Таким образом, социальный субъект – понятие собирательное. Можно выделить социально-государственный субъект – общее представительство деятельного населения в рамках определенной государственности. Можно выделить этно-национальный субъект, который не обязательно связан с одной государственностью или не охватывает ее полностью (например, народы Кавказа). Можно выделить субъект социально-стратификационный (групповой), выделить субъектность интеллигенции, например, духовенства, правящего класса, основной массы населения и отдельных страт: крестьян, рабочих, предпринимателей и т. д.

Общие черты социального субъекта может нести не только один народ, но и целые цивилизации, особенно, когда культурное развитие человечества воспринимают как процесс чередования цивилизаций (О. Шпенглер, А. Тойнби, Н. Сорокин). Тогда мы получаем для изучения цивилизационный субъект.

Группируя отдельные цивилизационные сообщества в более крупные сообщества по признаку общей ментальности, мы можем получить конфессионально-цивилизационные субъекты, главное для которых преобладание одной религии.

Также можно выделить общецивилизационный субъект по признаку распространенности научно-технического прогресса и в свете этого развивающий демократизацию культуры.

Далее мы рассмотрим пределы взаимодействия ментальностей цивилизационных субъектов и сравним их с пределами их взаимодействия в России.

Итак, действия социального субъекта направлены против социокультурной энтропии, иначе социальный субъект распадается.

А, как отмечает И. К. Пантин в материалах “круглого стола” “Вопросов философии”, ментальность – это верность социального субъекта (народа в целом, например) исторически сложившемуся культурному коду.

Таким образом, понятие ментальности можно воспринимать как особый исторический код народа или цивилизации, выраженный в культуре.

В книге "Теория и история культуры" упоминается также подход психоаналитической философии к культуре (3. Фрейд, К. Г. Юнг, Э. Фромм). Он заключается в том, что "культура символически кодирует реальность, создавая универсальные образы поведения и мышления, посредством которых осуществляется социализация человека". [Скворцова, 1999. С. 78]. То есть историческая судьба народа порождает соответствующий код культуры, который затем передается следующим поколениям.

Подводя итоги философского "круглого стола", А. П. Огурцов говорит и о трудностях анализа ментальности. Он подчеркивает, что даже в статьях известного отечественного историка А. Я. Гуревича приводятся различные определения ментальности. Это или противоречивая целостность картины мира, или дорефлексивный слой сознания, или социокультурные автоматизмы сознания индивидов и групп, или глобальный, всеобъемлющий «эфир» культуры, в который погружены все члены общества. [Российская…, 1994. С. 51].

В известном философском словаре (под ред. И. Т. Фролова, 2001 г.) понятие “ментальность” и “менталитет” также понимаются как синонимичные термины. Авторы статьи, посвященной этим понятиям, уже известный нам культуролог П. С. Гуревич и его коллега О. И. Шульман. Эти понятия несколько проясняются в этой статье. Определение здесь такое: “Ментальность, менталитет (от лат. mens – ум, мышление, образ мысли, душевный склад) – общая духовная настроенность, относительно целостная совокупность мыслей, верований, духовных навыков, которая создает картину мира и скрепляет единство культурной традиции или к.-н. сообщества”. [Философский…, 2001. С.320]. Авторы статьи отмечают, что ментальность характеризует работу коллективного сознания и в этом смысле она представляет собой специфический тип мышления. Но социальное поведение не складывается лишь из аналитической деятельности. На оценку того или иного явления конкретным индивидом влияют его прежний социальный опыт, здравый смысл, интересы, эмоциональная впечатлительность. Поэтому приводится еще одно определение ментальности. “Ментальность – то общее, что рождается в людях из их природных данных и социально обусловленных компонентов и раскрывает представление человека о жизненном мире”. [Философский…, 2001. С. 320]. С этим определением мы уже встречались.

Как отмечают далее авторы статьи, слово “ментальность” особенно продуктивно используется для анализа архаических структур, мифологического сознания. Но сегодня понятие “ментальность” приобрело расширенный смысл. С его помощью толкуют не только отдельные культурные трафареты, но и образ мысли, душевный склад различных типов общностей. В частности, проводят различие между европейской и американской культурами, между западной, восточной и африканской культурами, характеризуют этапы развития собственно европейской культуры (античная, средневековая ментальность, ментальность Нового времени). Говорят также о тоталитарной и бюрократической ментальности, о национальном и детском ментальном сознании. Понятие “ментальность” используется неокантианцами, феноменологами, психоаналитиками. [Философский…, 2001].

