Зазеркалье

Вот написала я про своё безрадостное и тяжёлое детство, и пришла мне в голову мысль, что если мы будем комплексовать и плакать, то обязательно на нашем жизненном пути встретятся люди, которые посмеются над нами и подкинут нам пару-тройку лишних комплексов. Если нас будут бить, а мы при этом будем падать, значит, нас будут бить и дальше, и так всю жизнь, пока мы твёрдо и громко не скажем: «Всё! Стоп!» И вероятно, сами люди не могут быть однозначно «плохими» или «хорошими», все зависит от того как мы позволяем или не позволяем им с собой обращаться. Ту, свою детскую жизнь, я называю Зазеркалье. В Зазеркалье безобразно искажено до неузнаваемости всё: сами люди, их поступки и слова, все события. Зазеркалье – это самое дно, какой-то низший слой ада, случайно попав на который нужно всеми правдами и неправдами немедленно карабкаться наверх, как бы невероятно сложно это ни казалось. Зазеркалье засасывает. В нём нет радости и счастья, нет душевного равновесия, а лишь видимость полной безысходности, тоски и отчаяния. Но выбраться можно отовсюду. Даже из Зазеркалья. После моего триумфального выхода из этого ада судьба ещё не раз пыталась сбросить меня обратно, как бы играючи проверяя: выстою или нет? Иногда я сама совершала глупые ошибки, граничащее с Зазеркальем, но мне удавалось их молниеносно исправлять и удерживаться на своей прекрасной линии жизни. И всё так и было, пока всё же в один дождливый день я снова туда не попала…

Случилось это несколько лет назад, когда я почувствовала сильную боль в левом тазобедренном суставе. Поскольку общество «здоровых» людей уже давно приняло меня в свои ряды, да и я чувствовала себя физически хорошо более двадцати лет, я совсем забыла, что Болезнь, которая напала на меня в годовалом возрасте, была не ангиной, ветрянкой или какой-нибудь сыпью, а тяжёлым аутоиммунным заболеванием соединительной ткани и что последствия такого нападения могут быть крайне неприятными. Сначала я решила, что «пройдёт само», потом, поскольку «само не проходило», я стала пить в больших дозах обезболивающее и растирать сустав различными мазями. Мой мужчина каждый день делал мне массаж, но и это едва ли помогало. Моё физическое и душевное состояние с каждым днём становилось все хуже. С ужасом я заметила, что левая нога стала как-то короче правой, и всё тело искривилось в одну сторону. Походка оставляла желать лучшего. Прохожие стали оглядываться на меня, шептаться за моей спиной, и я начала стесняться ходить при ком-то. А это первый признак попадания в Зазеркалье! Адские боли нарастали, и я решила пойти в медицинское учреждение, которое носило название, созвучное с моим заболеванием. Я специально не пишу название больницы, так как не хочу обидеть ХОРОШИХ врачей, а ведь они, безусловно и однозначно, там работают. Дело в том, что они никак не могли мне встретиться в Зазеркалье, в которое на том момент я уже, к сожалению, крепко попала. Я пришла в это медицинское учреждение. О своей Болезни на тот момент я не знала ничего. То есть совсем ничего. Знала только то, что заболела ей в годик и что никогда не лечилась от неё, но осталась запись того времени, когда мне поставили страшный диагноз, причём уже в последней, четвертой стадии. До того момента о своей Болезни я не вспоминала много-много лет. Разрушенные суставы меня не беспокоили, и я вообще на них не обращала никакого внимания. Гнулись, да и ладно. За двадцать с лишним лет, я никогда не встречала людей, страдающих подобным заболеванием. Я понятия не имела, что этот диагноз обычно приводит к первой нерабочей группе инвалидности, причём в самой жёсткой её форме. У меня самой никогда не было инвалидности, и к врачам я не обращалась, кроме собственно, того единственного раза, когда мама в моем глубоком детстве забрала меня из больницы и не позволила лечить «убойной» терапией. Поэтому на момент моего прихода к врачам я понятия не имела о всей тяжести своего заболевания. Я была уверена, что сейчас мне дадут какую-нибудь волшебную таблетку, у меня все пройдёт, и я преспокойно уеду домой. Но в Зазеркалье такого не бывает.

