"Ну, не людской стандарт красоты, чего уж там. Эх… Допустим, я не для семьи. Допустим, что это такая злая судьба, невесть кем вымышленный незыблемый порядок, который не сдвинуть, не изменить, хоть ты тресни. Я ведь и впрямь никого не знаю, кто ему не подчинился бы. Что из этого следует? Какие в этом плюсы? Ты не в рабстве у мужа. Зато, блин, батрачишь на отца и клан в целом. Почему так должно быть? Ладно, я не понимаю, почему я – добытчица. Но тогда где уважение? Я приношу энергию и деньги, а взамен получаю только унижения и побои, если вдруг не получилось добыть "эликсир бессмертия". К проституткам презрительное отношение и у людей, и у своих. Так должно быть? Нет. Мне это не нравится. А как мне стать уважаемой проституткой?" – Олино отражение в зеркале подбоченилось, задрало двойной подбородок, и она вдруг загоготала во весь голос.

– Ой, не могу! Уважаемая проститутка! А-ха-ха!

Смех всё нарастал, пока не закончился истерикой со слезами. Выплакавшись, Оля решила так: проститутка – это такое же ремесло, как и любое другое. А как можно стать уважаемым представителем какой-либо профессии? Исключительно благодаря мастерству и многолетнему добросовестному труду. Говорить о добросовестности не приходится, поскольку клиенты не догадываются о том, что именно она у них крадёт в обмен на секс. Но что касается качества, тут есть о чём подумать. И Оля не просто подумала, а взялась развивать профессиональные компетенции с помощью интернет-сексологов и лайф-коучей. Те ужимки соблазна, которые вызвали у Фёдора отвращение, и были результатом усиленной «работы над собой».

Фёдор же, чей статус жертвы вымогательства не успел развернуться в полную силу, задумчиво допил свой чай, расплатился с Игорьком и направился домой. Он любил ходить пешком. В десятитысячном городке даже отдалённые от исторического центра спальные районы находились в каких-нибудь тридцати минутах неспешной ходьбы. Тротуары были. Светофоров не было. Но поскольку все друг другу приходились соседями, родственниками или одноклассниками, практически никогда никто никого не сбивал на полустёршихся пешеходных переходах. А если и сбивал, то было это тёмной ночью на неосвещённой улице, и сам по себе случай выглядел таким безобразным, что тут же находились средства на фонари и «лежачих полицейских». Памятуя все эти факты местечковой жизни, Фёдор гулял без опаски и без особой оглядки на случайный мотоциклетный рёв. Он проходил свои пять километров на работу и с работы ежедневно, кроме субботы и воскресенья с тем хозяйским чувством вросшего в землю труженика, которому знакома каждая трещина на асфальте и каждый кусок отвалившейся с фасада штукатурки. Он фотографировал эти мелкие следствия чужой криворукости и посылал на сайт мэрии. Надо сказать, что красоты при этом Фёдор замечал не меньше, чем безобразия. Он с удовольствием наблюдал, как сменялись от сезона к сезону цветы на клумбах перед домом №11, как аккуратно пострижена трава не только в ограде, но и далеко за её пределами, до самого тротуара. Он любовался заботливо побеленными стволами акаций и клёнов, покрашенными заборчиками палисадников, удобными деревянными мостками возле колонки, отражением солнца на древней штукатурке и золочёных куполах. Если за заборами появлялись люди, он с ними здоровался, и они здоровались в ответ. Неважно, что они не были друзьями. Он ходит тут каждый день, и, значит, может пожелать доброго утра. А если вдруг выйдет она, тоненький ангелочек, он поздоровается с нескрываемой радостью.

Но сегодня он как-то не так шёл и неловко ступал, размышляя о той, другой, совсем не ангелочке. Что такое случилось с Олей, что так перекосило её жизнь? Или ничего не случалось, а так было всегда, по душевной склонности? Тогда всё так плохо, что и слова этому не подобрать. И тот факт, что их видели вместе, сбивал его настройки восприятия окружающей красоты. Добравшись до дома, он не мог вспомнить, что сегодня попалось ему на пути. А это уже… это означало, что его накрыла тень. Жирная такая тень в розовых блёстках.

