. – Я ее не люблю! Понимаешь ты или нет? Не люблю! – воскликнул он и упрямо поджал губы.

«Ну вылитый отец!» – с неприязнью подумала Изольда, однако внешне ничем не проявила неудовольствия.

– Мальчик мой, любовь подобна гриппу, – попыталась перевести все в шутку она. – Если его лечить, проходит за неделю, а если не лечить, то за семь дней. В семейной жизни любовь совсем не главное. Лена – прекрасная партия! – Димино упрямство, а еще более его враждебный вид окончательно вывели ее из себя, и она перешла на крик: – А если она положит глаз на другого? Тогда прощай Апулевич с его миллиардами!

– Ты говоришь, как бордель-мама! – взвился Дима. – Ради бога, оставь меня в покое! Если тебе нужны миллиарды Апулевичей, то попробуй захомутать отца семейства, вдруг клюнет! Слабо переспать с ним ради денег?

У Изольды от гнева перекосило лицо. Она подскочила к Диме и ловко, как кошка лапой, отвесила ему звонкую пощечину. Дима неловко оттолкнул мачеху, та сделала, почему-то оглядываясь на висевшие на стене часы, несколько шагов назад и неожиданно для Димы рухнула спиной на журнальный столик. Ножки столика подломились, Изольда картинно растянулась на полу среди обломков, громко рыдая и размазывая по лицу косметику для большей убедительности: как раз в этот момент в холл входил Сидоркин-старший.

– Что здесь происходит? – Родион бросился к Изольде и помог встать на ноги.

– Он избил меня! – Рыдания Изольды перешли в жалобные всхлипывания. – Видит Бог, я этого не заслужила! Родион! Сделай же что-нибудь.

Сидоркин усадил жену на диван и повернулся к Диме, который так и застыл посреди холла с растерянным, ошеломленным видом.

– Дима, ты с ума сошел? – Родион с недоумением смотрел на сына. – Как ты мог поднять на Изольду руку?

– Я не бил ее, папа, она сама упала на столик. Специально! Это она мне дала пощечину, смотри – губу мне разбила! – Дима сам чувствовал, что говорит очень неубедительно и отец верит не ему, а Изольде.

– Он предложил мне такое… – подлила мачеха масла в огонь, – такое… Он сказал, чтобы я соблазнила Апулевича ради его миллионов… Как, по-твоему, я должна была реагировать? – плакала Изольда, трагически заламывая руки. – Родион, ты же знаешь, я такая уравновешенная, неконфликтная… Но это беспредел какой-то…

Родион вздрогнул, как от удара, а когда заговорил, стало ясно, что он еле сдерживается, чтобы не броситься на сына с кулаками.

– Сын, это правда?

Дима хотел сказать, что это не совсем правда, вернее, совсем неправда, но отец смотрел на него с таким гневом и осуждением, что у Димы пропала всякая охота выяснять детали и нюансы.

– Ты что, не видишь, она подвинулась рассудком на деньгах Апулевичей! Она обманщица! – закричал он.

– Не смей так говорить об Изольде, щенок! – взорвался Родион. – Я кормлю тебя, плачу за твое обучение и за шмотки! А ты? Ты позволяешь себе оскорблять мою жену, от которой ты ничего, кроме хорошего, в жизни не видел!

Дима видел, что отец разозлился так сильно, что способен ударить его. Но он и сам почти перестал себя контролировать.

– Ты тоже сошел с ума? Как ты можешь меня попрекать? – едва сдерживаясь, чтобы не заорать, сказал Дима. – Тут половина всего – мамина! А Изольда – хищница и гадина… Вползла в нашу семью, охмурила тебя!

– Замолчи немедленно! Сейчас же извинись! – с надрывом закричал Родион, хотя это было совершенно на него непохоже.

Он не любил повышать голос, а уж так, как сейчас, не орал никогда в жизни. И Дима тоже не мог остановиться:

– Мне не за что извиняться! Я не хочу жениться на деньгах! Я ваши планы разрушаю, да? Да идите вы со своими планами знаете куда?

