Глава 4

Ночь была светлой и ясной. В небе – ни облачка, только частые россыпи звезд, узкий серпик молодого месяца, уже тускнеющий, соскальзывающий к горизонту, да мерцающая лента, Невестино Полотно, пролегла от горизонта до горизонта. Тишина обступает со всех сторон – звонкая, чистая, как прозрачная льдинка, такая бывает только осенью, когда тепло бабьего лета осталось позади, но проливные дожди еще не начались. Стылый ветер поднимается со стороны Ленивки, гонит в сторону Одинокой Башни густые клубы молочно-белого тумана. Еле слышно хрустят под ногами мелкие камушки, усыпавшие хорошо утоптанную дорогу, пар от дыхания легким облачком на мгновение зависает перед лицом и рассеивается без следа.

Снова в дороге…

Я скосила взгляд на Раферти, который неторопливо шел рядом со мной, беспечно помахивая кривоватой дорожной палкой и придерживая свободной рукой значительно отяжелевшую от припасов из Одинокой Башни сумку. Из дыры на ее боку забавно высовывались перья проросшей луковицы, а лямка, казалась, была готова вот-вот оторваться вместе с большим кожаным лоскутом, который непонятно каким чудом до сих пор удерживался на месте. Вечно растрепанная грива кудрявых с проседью волос почти касалась кончиками широких, чуть ссутуленных плеч, как будто Раферти наконец-то стал уступать прошедшим годам и клониться чуть ниже к земле. К дороге, с которой он, казалось, никогда и не сходил.

– Ты почти не изменился, – тихо произнесла я, отводя взгляд. – С того дня, как я переступила вместе с тобой через порог таверны, где работала моя мать. Ты такой же острый на язык старый бродяга, и прошедшие с той поры годы не только не согнули тебя, они даже седины в бороду не добавили.

– Может потому, что в ребре у меня давным-давно поселился беспокойный бес? – Раферти усмехнулся. – Ты тоже не слишком изменилась, малая. Конечно, ты стала чуть повыше, голос стал погромче и ты вместо того, чтобы дать пощечину нахалу, укравшему у тебя поцелуй, поджигаешь ему штаны с помощью колдовства. Но в глубине души ты все та же маленькая девочка, немеющая от страха перед темнотой. Вернее, перед тем, что в этой темноте может скрываться.

Я почувствовала, как к щекам жарко прилила кровь и смущенно пробормотала:

– Так ты все видел?

Густой, сочный хохот бродяги расколол ночную тишину, как брошенный камень вдребезги разбивает тонкий ледок, которым успело подернуться только-только замерзшее озеро. Раферти взмахнул палкой, с силой стукнул нижним ее концом о землю – и тишина рассыпалась окончательно. Откуда-то начало доноситься уханье совы, птичья перебранка, зашумели кроны деревьев, зашуршала подгоняемая ветром палая листва. Я невольно втянула голову в плечи и шагнула поближе к бородачу, внезапно уловив движение в густой тени, притаившейся у обочины дороги по левую руку.

– Малая, да это много кто видел, а тем, кто увидеть не успел – рассказали в подробностях. Не каждый вечер все-таки менестрелям девки в отместку за поцелуй штаны поджигают, да еще хорошо так. Дырища-то, говорят, во все причинное место была, едва самое ценное ты мужику не спалила. – Раферти улыбнулся еще шире, по-отечески приобнимая меня за плечо. – Хотя если бы и спалила, не думаю, что местные на тебя в обиде были б. Менестрели, они ж не только песни складывают да на лютнях играют – они еще и девок портят за здорово живешь. И хорошо, если девица, поддавшись на складные речи и хорошее обращение, не окажется через полгода с пузом поперек себя шире.

Предрассветная тень, притаившаяся у обочины дороги, чуть просветлела, будто бы на нее упал наконец зыбкий, неясный свет молодого месяца, высветив контуры палой листвы и комьев глины. Я подняла голову – небо на востоке постепенно серело, звезд становилось все меньше, а месяц казался подтаявшей зеленоватой льдинкой на бархатисто-синем фоне.