В философском словаре, изданном в Ростове-на-Дону в 2004 г., мы находим еще одно определение ментальности. “Ментальность (от лат. разум, мышление, способ мышления, душевное состояние) – полисемантическое понятие для обозначения глубинного уровня человеческого мышления, которое не ограничивается сферой осознанного, а проникает в подсознательное”. [Философский…, 2004. С. 337]. На мой взгляд, указания на многозначность разбираемого нами понятия недостаточно. Хотя подчеркивание того, что ментальность обозначает глубинный уровень человеческого мышления, несомненно, правильное указание. Ведь глубинный уровень мышления оценивается, например, этносом, как один из наиболее важных моментов смысложизненных компонентов общества.

В то же время, в этом словаре приводится и понятие “менталитет”. Отмечается, что изучение менталитета объясняется потребностью выделения в системе общечеловеческого того специфического, что отличает массовые действия одного этноса от другого; при этом наличие “глубинных” уровней у различных народов и есть то общее, что фиксируется понятием менталитета. Таким образом, в понятии ментальности авторы словаря выделяют глубинный уровень мышления, а в понятии менталитет – глубинный уровень поведения. Авторы словаря к менталитету относят привычки, традиции, интуитивное, несознательное, все то, что существует на уровне подсознтельных психических процессов. В то же время полное определение менталитета здесь такое. “Менталитет (от англ. mentality – способность мышления, состав ума, умонастроение) – сформированная система элементов духовной жизни и мировосприятие, которое предопределяет соответствующие стереотипы поведения, деятельности, образа жизни разнообразных социальных общностей (групп), индивидов, которое включает совокупность ценностных, символических, сознательных или подсознательных ощущений, представлений, настроений, взглядов, мировоззрений. Менталитет – это своеобразный “характер” людей”. [Философский…, 2004. С. 355].

Необходимо отметить, что сознательные или подсознательные ощущения, представления и настроения могут также влиять на глубинный уровень мышления и для раскрытия последнего необходимо анализировать и эти черты душевного склада человека или сообщества. Даже в определении Леви-Брюля наряду с системой коллективных представлений в понятие ментальности включены верования и чувства, т. е. общая духовная настроенность.

Что же касается “духовных навыков” в определении П. С. Гуревича и О. И. Шульмана, которые наряду с мыслями и верованиями создают картину мира, то под ними можно понимать привычки, традиции, т. е. особые способы поведения, существующие в обществе бессознательно (привычки) или с определенной степенью осознания, связанной с ценностными приоритетами (традиции). В определении И. К. Пантина ментальность выступает “как некое единство характера исторических задач и способов их решения, закрепившихся в народном сознании, в культурных стереотипах”. [Российская…, 1994. С. 30]. Но не все способы решения исторических задач покоятся на прорефликтированных схемах, поэтому, на мой взгляд, необходимо изучать, при анализе ментальности, и сами необъяснимые, с точки зрения другой культуры, способы поведения, чтобы осознать их истоки с помощью системы глубинных мыслительных и ценностных схем рассматриваемой культуры, реконструируя связи мыслительного и поведенческого.

Теперь рассмотрим методологические и практические требования к определению ментальности.

Рабочим определением понятия ментальности может стать следующее:

Ментальность – полисемантическое понятие для обозначения глубинного уровня человеческого сознания и психики, выражающегося в социальных нормах, ценностях и запретах.

То, что это мышление не ограничивается сферой осознанного, а проникает в подсознательное – недостаточное указание. Помимо понятия подсознательное в психоанализе существует понятие “сверхсознание”. В это понятие включаются социальные нормы, ценности и запреты, которые сдерживают подсознательные стремления человека. Предмет изучения ментальности – в большей степени эта сверхсознательная сфера, так как этносы и цивилизации отличаются именно социальными нормами, ценностями и запретами, а подсознательные стремления человека, в целом, одинаковы. Другой вопрос в том, что социальные нормы, ценности и запреты часто воспринимаются без доказательных схем, покоятся либо на понятии здравого смысла, либо на определенных верованиях.

Глубинный уровень сознания и психики может иметь эмоциональную окрашенность, бессознательные предпочтения, ощущение затрагивания вопросов смысла жизни. Реконструировать этот уровень – сложная задача. Часто ментальность реконструируется исследователем путем сопоставления с другой ментальностью. Это явление особой реконструкции подчеркивает важную методологическую функцию понятия ментальности.