Мне объяснили, что, прежде чем со мной будет разговаривать врач, я должна сдать развёрнутый анализ крови и сделать рентген всех имеющихся у меня суставов. Я послушно всё это сделала и пришла в больницу. Кабинет врача, к которому я была записана, находился на верхнем этаже и я медленно, превозмогая боль, доковыляла до лифта. Возле лифта стояли два доктора и о чём-то своём разговаривали. Увидев меня, они замолчали и презрительно (именно презрительно!) посмотрели на то, как я едва передвигаюсь. Один из них сказал:

– Ну и чего ты к лифту пришла?! По лестнице иди! Лифт только для врачей!

Мои боли были настолько сильными, что я была близка к обмороку только от одной мысли идти по лестнице.

– Вы шутите? Я не могу по лестнице! Я ходить не могу!

– На своих ногах, значит, можешь ходить! – аргументировал второй доктор: – Иди по лестнице!

Подъехал лифт, врачи зашли в него, меня в лифт не пустили. Лифт уехал. От боли, издевательства докторов и от отчаяния я готова была кричать на всю больницу, но мне всё же удалось в тот раз уехать на последний этаж на другом вовремя подошедшем лифте. Как оказалось потом, это не только надо мной так зло пошутили врачи. Действительно, несчастных людей с больным опорно-двигательным аппаратом они не пускали в лифт. И эти бедолаги, кто на костылях, кто с тростью, тяжело дыша и едва передвигаясь, карабкались вверх по ступенькам. Зато привилегированные и здоровые доктора вольготно разъезжали на лифте. Вот сейчас пишу об этом, и кажется: ну КАК такое может быть? Что за издевательство над больными людьми? Нонсенс! Но, поверьте, всё так и было, и уже в следующий раз в этом Зазеркалье на лестнице среди себе подобных оказалась и я. Точно так же как и все я карабкалась вверх и рыдала от боли.

Рыжеволосая, в «тортилловских» очках, с неприятным тембром голоса, женщина-врач, доктор медицинских наук, глядя на мои снимки, покачала головой и сказала:

– Ой-ой-ой! Ужас какой! Как вы с этим живёте?

– А что там такое? – удивлённо поинтересовалась я, так как заметила, что она смотрела на снимок моих рук, а руки у меня не болели вовсе. Более того, на тот момент я ездила на автомобиле без гидроусилителя руля, поэтому пальцы мои были цепкими, хватка крепкой, а мышцы накачанными.

– Всё очень плохо. Я бы сказала совсем плохо. Вы говорите, больше двадцати лет болеете? Ну да, это видно… А вы знаете, что люди с вашей болезнью столько не живут?

– Ну, я же живу! – сказать, что я испытала шок, это не сказать ничего!

– Ну, это ненадолго… – продолжала врач, всматриваясь в мои снимки. – Не понимаю, что вы от меня-то хотите? Чего вы пришли ко мне? Раньше надо было лечиться, а теперь уже всё, поздно, ничего вам не поможет, – она отложила снимки и взяла результаты моих анализов: – Да у вас анализы, как на смертном одре! Зато умрёте молодой! – докторица явно получала удовольствие от своих слов.

– Да не собираюсь я умирать, что вы такое говорите? У меня бедро болит. Может быть, вы подскажете, чем лечить?

Докторица зло рассмеялась:

– Лечить?! Раньше нужно было лечить! Вы опоздали с лечением на двадцать с лишним лет! У вас что, мозгов совсем нет?! И где были ваши родители? И что это за родители вообще такие? Им что, было совсем плевать на своего ребёнка? Всё! Поздно! Ничего вам больше не поможет! Я первый раз такое вижу! Человек при смерти и никогда не лечился! Да вы знаете, какая у вас СОЭ? А С-реактивный белок?

