Глава 3

В прежние годы, едва сходил паводок, на земли Королевства приходила Напасть с Севера – с полдюжины отрядов чужан. Почти не сообщаясь, а иногда даже затевая меж собой усобицы, они разбойничали в приграничных деревнях, тащили все что ни попадя: зерно, соль, полотно, сапоги, шубы, угоняли скотину, рубили деревья, крали детей и девок.

(В горах, где жили чужане, было какое-то древнее злое колдовство, а потому их женщины редко беременели, а забрюхатев, часто теряли плод.)

Итак, чужане набивали мешки, а солдаты сторожевых крепостей выслеживали и ловили нищих разбойников. Поймав, старались не убивать, чтоб не иметь потом дело с многочисленными мстителями. Просто отбирали награбленное, пороли воришек и выпроваживали их восвояси.

Особенно наглыми разбойниками занимались колдуны-шеламцы: они обливали чужан заговоренной водой, от которой кожа навек покрывалась разноцветными пятнами.

Короче, пока в столице сочиняли страшные истории про нелюдей-дивов, в Пришеламье разбирались с ними по-свойски.

* * *

И так все шло до тех пор, пока Армед, единокровный брат одного из дивьих князей, не понял, что младшие братья молодых князей долго не живут, и не решил, что самым безопасным местом для него будет трон Королевства За Лесом.

Той же весной разведчики донесли молодому королю Рагнару Кельдингу, что Кьяртан, старший брат Армеда, заключил союз с соседними племенами и ведет на Королевство целую армию.

Король послал своего дядю Хильдебранда с пятью тысячами тяжелых конников к Гусиному Горлу – долине между побережьем и Шеламом, единственному проходу от северной части Острова к южной. Кельдинги не без оснований считали, что армия чужан в Шелам не сунется – никому неохота будить лихо. Хильдебранд должен был перехватить дивов в Гусином Горле и удержать до прихода Рагнара и королевского войска. Хильдебранд двигался быстрым маршем, задерживаясь лишь для того, чтоб принять в свое войско рыцарей-добровольцев со свитой и пешие отряды от королевских городов. Погода ему благоприятствовала – стояли сушь и жара.

Однако погода благоприятствовала и чужанам: реки в предгорьях давно вернулись в свои русла, и отряды спустились с гор без задержки. Пехота закрепилась в узкой долине, прикрыв свои фланги где крутыми склонами, где засеками из порубленных деревьев. Конные лучники северян обстреляли войско Хильдебранда уже на подходах к Гусиному Горлу, и тому пришлось прямо с марша, не строя никаких укреплений, принимать бой.

Конников Хильдебранда взяли на копья пехотинцы дивов. Уцелевших порезали вышедшие из долины отряды с боевыми косами. На очумевшую пехоту Королевства налетели Дети Ласточки – конные отряды дивьей знати. Пехотинцы, видя что «сила силу ломит», вмиг позабыли о присяге и разбежались. Хильдебранд с небольшим отрядом верных бойцов поспешно отступил, надеясь встретить Рагнара с подкреплением.

Чужане за ним не погнались: у них оказались, как вскоре выяснилось, планы поинтереснее.

* * *

Рагнар отошел от столицы едва ли на десяток дневных переходов, когда его войско полегло от кровавого поноса.

Если б то была вражеская территория, можно погрешить на отравленные колодцы, но – увы! – ни одного дива окрест не наблюдалось.

Если то была месть богов за свержение Кольскега Хардинга и уничтожение рода Харда, то приходится признать, что боги склонны к грязным шуткам.

Но, скорее всего, какой-то местный комтур не позаботился своевременно о чистоте колодцев, а проклятая жара довершила дело.

Королевское войско, не в силах сдвинуться с места, стояло на реке Ильг и, в глаза не видя врагов, теряло по десятку человек в день.

Впрочем, враги недолго тянули с визитом вежливости. Как-то утром насквозь провонявший лагерь навестили полсотни чужанских боевых колесниц. Тех самых, над которыми чуть ли не пять десятков лет хохотали все солдаты и полководцы Королевства. (Представить только, как дивы носятся на этих колымагах по своим горам!)

Тут наконец выяснилось, что на равнине колесницы куда как проворны, и подошедшему с севера измученному отряду Хильдебранда пришлось спасать королевское войско от полного разгрома. Возницы побоялись иметь дело с закованными в броню рыцарями и бежали прочь, навстречу чужанским коннице и пехоте.

Так бы, наверное, и пришел конец войне, войскам, королю и Королевству разом, если бы не безграничная беспечность здешнего комтура. За семь лет правления он так и не удосужился навести мосты через Ильг.