На практике, выделяя глубинный уровень сознания и психики того или иного этноса или той или иной цивилизации, необходимо прояснить образ сознания этой группы в целом, ее духовную настроенность и образ жизни. Проясняемые явления базируются на глубинном уровне сознания и психики, реконструировать который возможно при глубоком знании культурных кодов одного, а чаще многих народов.

Поэтому лаконичное определение из немецкого словаря при определенных поправках можно принять во внимание. Тогда мы получим такое определение:

Ментальность – полисемантическое понятие для обозначения глубинного уровня сознания и психики, которые могут выражаться в общем образе мышления, общей духовной настроенности и способе поведения человека или группы, которые большей частью связаны с определенными ценностными аспектами в отношениях к действительности (с личными и социальными нормами, ценностями и запретами).

Выделение ценностного отношения не только сближает это определение с нашим, но и поясняет, какие именно аспекты интересуют исследователя в первую очередь. Эти аспекты говорят о социализации индивида или группы людей, они служат скрепляющими общество моментами.

В свете сказанного можно согласиться с некоторыми положениями, выводимыми П. С. Гуревичем и О. И. Шульманом. О том, что навыки осознания окружающего, мыслительные схемы, образные комплексы находят в ментальности свое культурное обнаружение, о том, что захватывая бессознательное, ментальность выражает жизненные и практические установки людей, устойчивые образы мира, эмоциональные предпочтения, свойственные данному сообществу и культурной традиции. О том, что ментальность как понятие позволяет соединить аналитическое мышление, развитые формы сознания с полуосознанными культурными шифрами. Заметим, что это также говорит о высоком методологическом и практическом значении понятия “ментальность”. Также исследователи отмечают, что внутри ментальности находят себя различные оппозиции – природное и культурное, эмоциональное и рассудочное, иррациональное и рациональное, индивидуальное и общественное.

Но невозможно согласиться с тем утверждением, что все ценности осознаваемы, что они “выражают жизненные установки, самостоятельный выбор святынь”. [Философский…, 2001. С. 320]. Во-первых, некоторые ценности не всегда доступны пониманию индивида или группы людей, осознаются они с помощью интуиции или просветления, особенно в буддизме. Во-вторых, некоторые ценности для человека неосознаваемы, он поступает так, потому, что это принято, особенно это касается автоматизмов поведения. И, наконец, нужно отметить, что оценочной деятельностью человек занимается на протяжении всей своей жизни, практически нет таких моментов, когда человек не оценивал бы, либо окружающее, либо свой внутренний мир, хотя это может быть не сразу заметно и проходить полуосознанно.

Также неверно утверждение П. С. Гуревича и О. И. Шульмана, что ментальность и идеология не пересекаются. Хотя идеология “как совокупность форм мышления и ценностных представлений” [Философский…, 2001. С. 321] более аналитична, а общественные представления переменчивы и зыбки в отличие от более устойчивой картины мира, но именно идеология входит в число тех проявлений, которые выражают глубинный уровень сознания. Другое дело, что идеология может отличаться от общественной картины мира в целом, но идеология не может быть независима от сознания социальной группы и этноса.

Итак, ментальность – это то, что скрепляет целостность субъекта, это базовая составляющая духовности субъекта. А наиболее удачным определением социального субъекта может быть такое: “Социальный субъект – это сообщество, которое функционирует как целое, способное быть носителем некоторой воспроизводственной деятельности, направленной на саму себя, на собственное воспроизводство против социокультурной энтропии, против угрожающей опасности”.

Таким образом, понятие “ментальность” может иметь для современной науки большое методологическое значение, играя роль своеобразного медиатора между конкретно-историческими по своей сущности компонентами сознания как общественного образования и инвариантными относительно потока исторических изменений образованиями духовной жизни людей, которые фиксируются в понятиях “коллективное бессознательное” (Э. Дюркгейм, К. Г. Юнг) и его “архетипы” (Юнг). Методологическое применение данного понятия должно помочь избегнуть монистически сориентированной односторонности исторического “центризма” любого пошиба – западного, наподобие европоцентризма, восточного, северного, оказать содействие переходу от упрощенного, линейно-прогрессивистского к нелинейному, плюралистическому осмыслению исторического процесса.