Докторица кричала и оперировала медицинскими терминами, в которых я ничего не понимала. В тот момент я вообще ничего не понимала из того, что она говорила. У меня всего лишь болело бедро. Я пришла за медицинской помощью и рассчитывала её получить, и, конечно, я даже представить себе не могла, что уже умираю. Я была молода, и жить мне очень хотелось!

– Нет! Это ужасно! – причитала докторица. – Как можно было себя довести до такого состояния?! О чём вы думали?! Идите к родителям и скажите им что в вашей смерти виноваты они! Может им хоть стыдно будет! Ну ладно, с родителями вам не повезло, а сама-то что? Уже и сама давно взрослая! Могла бы сходить в больницу, на учёт встать! – докторица совсем разошлась. Глаза её блестели, в своей пламенной речи она перешла со мной на «ты»: – Ладно, попробую для тебя что-нибудь сделать, положу тебя в больницу. Но я ничего не обещаю! Сразу предупреждаю: будем тебе базис подбирать, гормоны колоть, может, и будет получше… Готовься! Лежать в больнице придётся долго. И запомни: я делаю тебе огромное одолжение! Никто за тебя уже не возьмётся! Ты при смерти! В ножки иди поклонись своим родителям за это! Если бы они лечили тебя с детства, ты бы ещё пожила… может быть…

Помню, я как-то пыталась оправдаться перед ней, оправдать своих родителей… Мол, не болело же ничего, мы не знали, что всё так серьёзно… Но докторица не давала мне закончить ни одного предложения. В возбуждённом экстазе, широко жестикулируя, она убеждала меня в том, что случай мой чрезвычайно запущенный, что жить мне осталось буквально пару месяцев, что никто и никогда уже не возьмётся за моё лечение, и что лишь она, благодетельница, так и быть, попытается мне помочь, хотя и за успех лечения не ручается, потому что уже все имеющиеся суставы мне нужно менять на искусственные, а при таких ужасных анализах и таких ужасных костях как у меня это нереально, ни один хирург не станет этого делать.

Забегая вперёд, хочу сказать, что тем не менее докторица оказала мне услугу. Благодаря этому тяжёлому разговору с ней я узнала об операциях по замене суставов. Раньше, конечно, я даже о таком чуде и не слышала.

Я от страха и полной растерянности согласилась на госпитализацию. Докторица непонятным почерком на медицинских бланках стала описывать «историю моей Болезни», как оказалось впоследствии, придуманную ей самой. То есть она стала записывать именно те проявления болезни, которых у меня никогда не было, но которые, как она считала, должны были непременно быть. Её писанина реально подходила под описание смертельно больного человека, но тогда я была настолько потрясена услышанным о себе, что не обратила на это никакого внимания.

Я горько плакала несколько дней подряд. Мне было бесконечно жаль себя, свою молодость и красоту. В отчаянии и слезах я сетовала на величайшую несправедливость в мире. Ну почему именно со мной это происходит? Почему я? Вся жизнь моя проносилась перед глазами, и я смаковала каждое её приятное воспоминание, пытаясь пережить его заново, хотя бы в своих мыслях. Мужчина, с которым я жила в то время, был поистине святым. Он боготворил меня в прямом смысле этого слова и готов был пройти все выпавшие на мою долю испытания вместе со мной. Причём он никогда не унывал, всегда находил нужные слова мне для утешения и как никто другой верил в удачу. Он был всегда рядом. В самые сложные и тяжёлые моменты моей жизни. Когда я не могла ходить, он носил меня на руках, причём он делал это легко и с удовольствием. Он полностью ухаживал за мной, когда я была совсем прикована к кровати, и делал он это с какими-то шутками-прибаутками, всегда в весёлом настроении, что я не чувствовала никакого стеснения. Потом он учил меня ходить на костылях, и это тоже было забавно, когда он имитировал женскую походку «от бедра», ведь именно этой походкой я хотела научиться ходить! Мой мужчина заменил мне всех. В одном лице он стал мне и мамой и папой и мужем и любовником и самым лучшим другом. Во многом благодаря его позитивной постоянной и мощнейшей поддержке я в итоге вырвалась из Зазеркалья. Но пока до этого ещё было далеко.