– Ты многое замечаешь, – после недолгого молчания произнес Раферти, размеренно шагая по дороге и направляясь к перекрестку, расходящемуся «вилкой» на два пути – один вывел бы к северному тракту, проходящему через единственный известный людям цзиррейский перевал, второй, после недолгого петляния, поворачивал к югу. – Кое-кто сказал бы, что слишком многое. И научилась ты этому не в Одинокой Башне, а у берега далекого моря-океана, в своей родной деревне. Вот и ищешь себе волшебного слугу, спутника, защитника – как получится. Потому что прекрасно знаешь о том, что бывает, если слишком хорошо всматриваться в бездну.

– Она рано или поздно посмотрит на тебя в ответ, – я передернула плечами, поправила лямку заплечной сумы. – Нам говорили, что в старые времена Сумерки могли выглянуть из любой, кажущейся слишком густой тени, что граница между Сумерками и человеческим Срединным миром была слишком зыбкой и ненадежной, но потом что-то произошло – и она стала нерушимой. Фэйри – это те, кто не успел вернуться домой, кто остался и, будучи отрезанными от источника своих сил, были вынуждены заключать союзы с людьми, чтобы выжить среди них. Ведь так?

– Почти, – Раферти улыбнулся. – Люди слишком мало знают о фэйри, поэтому могут лишь догадываться о том, почему случилось так, как случилось. Хотя они правы в том, что корни этого «молодого народца» тянутся на изнанку тени, потому нередко она смотрит на Срединный мир из их глаз. Поэтому не старайся без нужды смотреть фэйри в глаза, но, если все-таки посмотрела – не отводи взгляд, малая. И тогда, быть может, ты проживешь чуточку дольше.

Я не ответила – лишь передернула плечами, будто стряхивая с них нечто невидимое, невесомое, налипшее на непромокаемую стеганую куртку, похлопала по карманам, выуживая узкую плетеную ленту, и повязала ее на голову, прижав непослушные кудри, будто обручем. Проверила, удобно ли прилегает к спине тяжелая заплечная сумка. Дорога, несмотря на поздний – хотя, вернее было бы сказать «очень ранний» – час, легко ложилась под ноги, потому и до перекрестка, к которому обычным ходом идти было часа полтора, мы добрались гораздо раньше. Небо только-только начало розоветь, сгустившиеся было предрассветные сумерки – отступать, а мы уже стояли у столба с прибитыми к самой верхушке его дорожными указателями. Один на север, второй на юго-восток.

– Пришли, – хмыкнул бородач, покачивая дорожной палкой и глядя по сторонам. – Так кого ты себе в защитники искать надумала, Арайя? Дневного фэйри, кто покорится тебе легко и беспрекословно, или же дитя холодной грозовой ночи, буйных ветров и острых граней, чье повиновение придется завоевать в жестоком бою? Полегче и покороче дорогу решила выбрать, или все ж потруднее и подлиннее?

Я почувствовала, как стылый, пахнущий первым морозцем воздух вокруг меня чуть сгустился, будто бы напитался влагой и готовился превратиться в туман, как звуки слегка отдалились, стали приглушенными и нечеткими, а вот перекресток и Раферти, стоящий у высокого, изъеденного временем и исписанного на высоту человеческого роста непристойностями и заметками – наоборот. И бородач, и дорожная развилка были четкими, яркими, в то время, как остальной мир будто бы затянула легкая туманная дымка.

Нечто подобное я ощущала только раз, когда бродяга с короткой, седеющей уже бородой спросил меня, желаю ли я, чтобы он помог мне ступить на Дорогу. Тогда я согласилась – и жизнь моя, перевернувшись, навсегда отрезала мне путь к родному дому.

И сейчас, похоже, обратного пути уже не будет. Прокатится у меня за спиной тяжеленное железное колесо судьбы ободом, края которого острее лезвия самого лучшего на свете меча. Прокатится – и отрежет мое прошлое, как кусок льняного полотна. Как не вернулась я в рыбацкую хижину на скалистом берегу моря, так и Одинокая Башня перестанет называться моим домом, оставшись далеко позади. А впереди – шанс избавиться от изматывающего страха, от тьмы, что тысячей глаз наблюдает из каждой глубокой тени, от дрожи в кончиках пальцев на закате, когда чувствуешь, что колдовская сила утекает из тебя, как вода из треснувшего кувшина, оставляя тебя будто слепой, глухой и беззащитной…

– Я пойду длинным путем, – тихо ответила я. – За сильным защитником. Потому что слабый – это еще одна наблюдающая за мной бездна, которая рано или поздно меня поглотит.