Плюралистический подход позволяет выявить внутренние особенности современных цивилизаций и проследить взаимодействие социально-цивилизационных субъектов. Разнородные ментальности таких социальных субъектов имеют особые пределы взаимодействия. Без исследования этих пределов невозможно составить картину религиозных взаимодействий в современном мире. Анализ взаимодействия ментальностей социально-цивилизационных субъектов также помогает прояснить методологическое значение понятия “ментальность”. И хотя в исследованиях чаще встречаются понятия “культура”, “традиция” и “идеология”, эти понятия можно воспринимать как часть той или иной ментальности.

Как отмечает Л. М. Демин во введении к пособию “Взаимодействие культур и проблема культурных влияний” (составлено на основе лекций, читавшихся на отделении журналистики филологического факультета РУДН), культура более высокая поглощает более низкую. При этом даже завоеватели с более слабой культурой перенимают материальную, политическую и экономическую культуру покоренного народа. В истории это случилось с монголами и маньчжурами в Китае. Татаро-монгольские завоеватели оставили меньший след в культуре русских по сравнению с влиянием княжеств Руси на жизнь этих завоевателей. [Демин, 1999. С. 4].

Также Л. М. Демин обращает внимание на то, что в развитии и обогащении культуры любого народа большую роль играют влияния культур других народов. Возможно, улучшаются и культурные коды, определяющие ментальности.

Еще более сильное утверждение мы встречаем в статье Л. Б. Алаева “Темп и ритм индийской цивилизации”: “Взаимодействие цивилизаций … – один из основных стимулов развития.” [Алаев, 1992. С. 113]. Отсюда он делает вывод о ценности каждой цивилизации. “Более того, признание индивидуальности каждого из путей [т. е. ментальностей, выраженных в действиях] и есть путь к осознанию подлинного единства человеческой истории”. [Алаев, 1992. С. 113].

В. М. Хачатурян в статье “Проблема цивилизации в “Исследовании истории” А. Тойнби в оценке западной историографии” отмечает сходное с мнением Л. М. Демина положение Тойнби о том, что цивилизации, достигшие полного расцвета, могут равномерно и последовательно распространять идеи и технические нововведения на окружающие культуры. [Хачатурян, 1992. С. 220]. Это положение частично принимается и западным исследователем М. Мелко в его статье “Взаимодействие цивилизаций. Очерк”, но он считает более важным другой момент: условия, при которых воспринимающая цивилизация может усвоить чужеродное влияние. Исследователь считает цивилизацию в целом весьма устойчивой структурой, разрушить которую, как правило, нелегко. Он отмечает, что для изменения цивилизации необходимо соответствие “инкорпорирующего материала” внутренним потребностями цивилизации и степени потребности в изменении структуры общества. Поэтому постоянно изменяющиеся цивилизации оказываются более восприимчивыми к влияниям извне. Фактором, препятствующим усвоению влияния, М. Мелко считает то состояние цивилизации, при котором все ее институты находятся в относительной гармонии. [Melko, 1969, Р. 566]. М. Мелко развивает также идею Тойнби о том, что цивилизация не может быть уничтожена извне, пока она не завершит предназначенный ей внутренний путь развития. На наш взгляд, это касается и самой замкнутой цивилизации современности – исламской цивилизации.

Особенностям развития ментальностей восточных цивилизаций посвящена статья Л. С. Васильева “Цивилизации Востока: специфика, тенденции, перспективы”. Он отмечает, что понятие “цивилизации Востока” – это хорошо фиксируемый историей социокультурный феномен, имеющий отношение не столько к географии или этнографии, сколько к религии и тесно связанной с ней, определяемой ею этико-культурной традиции. Автор статьи выделяет три традиции-цивилизации: арабо-исламскую, индо-буддийскую и китайско-конфуцианскую (конфуцианско-дальневосточную).

Л. С. Васильев отмечает, что эти традиции имеют свои особенности, определяющие перспективы их развития.

Арабо-исламская традиция-цивилизация характерна сильным акцентом на религиозно-детерминированное социальное поведение человека. Нормы религиозного (шариат) и обычного (адат) права регулируют не столько права индивида, сколько его социальные обязанности. Причем ни один человек внутри этой традиции не ощущает себя обычно ни приниженным, ни бесправным, хотя со стороны внешнего наблюдателя социальное устройство этой цивилизации выглядит крайне деспотичным.

Человек индо-буддийской традиции-цивилизации ждет освобождения от “пут” мира. Постулат о высшей справедливости кармы, воздающей каждому по заслугам, усиливает социальную пассивность индивида.