Всадники Хильдебранда закрепились на единственном в здешних местах броде и держали его семь дней, пока остатки королевского войска бесславно брели назад в столицу.

И к летнему солнцестоянию почти полкоролевства оказалось под властью нелюдей – дивов. Правда, теперь нужно было утвердить эту власть в каждой области, в каждом городке, в каждой деревне, на каждой площади, в каждом переулке, в каждой крепости и замке, в каждом зале и галерее, за каждым поворотом коридора.

Глава 4

От зноя плавилась смола на стволах сосен. Десси и Радка брели краем лесного болотца по колено в сухой острой траве. Временами они выходили на прогалины и чувствовали, как в плечи им упираются горячие столбы из солнечного света.

Радка считала, что искать грибы в такую жару – занятие глупейшее, но Десси была твердо убеждена, что копаться в огороде под взглядами родичей и соседей – занятие тошнотнейшее, и с рассветом утащила младшенькую в лес.

И, разумеется (чего еще ждать от ведьмачки?), увела гораздо дальше, чем рисковали заходить обычные деревенские ягодницы и грибницы.

Правда, грибы попадались как на подбор: ладные молоденькие подосиновики, крепкие, с кулачок, – прочими Десси брезговала. Да и две подозрительного происхождения ладанки, висевшие на шеях у сестер, разгоняли комаров на версту вокруг, но Радке все равно было страшно. От знойной неподвижности леса, от тишины, нарушаемой только шорохом травы и юбок, оттого, что все вокруг так мирно и… равнодушно, Радке казалось, будто Шелам сейчас зевнет и проглотит их, словно мошек.

Но Десси беспечно шуровала в траве, то здесь, то там извлекала из-под кочки новых красавчиков; Радка стыдилась показывать страх, и она просто тихонько ныла, жаловалась на усталость, на стертые ноги, на слипающиеся глаза.

– Погоди, – утешила ее Десси, – сейчас заберемся повыше, ляжем в тени и подремлем. А как солнце заполдень перевалит – домой повернем.

Это оказалось последней каплей.

– Да ты что, ополоумела? – взвизгнула Радка. – Статочное ли дело – в жару в лесу спать?! Счас все полуденники, вся нечисть лесная, черная соберется кровь пить! И не прос…

Тут ей пришлось замолчать. Десси с неожиданной силой ухватила ее за плечо и зажала сестрице ладонью рот.

– Тихо! – велела она, не повышая голоса. – Тихонько говори. Думаешь, твоя кровь тут кому-то вправду нужна? Кого видеть не хочешь – того не зови; кого назад отправить не сможешь – тех не вызывай; откуда обратно пути не знаешь – туда носа не суй, вот с тобой ничего и не случится. Думаешь, тут твоя кровь кому-то нужна?

Радка притихла. И Десси, почуяв это, убрала руки.

– Вот и ладно, – сказала она. – Соображаешь кое-что, не весь ум отец из тебя выбил. Пошли, отдохнем, в самом деле. А то у меня от тебя в ушах звенит.

Они отвернули от болота, перевалили через невысокую гривку и увидели внизу, в ложбине, темное лесное озерко.

Радка теперь боялась слово молвить и только глазами спросила сестрицу: «Можно?» Та кивнула. Радка поставила корзинку, побежала вниз – ополоснуть лицо и ноги.

Десси присела наземь, потом откинулась назад, засмотрелась на чуть заметно качающиеся кроны сосен. Там, наверху, гулял ветер, медленно, как старуха по ступенькам, спускаясь к земле. Ослепительно синее небо уже разрезали тонкие белые перья облаков. «Не иначе как завтра дождь будет, – подумала Десси. – Славно мы нынче успели».

В закинутые за голову руки шеламки ткнулся мокрый холодный нос. Десси ойкнула, потом улыбнулась и, не оборачиваясь, прошептала: «Спасибо!»

Шеламские лисы, как добрые сюзерены, следили, чтоб их ленникам не чинилось в лесу никаких неудобств.

Когда Радка вернулась и плюхнулась рядом, Десси попросила ее:

– И слова этого «нечисть» не говори никогда, ладно? Нет такого в лесу. Это промеж людьми грязь бывает, а в лесу по-другому.

– Как это?

– Ну… другое все.

Десси поморщилась и досадливо помотала головой. Слов ей не хватало.

* * *

Когда, уже близ деревни, Десси учуяла запах дыма, она тоже промолчала. Ошиблась, конечно, нужно сразу поворачивать и под любым предлогом уводить Радку назад, в лесную глубину.