– Да будет так, – серьезно кивнул Раферти, с силой ударяя кривой дорожной палкой о землю и протягивая мне крепкую мозолистую ладонь. – Идем, Арайя. Я выведу тебя на начало выбранной дороги, а уж дальше тебе придется идти самой. Не отводи глаз, девочка, и не оборачивайся назад, если хочешь дойти до конца. Ну, с Хранителем.

Я глубоко вздохнула – и шагнула вперед, вкладывая свою ладонь в непривычно прохладную руку старого бродяги. Он неожиданно тепло улыбнулся, залихватски подмигнул – и шагнул вперед. Не направо и не налево от дорожного указателя – прямо, туда где мгновение назад еще не было никакой дороги – только широкий луг, поросший желтой, прибитой дождями и непогодой к самой земле травой. Но стоило Раферти только сделать шаг вперед, как Дорога – величественная, выложенная серебряными плитами, окутанная густым туманом – появилась под нашими ногами, развернулась, будто бесконечно длинный рулон драгоценной парчи, и скрылась в туманной дымке.

Крепкая, стремительно остывающая, будто на морозе, ладонь, сжимающая мою руку, неожиданно разжалась, и Раферти пошел вперед.

И мир сдвинулся, оставив только серебряный путь, прямой, как стрела, густой молочно-белый туман, и массивную, быстро удаляющуюся фигуру бродяги. Я спохватилась, устремилась следом – и тотчас в лицо мне хлестко ударил холодный северный ветер, несущий колкие льдинки. Он взметнул мои волосы, мгновенно пробрался под одежду, выстуживая, выгоняя живое тепло, но я упрямо шла за Раферти, оскальзываясь на гладкой, как лед, бликующей Дороге.

Шаг, еще один…

Ветер яростно взвыл, швыряя мне в лицо пригоршню колкого снега, и сквозь метель я разглядела, что впереди идет уже не тот Раферти, который вывел меня за руку на эту колдовскую Дорогу, а кто-то другой, величественный, незнакомый, суровый и несгибаемый. Потому как нельзя было спутать его с тем существом в жемчужно-серых, будто запыленных одеждах, что размеренно шло впереди, сжимая в правой руке янтарно-желтый костяной посох, каждый удар которого по серебряной Дороге отзывался болезненным толчком под сердцем.

А ведь это уже было…

Лет семь назад, покинув родной дом у берега далекого моря, я уже шла по этой льдисто-серебряной Дороге, но не было тогда ни зимнего ветра в лицо, так и норовящего оттолкнуть, задержать, заставить повернуть назад. Была лишь холодная ладонь, цепко держащая меня за худенькое запястье, и жемчужно-серый обтрепанный плащ, под полой которого я чувствовала себя в полной безопасности. Тогда мне было велено не поднимать взгляд – потому я запомнила лишь идеально подогнанные друг к другу серебряные плиты Дороги, покрытые причудливой узорчатой вязью, да еще свои ноги в грубых истоптанных башмаках, в которых стыдно было ступать по такой величественной волшебной красоте.

А сейчас я шла сама, сражаясь с холодным ветром, скользя по гладким узорчатым плитам и думая лишь о том, как не выпустить из виду величественную фигуру в пепельно-серых одеждах с костяным посохом в бледной руке.

Не отводить взгляд, не поворачивать назад…

…Стук посоха – как размеренные удары сердца в глубокой тишине, обступившей волшебную Дорогу, выложенную серебряными плитами. Такой красоты я никогда не видела, даже в полнолуние, когда луна, поднимаясь над беспокойной водой, порождала перистую мерцающую дорожку на темных волнах. Узоры, выбитые на серебре, постоянно менялись – казалось, они плавно перетекают из одного в другой, странные символы то и дело сменяются понятными рисунками. Солнце, завиток волны, оскаленная волчья морда, дерево с невероятно длинными корнями и раскидистыми ветвями, нож с лезвием, похожим на вытянутый ивовый листок – и вновь непонятные значки, похожие на плетение дорогих заморских кружев. Такие я только раз в жизни видела на какой-то знатной даме, стоявшей у борта корабля, пока тот делал в нашем порту короткую остановку, чтобы пополнить запасы воды…

– Арайя.