Меня положили в больницу. В самом прискорбном настроении, практически убитая морально и в предвкушении ещё и физической смерти, как мне было обещано, я карабкалась по лестнице, превозмогая дикую боль, на последний этаж в кабинет докторицы. Докторица, заполняя «Карту больного» (если честно, я не помню, как этот документ точно называется), определила меня в палату. Палата находилась на другом этаже, и, как водится, к моим услугам был снова только лестничный марш. Люди в белых халатах как будто бы нарочно дежурили у лифта и не давали больным попасть в него.

В палате, кроме меня, лежали ещё пять человек, четверо из которых с таким же заболеванием, как и у меня, и одна женщина с другим заболеванием, но тоже очень тяжёлым аутоиммунным. Я присела на свою кровать и стала наблюдать за обстановкой. Женщина справа лежала и стонала. К ней пришёл её лечащий врач.

– Что, плохо? – спросил он женщину.

– Очень плохо. Всё болит. Можно мне таблетку? – женщина простонала, и у неё выступили слезы.

– Нет! Мы же договаривались! Терпите! – врач сказал как отрезал

– Очень больно, – всхлипывала женщина. – Я не могу больше терпеть…

– Терпите! – выходя из палаты бросил врач.

Женщина заплакала. «Однопалатовцы» посмотрели на неё с сочувствием, кто-то подбодрил: «Держитесь…»

Мне стало её безумно жаль, как-то строго и равнодушно с ней поговорил её лечащий врач. Я подошла к женщине и спросила:

– Я могу вам чем-нибудь помочь? У меня с собой ибупрофен есть, может быть, дать вам? Он, конечно, не ахти как боль снимает, но всё же лучше, чем ничего.

– Спасибо, – ответила несчастная женщина. – Мне нельзя. Доктор не разрешает. Он там какую-то диссертацию пишет и ему надо знать, сколько я смогу вытерпеть без обезболивания…

– Ого! – я очень удивилась. На что только люди не идут ради денег. – Извините за нескромность, а сколько вам за это платят?

Это была, наверное, самая весёлая шутка за тот день, которую услышали «однопалатовцы». Они все дружно рассмеялись, и даже женщина, которая испытывала сильные боли и минуту назад плакала, приободрилась и заулыбалась:

– Откуда ты такая взялась? С Луны, что ли? Никто мне ничего не платит.

– Здесь только мы платим, – подхватила её женщина лежавшая у окна. – Медсестре, чтоб поставила укол, – одна цена, капельницу – другая. А лечащий врач – это вообще отдельная тема. Я в такие должищи влезла, чтобы сюда лечь… А бесплатно никто ничего делать не будет, даже не подойдут к тебе. А ты что, без денег сюда легла, что ли?

– Я… с деньгами… Только я не понимаю тогда, в чём смысл вам терпеть сильную боль? – я снова обратилась к женщине которой не давали таблеток. – Давайте я дам вам ибупрофен… если врач хочет на вас опыты ставить, то пусть он вам тогда за это деньги предложит! Ради чего вы мучаетесь?

Женщина оживилась.

– А давай! Только молчите все! Помните, я не пила никаких таблеток!

– Не бойся, мы своих не сдаём! Пей, не мучайся! – поддержали женщину «однопалатовцы».

Женщина выпила таблетки, а я снова села на свою кровать и продолжила наблюдения. Пришла медсестра. Она поставила капельницы двум женщинам, у одной из которых был другой, не как у нас всех, диагноз и ушла. Минут через двадцать она снова пришла в палату и, весело смеясь, хлопнула себя ладошкой по лбу:

– До меня только сейчас дошло! Я вам капельницы-то перепутала!

Медсестра переставила наполовину опустевшие капельницы и на выходе из палаты буркнула:

– Что же вы молчали, курицы? Не видели что ли, что вам ставят? Сами виноваты!

К моему великому удивлению, «курицы» под нос себе стали говорить:

– Ой, я не заметила… – сказала одна курица.