Дима схватил сумку и бросился к выходу. Выскочив из дома, он сбежал по пандусу и направился к машине таким быстрым шагом, что не сразу услышал, что его зовет, пытаясь догнать, расстроенный дворецкий. Алексей Сеич страдал одышкой, и этот небольшой кросс по мощенному красной плиткой двору дался ему нелегко. Старик сунул Диме в руку пухлую пачку денег, а когда тот начал отказываться, замахал руками: мол, отдашь, когда все успокоится. Дима сунул деньги в карман джинсовой куртки, от души пожал Алексей Сеичу сухонькую ладонь, а потом обнял дворецкого и поцеловал в морщинистую щеку… Садясь в джип, Дима оглянулся: старик с убитым, растерянным видом смотрел вслед…

Долгое время черный «ха-пятый» Димы без всякой цели кружил по улицам Москвы, пока логика московских дорог, перекрестков и поворотов не привела его на смотровую площадку на Воробьевых горах. Дима долго сидел в машине, глядя в постепенно темнеющее небо, и все не мог успокоиться. Никогда еще они с отцом так не ссорились и не говорили друг другу таких обидных слов. Да, этого бы не произошло, будь жива мама. Дима усилием воли сдержал непрошеные слезы, завел машину и поехал в сторону общежития МГУ.

К удовольствию Нугзара, в приемном покое магического салона не было никого, кроме секретаря Норы – пухленькой блондинки Лерочки. Когда Нугзар вошел в салон, она с испуганным видом вскочила с места и попыталась улыбнуться. Он подошел к ней и обнял девушку за талию:

– Привет, Лерочка, я смотрю, ты все цветешь…

Когда Нугзар склонился к ней, Лерочка покорно закрыла глаза и застыла, ожидая поцелуя. Но тот отпустил ее и рассмеялся – уж больно забавно выглядела наивная девчонка.

– Нора занята? – спросил он почти утвердительно.

– У Норы Сигизмундовны важная клиентка.

– Хорошо, – усмехнулся Нугзар, – я подожду в комнате отдыха. Принеси мне чаю зеленого… Побыстрее и позеленее…

– Одну минуточку! – Лерочка кинулась со всех ног исполнять поручение.

А Нугзар с комфортом расположился в мягком, огромном кресле и закинул ноги в безукоризненно чистых ботинках на уголок низкого столика. Вскоре Лерочка вошла в комнату с подносом, на котором стояла одна-единственная чашка, и поставила его поближе к Нугзару. Он махнул рукой, отпуская ее, и Лерочка вышла, пятясь и приседая от страха…

В магическом кабинете за столом напротив холодно улыбавшейся Норы сидела Изольда. Черное элегантное платье облегало клиентку как перчатка – без единой морщинки. Изысканно-небрежная и в то же время тщательно продуманная прическа говорила о том, что эта светская дама проводит перед зеркалом очень много времени. Но, несмотря на все совершенства, было понятно, что Изольда не в себе: как ни пыталась она непринужденно улыбаться, на лице проступала озабоченность.

– На прошлом сеансе вы желали ссоры между пасынком и мужем, – сказала Нора. – Как видите, у нас с вами все получилось. Не жалеете об этом?

Нора умолкла и некоторое время разглядывала Изольду, как мелкое насекомое. Какие же они все одинаковые, эти новые русские! Они полагают, что круче их никого нет в этой жизни. Эгоистичные, зависимые от своих желаний, бездуховные, жадные, падкие до денег и наслаждений. Эти людишки десятками проходят каждый день через ее салон практической магии, сливаясь в сплошную серую массу. Они не вызывают у нее ничего, кроме чувства брезгливости.

Им кажется, что можно купить за деньги то, что вообще-то по определению не продается и не покупается, – любовь, нежность и дружбу. Они думают, что могут безнаказанно разрушать чужие жизни, а если им плохо, то всегда найдется добрая тетя Нора, которая мановением волшебной палочки решит все проблемы и осуществит все желания, стоит только заплатить деньги.

Вот и сейчас сидевшая перед Норой Изольда вызывала не больше эмоций, чем раздавленный дождевой червяк.