Я вздрогнула от голоса, густого и гулкого, пробирающего до глубины души и рокочущего, как камнепад, но помня предостережение, голову не подняла. Нельзя ни поднимать взгляд, ни разговаривать – только идти, куда поведут, слушать и запоминать, если что скажут. Макушкой я чувствовала взгляд – тяжелый, почти осязаемый, пронизывающий насквозь, будто ледяной зимний ветер.

– Дорога – как жизнь. Иногда ты выбираешь ее, иногда она – тебя, но это ты идешь по ней.

Я ждала, что он скажет что-нибудь еще, но так и не дождалась. А потом серебряные плиты неожиданно закончились, и под ногами у меня оказалась самая что ни на есть обычная дорога – хорошо утоптанная, с двумя глубокими колеями от тележных колес, с чахлой пыльной травой на обочине.

– Эй, малая! – голос старого бродяги звучал весело, громко, и совсем не напоминал голос того странного существа, которое вело меня по пути из серебра. – Голову-то подними, гроза собирается, надо укрытие искать.

Предупреждение запоздало – я уже чувствовала душное знойное марево, окутавшееся со всех сторон, слышала глухой, еще далекий рокот грома. Первая капля дождя упала мне на нос, я недовольно пискнула – и тогда Раферти подхватил меня на закорки, велел держаться крепче – и припустил по неровному тракту к чернеющей на фоне еще голубого неба кромке леса, будто в самом деле надеясь обогнать накатывающий грозовой вал…

Я споткнулась и едва не упала. Машинально смахнула липнущие к коже колкие снежинки и уставилась на письмена, ровными строчками покрывающие льдисто-серебряные плиты.

Иногда я выбираю ее, иногда – она меня, но…

Это я иду по Дороге.

Я выпрямилась и сделала шаг по узорчатой вязи. Я иду туда, где смогу обрести защитника, оставив позади тепло очага и дом, которым стала Одинокая Башня. Я иду, чтобы раз и навсегда избавиться от страха перед накатывающей с востока тьмой. Чтобы Сумерки не шептались у меня за плечами, а бездна перестала вглядываться в меня из переплетения глубоких теней.

Я иду по своей Дороге, и чужой мне не надо!

Шаг, еще один… и еще…

Ветер взвыл и резко утих, будто бы захлебнулся своей яростью, а я оказалась совсем рядом с высоченным, худым существом, держащим в правой руке костяной посох. Он стоял, будто дожидаясь меня, и хоть лицо его был надежно скрыто под глубоким капюшоном с неровным, обтрепанным краем, я ощущала его взгляд на себе, такой же, как семь лет назад – тяжелый, пронизывающий, всезнающий.

Я поравнялась с ним, глядя лишь вперед, в белесый туман, где пропадало серебряное узорчатое полотно пути. На миг задержалась, ощущая все нарастающее волнение, как перед прыжком с высокого утеса в блистающее под жарким летним солнцем, пронзительно-синее море, накатывающее рокочущим прибоем на острые камни.

И пошла по мягко прогибающемуся под ногами зыбкому кружеву собственного пути. Мгла передо мной на миг рассеялась, расступилась, будто кто-то отдернул ее, как занавес, и я увидела путаную сеть извилистых дорожек, тысячи перекрестков, простирающихся так далеко, насколько хватало глаз. И среди них – ту, свою, которая сияла чуть ярче других, бриллиантовая путеводная нить в безумном лабиринте. И за миг до того, как туман вновь затянул Дорогу, я поняла, что эти бесчисленные тропки чем-то напоминали узорчатую вязь неизвестных букв, которыми были изрезаны серебряные плиты…

Я тряхнула головой и зашагала по этой тропке, узкой, едва на ширину ступни, прошла первый перекресток – и она внезапно раздалась, расширилась, превратившись в еще один выложенный серебряными плитами путь. Вот только письмена на нем появлялись лишь после того, как я делала шаг вперед – на одну плитку, не больше. А вдалеке – чистые листы, которые мне еще только предстоит расписать собственной судьбой. Не повлияет на мой путь предназначение, предписание или чья-то иная воля, кроме моей собственной. Не направит меня чья-то добрая или злая рука, никто больше не поведет за собой, не подтолкнет в нужную сторону – только сама себя я направлю, выведу из лабиринта или загоню в ловушку. И винить мне будет больше некого.