– Я тоже не обратила внимания… дуры мы с тобой… – ответила другая. – Сами виноваты! Теперь не то лекарство получили.

Моему возмущению не было конца!

– Да вы вообще ни в чем не виноваты! Виновата только медсестра! Как вы можете терпеть такое обращение? Вам влили не то лекарство! Нужно обязательно пожаловаться врачу!

– Ты точно с Луны! Ты что, первый раз в больнице? Правил не знаешь? – женщина с капельницей говорила со мной, как с идиоткой. – Медперсонал неприкосновенный! Виноват может быть только больной!

Я попыталась поспорить, но вспомнив, как я с дикой болью карабкалась по лестнице на шестой этаж, как меня не впустили в лифт, замолчала. Тем временем, в нашу палату поселили ещё одного человека. Это была молодая девушка. В её истории болезни стоял такой же диагноз, как и у меня, только другая, более лёгкая стадия. Но! Эта девушка произвела на меня наисильнейшее впечатление. Я старалась сидеть расслабленно и спокойно, чтобы ничем не выдать своё недоумение, и тот ужас, который я испытала при виде этой несчастной. Она еле-еле прошла в дверь палаты, таких необычайно крупных размеров она была. Причём ростом девушка едва ли доходила мне до локтя. Совершенно очевидно, что она была очень и очень больна. Девушка разговорилась с «однопалатовцами». Оказалось, что она заболела нашей Болезнью в восемь лет. Её стали практически сразу лечить гормонами и цитостатиками. Лекарства «посадили» ей все органы, а рост из-за гормональных препаратов прекратился, поэтому она осталась ростом с восьмилетнего ребёнка. Суставы в итоге у неё всё равно разрушились, только теперь к своему главному заболеванию прибавились сопутствующие заболевания всех имеющихся в наличии органов, а от лечения появились множественные побочные эффекты.

– Уже двадцать таблеток гормональных в день пью, не могу больше, ничего не помогает… Из больниц не вылезаю… – и обратившись, ко мне сказала: – Повезло тебе! Скажи родителям спасибо, что не посадили на гормоны в детстве. А то бы была как я сейчас, если бы выжила, конечно… Если б мои меня не лечили, может быть, тоже была бы высокой и красивой… – Девушка залилась слезами.

Мне стало стыдно за себя. Стыдно за то, что я хорошо выгляжу и даже за то, что я, заболев всего лишь в годик, тем не менее выросла. Я захотела её успокоить, как-то утешить, но женщина у окна в приказном тоне резко сказала мне: «Сядь, пусть выплачется!»

Я подчинилась. Не могу передать словами, что я тогда чувствовала. Это были мысли о моих родителях, которые, с одной стороны, спасли мне жизнь, но с другой стороны я никак не могла понять, почему мои родители на протяжении всего моего детства не предпринимали попыток лечить меня, видя, как у меня, их родного ребёнка, разрушаются суставы? Видя, как ребёнок, страдает, как ребёнку больно! Почему плыли по течению? Почему пустили все на самотёк? Может быть, они знали какую-то тайну? Может быть, они заранее знали, что лечение окажется страшней самой болезни? Не обливалось ли их сердце слезами, когда они смотрели на мои суставы и ничем не помогали мне? Вопросы один за другим острыми иглами вонзались мне в мозг, но ответов я не находила. Потом эти вопросы ещё около года всплывали в моем сознании, пока я не прекратила их одной резкой фразой: «Стоп. Точка. Победителей не судят. Я здоровая и красивая. И это полностью заслуга моих родителей». Но тогда, в больнице, я не смогла оставаться больше со своими мыслями наедине. Я встала с кровати и пошла к своей докторице. Мне хотелось услышать от неё, что же стало с этой девушкой. Поможет ли теперь ей лечение, и, может быть, у нас с ней всё-таки разные диагнозы, ведь мы так разительно отличаемся?! Я была потрясена до глубины души, что, войдя в кабинет докторицы, заикаясь и на каком-то непонятном диалекте, едва ли напоминавшем русский язык, я попыталась расспросить её об этой девушке. Докторица была и её лечащим врачом тоже.