Ему плохо спалось. В половине четвертого он проснулся от жутко реалистичного сна, в котором стоял в сумеречном зале, где все предметы едва угадывались. В фокусе внимания оказалась бутылка с коньяком, которую у него захотела купить некая парочка. Он понимал, что янтарная жидкость в бутылке – не коньяк вовсе, а чудодейственный эликсир столетней выдержки. Или даже древнее того. Он взял бутылку, ощутил её вес и заметил, как играет в ней солнечный свет. Затем Фёдор увидел, что покупатели подают ему пятирублёвку советских времён. На синей бумажке рядом с цифрой пять был нагло пририсован ноль. Наяву он бы наверняка рассмеялся или возмутился, но в сновидении просто осознавал факты, не испытывая эмоций. Он знал, что менять драгоценное на фальшивое нельзя и понимал, что перед ним мошенники. Покупатели ретировались.

Сон был до того трезвящим, что Фёдор больше не уснул. Отодвинув штору, он посмотрел в белёсое небо. Вдалеке, над тропой, уходящей к реке, туман лежал серым холодцом, – таким же сальным, как тень, завладевшая им вчера. Нет, сегодня он не попадётся ни на какие уловки. Он это ясно знал.

Помолившись, Фёдор взялся за отложенные домашние дела, поскольку на работу идти было рано. За три часа он убрал наконец зимнюю одежду и обувь в кладовку, обильно нафаршировав их таблетками против моли. Встроенный шкаф в бабушкиной комнате и без того провонял нафталином, там не могла бы выжить никакая живность. Кот Верещагин, например, случайно заигравшись и забыв о смертоносной начинке карманов, был извлечён по его настойчивой просьбе из кладовой в полудохлом состоянии. Бедный котик даже не успел ничего пометить, как начал чихать, орать и царапать дверь. А орать он умел с прицелом на дополнительный паёк, – верещать, стало быть. Потому и назван был не вполне кошачьей кличкой – Верещагин.

Бабушки не было уже третий год, кот умер чуть раньше, а запах нафталина не выветрился.

– Да, современные средства уж не те,– по-стариковски ворчал Фёдор, пристраивая коробку с ботинками на полку. Кроме сезонной обуви, кладовка вмещала уйму чемоданчиков и коробочек, в которые он никогда не заглядывал. Ему подумалось, что, по-хорошему, надо бы всё это разобрать, но уже не в этот раз.

Закрывая дверь, он провёл ладонью по глубоким царапинам на дереве. С котом они были почти ровесники. Этого рыжего полосатика бабушке подкинули к двери чуть раньше. Он верещал так, что не заметить и не спасти его было нельзя. Потом подкинули Фёдора. Он был молчалив, но не принять его бабушка тоже не могла, – родная кровь, как-никак. Так было написано в письме непутёвой дочки, прилагаемом к подарку.

Конечно, Фёдор не мог не задумываться о своих родителях. Да, он читал записку матери, в которой говорилось, что иначе поступить она не может и мальчику будет лучше под опекой бабушки. Бабуля только грустно улыбнулась в ответ на попытки Фёдора выяснить, как всё это понимать.

– Значит, так и есть, Феденька. Могла бы иначе – так бы и сделала. Спасибо, что дала тебе жизнь. Ты вон какой растёшь хороший. Значит, и правда, мать хотела тебе добра.

Она обняла внука, и в ноздри его тут же проник запах её шерстяной кофты, пропитавшейся нафталином.

Больше Фёдор не задавал вопросов и быстро усвоил нехитрую бабушкину философию: «Что Бог дал, то и правильно. Что у тебя есть, то тебе и нужно». Он рос тихим маленьким старичком, в меру ворчливым, любящим спокойные игры, чтение и рисование. Выдающихся успехов в школе он не показывал, был твёрдым хорошистом, но каким-то чудом поступил «бюджетником» на факультет дизайна и благополучно его окончил. Завершив обучение, он понял, что не сможет уехать из родного городка, оставив бабушку на попечение Верещагина. Больше у неё никого не было. Да и у него. Друзья – это друзья. А девушки… девушки были чересчур требовательны к уровню достатка, чтобы позариться на студента-сироту с двумя парами штанов и кроссовок. Так он о них думал, пока не нашёл работу. Когда же нашёл, потребность в вещах осталась прежней, поэтому и представление о девушках не слишком изменилось. Он лишь позволил себе замечать кроткие лица и тонкие талии по пути на работу и с работы.

