ФРЕСКА ВТОРАЯ.
НЕБЕСНЫЕ ЗЕРКАЛА

«Да! Во что-нибудь верить!

в кого-нибудь верить!»

Ф. М. Достоевский, «Идиот»

ЛЕДОХОД

…льдины плывут по безумной реке,
будто грязной бумаги, смеясь, нарвали.
Сапогами в синий ручей войди.
За спиною церковь
   еще не взорвали.
И еще ты не знаешь слов,
     что удавкой затянут глотку.
И еще не кромсала на дорогих поминках
норвежскую, злую селедку.
Эти льдины…
     на одной ты стоишь и воешь, собака,
Из сияния на полмира, из худого, безвидного мрака,
А за тобою сарай плывет, а за ним – руины храма,
   и кренится твоя льдина,
И вместо «сим победиши» ты, плача, шепчешь:
     да все, все победимо…
Все неуследимо плывет, уплывает
     в ночи на Пасху —
Ну, бормочи, шепчи, повторяй
     великую Божью подсказку,
А ты и слова-то забыла!.. с чего начать бы —
С похорон, крестин, родов, а может, со свадьбы?
Эх, чертыхнуться бы!.. —
     с ума не сходи, ведь то святотатство:
Льдины плывут, и оно одно только, это богатство,
Грязное серебро, умирающий жемчуг,
    бархат, ветрами рытый,
Траченный молью зимний песец,
   винной скатертью стол накрытый,
Пьяный певец, хрипотцой царапает,
     выгиб венского стула,
Из круглого радио налетает
     мощь черного пьяного гула,
Битый хрусталь, гриб на ржавой проволоке,
    к ежовой ветке прикручен,
Стекло лиловое, дутое —
     еловый мир вымучен и измучен,
Подарен, разбит, подожжен, забыт и склеен,
     опять украшен —
Сдобным золотом куполов,
    тюрьмою красных кирпичных башен,
А вот и часы наручные —
     полоумные стрелки навек застыли:
Кости рук, сочлененья стали, фаланги пыли,
А вот золотая звезда – на верхушку!.. —
     праздники, эй, а разница есть между вами?..
Льдины плывут, Рождество уплывает, и тает пламя,
И уплывают Пасхи, войны, рожденья,
    любви и смерти,
И только вспомнить блаженное время
     едва посмейте —
Тут же со скатерти все сгребут, выкинут на задворки, —
Все: звезды и танки, «прощай молодость» боты,
парчу и опорки,
Пуховки в розовой пудре, трюмо,
     мамины бусы коралловой ниткой,
С солью липкий ржаной, синезвездный сервиз,
     доски скриплой калитки,
Водку дешевую, «коленвал»,
    кою жадно в собачьих подъездах пили,
И ледоход грозный, последний,
     а льдины прямо в заморское небо плыли.

«Как метро кофейные мельницы сыплют чернь …»

Как метро кофейные мельницы сыплют чернь —
где там тело, а где там дух, крепче завари…
все смешалось в доме… а в храме сургуч свечей
не снаружи кладется, а, Господи, изнутри.

Как дерут плащаницу на части – сырой земли? —
дудки!.. камень диких, древних, сухих городов:
суше корки ржаной, слышишь, десны не опали,
не оставь на песке и снегу кровавых следов.

Слишком много нас. Нас поотсыпь-ка в мышиный ларь,
принакрой кладбищенским крепом, в растопку брось!
Или так: толпам плачущих бездну рыбы нажарь,
разломи пять хлебов – и накорми на авось.

Но идут, и бегут, и орут, и блажат, и плывут,
лик под пули суют, а то и спину, и грудь…
Вижу, Господи, раньше времени Страшный Суд
Ты затеял, Отец; да выживем мы как-нибудь.

Не тебе доводится грызть соленый песок?
Не тебе режут горло, башку пихают в петлю?!
А какая разница?.. – твой ледяной висок.
Твоя глотка, хрипящая страшное это «люблю».

Только жизнь у тебя на губах. И пахнет грозой,
и кедровой смолой, и печеной рыбой, и тьмой.
…покури у подъезда, поддатый, кривой-косой,
ведь сейчас позовет тебя Вечная Мать домой.

ОБРИТАЯ САЛОМЕЯ

…да, ты моя сестра,
сестра сеченная.
Лицо – колодца дыра,
яблоко печеное.
Плюнь в грязное блюдо судного дня.
Конвоем битая,
как в зеркало, глядишь в меня,
Саломея обритая.