Только Десси все время забывала, что живет уже не в крепости и что люди вокруг нее – слепые и омертвевшие деревенские слизняки.

Хотя, если уж рассуждать до конца, так не пошла бы Радка безропотно назад – норов понятно от кого унаследовала.

Словом, Десси унюхала дым, попробовала его на вкус, смекнула, что это не печь топится, а горит что-то, но смолчала. Только пошла потише, соображая, стоит ли ей сейчас показываться в деревне.

И снова, как вскоре выяснилось, помедлила зря, потому что Радка, учуяв запах гари, охнула и рванула вперед со всех ног, отчаянно размахивая корзинкой и рассыпая грибы.

Десси, позабыв собственные поучения, выругалась, бросилась вдогонку, повалила сестрицу на засыпанную хвоей землю, снова зажала ей рот, придавила всем весом и зашептала:

– Не надо, не надо, подожди! Подожди меня здесь, я сама пойду, гляну что там.

Радка мычала и норовила укусить сестрицыны пальцы.

– Погоди ты! Там в самом деле может опасно быть. Ну не бузи же!

– Да отцепись ты наконец!

Радка все же выкрутилась из рук Десси, побежала вперед к опушке леса – и вдруг замерла.

Это был не пожар. Это было пожарище.

В небо вздымалось не меньше дюжины черных столбов. Дурными голосами орали очумевшие кошки. Жалобно мычала и блеяла скотина. А в клубах дыма с веселым гиканьем носились, посверкивая шлемами, всадники.

* * *

Радка обернулась и снова одними глазами спросила: «Что делать?» Десси указала ей на корни поваленной ели. Радка послушно скользнула в ухоронку.

«Соображает все-таки что-то, спасибо Шеламу, соображает!»

Десси подобрала юбку и, прячась за стволами, а где и припадая к земле, стала приближаться к деревне.

Взяла чуть вправо – туда, где лес подходил к самой дороге.

Скользнула в придорожную канаву и поползла на четвереньках по сухой грязи. Знала, что рискует по-глупому, но сейчас ей позарез нужно увидеть герб на щите или вымпел – хоть что-нибудь, что сказало бы, откуда взялись поджигатели.

По счастью, им дела не было до леса и до канав, они сгоняли на площадь деревенский люд.

И Десси увидела все, что ей хотелось.

На алебардах всадников развевались тонкие темно-зеленые лоскуты. Да и вооружение Десси без труда признала и закусила губу от бессильной ярости.

Родовой цвет Кельдингов.

Королевские войска.

* * *

Радка так и сидела за елкой, зажав ладонями рот, и тихонько раскачивалась из стороны в сторону. Десси плюхнулась рядом и принялась растирать затекшие ноги.

– Не бойся, – сказала она сестре. – Это наши.

– Ваши?

– Да нет, наши. Наши общие.

Получился в своем роде шедевр – уложить все грязные ругательства, которые вертелись у нее под языком в два слова: «наши общие».

Ибо Шелам не терпит ругани. Вернее, иногда принимает ее слишком близко к сердцу. И Десси вовсе не улыбалось выпустить орду ублюдков, которых она мысленно поминала, гулять по Королевству. Здесь и без того полно неприятностей.

Одна беда – Радка ничего не поняла. Пришлось объяснять в том же духе: два пристойных слова вместо двадцати двух проклятий.

– Это… королевские солдаты. Они… продули войну. Теперь эти… вояки отступают к столице и жгут все на своем пути. Чтобы чужане не могли здесь кормиться, понимаешь?

– А наши? Отец с мамой?

– Ничего с ними не случится. Сгонят в города, чего-нибудь дадут на прокормление. К осаде будут готовиться.

«Славная девочка, – похвалила себя Десси мысленно, будто норовистую кобылку. – Славная девочка и совсем не кусается, правда?»

Но Радка в мгновенье ока разрушила с таким трудом обретенное спокойствие.

Она встала на ноги, отряхнула юбку и решительно сказала:

– Десс, ты поможешь?

– Это как?

– Что – как? Освободишь наших?

– От кого?

– От солдат. У нас вольная деревня, они права не имеют дома жечь.

– Умница! Ты что, головкой стукнулась? Солдаты в своем праве. Они вашей деревне еще благодеяние оказали – от чужан защитили.

– Все равно, – сказала Радка, глотая слезы, и Десси вдруг явственно услышала голос Оды; та тоже всю жизнь искала справедливости, а находила один пшик. – Чужане – враги, но если эти дома жгут, так они тоже – враги. А если ты из крепости, ты должна нас защищать.