В самой же иконной мастерской, где он усердно трудился, разглядывать особ женского пола ему было некогда и неловко. Особенно он стыдился услышать ненароком их разговоры, которые ввергали его в грех осуждения. А как было не возмутиться, когда эти голубушки и не думали молча золотить нимбы с внутренней молитвой, а судачили о негодных сожителях и непослушных детях?! Особенно его смутил один случай. Девушка-художница потеряла серебряный крестик. Долго искала, очень расстроилась. И тут коллега ей предложила произнести аффирмацию: «Чёрт, чёрт, поиграл и отдай!». Главная же над художниками стала кричать: «Кому-то понадобился твой крестик, Оксана! Нищеброды! Не стесняются из холодильника продукты таскать, а уж крестик-то как не забрать!».

Фёдора передёрнуло от всего этого, и он поспешил на рабочее место, но по пути решил всё же дать совет Оксане:

– Помолись Спиридону, он всегда подскажет, где потерянная вещь.

Через час к нему заглянула счастливая девушка со словами:

– Представляешь, молитва-то сработала! Надо же!

Он не нашёлся, что сказать, только вежливо улыбнулся, а после долго был печален. «Как же можно держать в руках иконы и не верить в силу молитвы?», – со скорбной тоской думал он и тут же одёргивал себя за осуждение. Когда эта борьба между очевидной оправданностью гнева и желанием следовать принципу «не суди» вконец его измотала, Фёдор зашёл в их «заводской храм» попросить у отца Никона духовного совета. Но получил совет приземлённый, практический:

– Люди не идеальны, да и святые нынче не святые, сам знаешь, – сказал батюшка. Так что, Феодор, терпи да смиряйся. А то без работы останешься.

Бабуля, наверное, сказала бы то же самое: «Что у тебя есть, то тебе и нужно». Непонятно только, зачем оно нужно. Надо придумать, зачем. Иначе как с этим мириться, а, тем более, смиряться?

Сама работа не была Фёдору в тягость, он в ней хорошо разбирался. Его стол находился в чистом, проветриваемом помещении, в которое не долетали пыль и запах лака. Но стоило ему выйти за пределы кабинета, как тут же хотелось надеть респиратор: в воздухе висела бумажно-древесная взвесь, которую не могла победить изредка включаемая вентиляция. Всюду на подоконниках, настольных лампах и стеллажах лежал сантиметровый слой пыли, до которого, похоже, не было дела престарелой уборщице и самим работницам. Бабушка Катя ежедневно вытряхивала мусор из корзин в большой мешок, но на большее её не хватало. Влажная уборка и проветривание здесь не практиковались под тем предлогом, что сырость плохо влияет на поталь. Эта имитация золота (сплав олова и меди) якобы окислялась и зеленела от соприкосновения с воздухом. Фёдор никогда с таким фокусом не сталкивался. Да, если поверхность иконы не просушить и начать накладывать поталь, то от соприкосновения с влажной поверхностью может случиться потемнение. Как и от голых рук. Но от сухого и пыльного воздуха могли пострадать только сами работницы, которые и болели по нескольку месяцев. Вновь принятые на испытательный срок ставили под сомнение необходимость сидеть в пыли и духоте, начинали наводить порядок, мыть стёкла, батареи и подоконники, открывать окна. На их место быстро находили новых. Иногда Фёдор даже допускал крамольную мысль: миф о потали существует ради того, чтобы новенькие не задерживались, и тем самым у старой гвардии всегда были заказы. Насколько он успел понять, конкуренция среди голубок была жёсткая, но вникать в их дрязги ему совсем не хотелось. Он стремился максимально хорошо делать свою работу и ни с кем ничего не обсуждать, кроме технологических моментов. После работы Фёдор старался не задерживаться. Вот и сегодня, прикупив в буфете монастырских пирожков, он сразу пошёл домой.