Ты, златовласая сестра,
наотмашь битая конвоем.
Лицо – колодец и дыра,
лишь хрипом заткнутая, воем.

Кого убила? На пирог
кровь пролилась – на сахар снега.
Мы все убийцы. Видит Бог
все швы изнанки человека.

Пустое логово суда
отгрохотало погремушкой.
Присяжных сытый смех. Сюда
лицо повороти, подружка.

Щербинка заячья зубов.
Яйцо обритого затылка.
Халат – на голую любовь.
В кармане голый кус обмылка.

Сверкают золотом виски.
В улыбке скулы выпирают.
И золотятся кулаки,
пока надежда умирает.

Ты в зеркало – в меня – глядишь!
И ты – мне зеркало: до гроба.
Слой серебра. Ты, вошь и мышь,
на лике зри всю ночь утробы.

Измятей черного белья.
Сугробней волчьего предместья.
Смольней смолы. Да, это я —
меня, как зеркало, повесьте
в копченом пиршестве. На дне
чертога в масле и вине.
На досках, в полоумной тьме
Левиафанова барака.
И в нем свое лицо в огне
и пламени – узришь, собака.

Увидишь, волк. Узнаешь, лис.
Покроешься проказой дрожи.
…Меня ты засудил? Молись.
Лепи губами: святый, Боже.

РИМ

Голый свет бьет в глаза. Заголяется мрак.
Обнажается тьма.
Бьет железо в железо, и крошится камень,
     и птицы горят
На лету. Вой сирены врачебной режет лоб,
    режет край ума —
Не тебя в лазарет везут, под кожу прыскают яд.
Луч летит копьем. И летит навстречу ему копье —
Вот и звездные войны, пока ели-пили,
    пошли на взлет.
Человека убили, а на веревке его белье
Все мотается,
    и на лешем морозе колом встает.
Я не знаю, как люди живут
    в других слепых городах,
В старых сотах,
    высохших на горячем свистящем ветру.
Может, так же воют от горя, таблеткою страх
Запивают; целуются так, как олени гложут кору
По зиме.
…Все равно, Марциал, крутись не крутись – умрем!
А пока вижу эту пантерью ночь, этот голый свет
Колизейский, это ристалище:
     под фонарем вдвоем
Обнимаются гладиаторы судорожно, напослед, —
Ведь сейчас они выхватят ружья, ножи, мечи,
Поливать огнем друг друга будут из «калаша»…
Голый свет бьет в глаза.
Хоть ори, хоть шепчи, хоть молчи —
Над тобой, раздирая беззвучный рот,
     смеется твоя душа.

«Этот мальчик, он явился…»

Этот мальчик, он явился.
Он приходит по ночам.
Пыльной бабочкой забился
Между стекол, между рам.

Он младенец или отрок?
Кто сегодня?.. грудничок.
Кто ему засовы отпер —
Мышь ли, кошка ли, сверчок?

Кто ему… я это знаю.
В рот кулак сую: кусать.
…та веселая, шальная
и несбывшаяся мать.

Ну, ори, реви, катайся
По матрацу-простыне:
Будет до смерти казаться
Призрак жизни мертвой мне.

ТИТАНИК

…Перекручены простыни. И корабль плывет.
И сладчайший сок
На тележке катят,
     и пахнет кровью семга, и углем горит икра…
Сколько роскоши, и соль зимней воды
   льет и льет со щек,
По губам льет, по шее закинутой,
    по всегда, завтра и вчера.
Это просто духи!.. сколько стоят они,
     а черт знает нежных их!..
Мне-то все равно,
     что на пальцы лить, на седые виски:
А корабль режет носом волну,
     ударяет морю в морду, под дых,
И на палубе сдохнуть можно
     от сини, ветра и от тоски.
Льется музыка с мостика.
Знатно гуляет, знать, капитан,
Одинок?.. – закадри!.. а женат – соврати!..
     …что ты порешь чушь.
Ты плыви и молчи.
Ты хотела жемчужных, песчаных далеких стран —
Так глотай и давись,
     ведь в икре столько рыбьих ребячьих душ.
Нерожденных душ.
Человечек, он жрет всю дорогу детей,
Лишь детей —
    ведь нежней, теплей, сочней и вкусней они!
Над икрой круизной, крупной
   слезы крупные лей,
Над цыплятами табака рыдай,
     заливай слезами огни.
Ты – богачка?!
Ах, это всего лишь подачка:
     зажарь и сожри любовь! —