– Еще чего! Знаешь, сколько те же солдаты за мою голову получат?

– Если не поможешь, значит, ты тоже…

– Тоже – кто? Договаривай, коли начала.

– Ты ж сама сказала – в лесу нельзя.

– Тьфу! Чтоб мне в другой раз грибом родиться! У грибов родичей не бывает. Ну что я сделаю, а? Как по-твоему?

– Не знаю, – сказала Радка. – Ты шеламка или я, как по-твоему? Хорошо это, когда людей ровно скотину гоняют?

– Нет, надо же! – Десси топнула ногой. – Вот пристала, как кобель к сучке! Ладно, пошли. Сделать ничего не сделаю, так хоть от обузы избавлюсь. Давай, поторапливайся.

Солнце вдруг погасло. Все вокруг подернулось серой пеленой. С севера наползала туча – неровная, темная, будто грязная нечесаная шерсть.

* * *

Прошло немало времени, прежде чем он научился удерживать в памяти хотя бы несколько мгновений, стал вспоминать, хоть и ненадолго, какие-то слова, чаще простые, ничего не значащие, вроде: дерево, трава, ветер. Другие слова жглись, просто плевались болью, и его разум тут же отскакивал в сторону, вновь прятался в спасительную холодную дымку беспамятства. И вновь единственным, что он осознавал, были щекотная земля и хвоинки под подушечками лап, разноголосый хор запахов, блаженное ощущение, с которым голодный желудок расслаблялся, встречая теплые, истекающие ароматной кровью куски мяса. И даже когда однажды темной ночью память погнала его из надежного лесного укрытия на дорогу, – и тогда он сумел спрятаться внутри своей головы и знать не знал, где был, что делал и почему. Правда, иногда хитрые воспоминания приходили без всяких слов: болью, холодом, огнем. И он плакал ночь напролет, подняв морду к искрящемуся в небе поясу звезд.

Но в первый раз он полностью осознал себя, когда его уши наполнились вдруг непривычным гвалтом. Он лежал в кустах, устроив морду на лапах, переваривал очередную беспечную тетерку. (Потом, уже спустя долгое время, он удивлялся, почему сумел так долго протянуть в лесу, он, такой беспомощный в прежней своей жизни, и понял, как неусыпно и заботливо кто-то хранил его.) Итак, он подремывал, а они гарцевали среди сосен всего в какой-нибудь дюжине шагов от него: молодые, яркие, крикливые, слепые и глухие ко всему вне них. И он вспомнил три слова: «дворяне» и «золотая молодежь». Тот, кто (где? когда? – нет, об этом нельзя думать – больно) произносил эти слова, – произносил их презрительно. Отчего? Что еще тогда было сказано? «Их руками можно делать что угодно, они все равно никогда не догадаются, что сделали». Почему-то сейчас это стало очень важно. Потом он увидел (вернее, понял, что видит) нервных чистокровных коней (они-то прекрасно чуяли, что он близко, и вот-вот готовы были взбеситься), увидел длинные нарядные луки, крапчатые перья на торчащих из колчанов стрелах (его рассудок в сумасшедшей гонке выплевывал из себя все новые забытые слова), длинные кинжалы в дорогих ножнах у пояса. Он вспомнил: «охота» (с этим оказалась почему-то связаны обида и зависть), потом «оружие» (и тут его резануло такой ослепительной болью, что бедный разум вновь бросился наутек, но он, сам не понимая, как и зачем, сумел его удержать).

Потом, много-много дней спустя, он понял, что именно это было самым отважным, самым трудным, самым главным поступком в его жизни. Именно тогда он по-настоящему родился заново. Он, прежний, всегда думал лишь о том, как половчее убежать, спрятаться, затаиться, не выдать себя настоящего никому. Но теперь (сам ли или вновь благодаря чьей-то помощи – на этот вопрос он так и не нашел никогда ответа) дрожащий в кустах беглец сквозь самые немыслимые страх и боль заставил себя понять:

– что когда-то был человеком,

– что когда-нибудь станет им вновь,

– что ему многое нужно сделать,

– что его собственных сил на это не хватит,

– что «их руками можно делать что угодно».

И так же, как случалось уже прежде, когда он без слов, одним лишь отчаянным и безмерным, подстегнутым болью желаньем достучался до неведомого заступника и вырвал себя из темницы, сейчас он снова беззвучно то ли взмолился, то ли повелел: «Отдай мне их! Пусть они будут моими!»

И стало по слову его.