Я иду по своему пути, и другого мне надо.

Еще шаг – и все окончательно пропало, а под ногами у меня оказалась раскисшая от проливных дождей земля, поросшая бурой жухлой травой. Я полной грудью вдохнула терпкий аромат поздней осени, прелой листвы и сырости, ощутила на лице противную мелкую изморось – и лишь тогда обернулась.

Раферти стоял у меня за спиной, мягко улыбаясь, но глаза его оставались серьезными и сосредоточенными. Не говоря ни слова, он протянул мне свою дорожную палку, кривую, со сбитым о камни наконечником и выглаженным до блеска навершием и чуть наклонил голову.

Даже в сером, зыбком свете нового дня я заметила, что в волосах его появилась ранее не замеченная седина – теперь буйные кудри выглядели, будто припорошенные снегом, который никогда уже не растает. Я робко взялась за теплое дерево палки, и тут меня осенило, будто бы ударило промеж глаз.

В Одинокой Башне нам рассказывали не только о волшебных созданиях, о ши-дани, фэйри и фаэриэ. Не только об Условиях колдовства, целебных травах и ритуалах говорили нам наставники, просвещая малолетних детей и подростков, одаренных волшебной силой. Говорили еще и о людях. О том, что только люди могут быть настолько по-разному одарены с рождения, а еще о том, что некоторые способности можно лишь приобрести. Слишком мало было родиться с подходящим даром, необходимо было еще заключить договор, соглашение – что угодно – с источником высшей силы. Нам рассказывали о Посредниках – людях, способных призывать созданий с изнанки тени, из Сумерек – но их становилось с каждым годом все меньше, и сейчас о них и вовсе мало кто слышал, и уж тем более не встречал. Говорили о волшебных мастерах, получивших бесценный дар от ши-дани за хорошую службу в течение семи лет и одного дня.

А еще рассказывали об Идущих по Дороге.

О людях со странной, непостижимой судьбой, которые заключали договор с божеством из давно ушедших незапамятных времен, с Хранителем Дорог. Они переступали порог собственного дома – чтобы больше никогда в него не вернуться и стать вечными бродягами, вестниками перемен, хороших или плохих, но всегда своевременных, необходимых для того, чтобы мир не застаивался, развивался, двигался вперед, не погружаясь в пучину разлагающего застоя, подобного медленной смерти. С их приходом ничего уже не оставалось неизменным – менялись людские судьбы, на месте пустошей возникали новые города или, напротив, уходили в небытие человеческие поселения. Их жизнью владеет божество тысяч путей, поэтому они живут как бы взаймы и могут уйти на покой, лишь когда придет их время, когда Хранитель Дорог решит, что путь должен быть завершен, но не раньше и не позже.

Так почему же я раньше не могла понять, кто такой Раферти?! Ну ладно в детстве, когда я и слыхом не слыхивала о таких людях, но сейчас-то?

– Ты наконец-то поняла, Арайя. – Старый бродяга едва заметно улыбнулся, крепкая, сухая ладонь накрыла мою руку, судорожно сжавшуюся на кривой дорожной палке. – Значит, пора.

– Но почему я раньше не понимала? – озадаченно пробормотала я. – Ведь это было так просто…

– Понимание некоторых вещей, сколь очевидными они не были бы, приходит только вовремя. Не раньше и не позже. Так же, как и появление Идущего по Дороге случается лишь тогда, когда приходит его время появиться.

– Ты ведь никогда не опаздываешь, да? – я невольно улыбнулась, глядя на бродягу снизу вверх и чувствуя себя уже не маленькой девочкой – а взрослой девушкой, которая наконец-то достаточно выросла для того, чтобы говорить на равных со своим родителем.

– Никогда. – Раферти залихватски подмигнул мне и убрал руки. – Но и не задерживаюсь дольше положенного. Тебе туда, малая, – он указал на спуск с холма, еле заметную в сером свете узкую дорожку, раскисшую от дождей. – Она выведет тебя к людям, а там сама разберешься. И еще кое-что, малая…