– Это стоит уточнить у специалиста, но, если я правильно поняла, вы не будете ощущать себя парализованным. Вы не сможете двигаться, но вы бы не смогли в любом случае. А все ощущения – осязательные, внутренние… ну, это будет примерно как в ВР-костюме, но еще более реалистично.

– Сроду не надевал BP-костюма, – желчно ответил сэр Ханс. – Ладно, вы отлично подготовились, но я вам скажу без всякой реактивации: практически все время, что я тогда провел в зале космопорта, я читал. Читал литературу по специальности, я был очень целеустремленным молодым человеком. Помню примерно, какие это были статьи. Но в течение этого часа мимо меня мог пройти имперский балет Дайцина в сценических нарядах, и я бы не заметил! А соответственно, как вы догадываетесь, я и теперь не увижу ничего из того, на что не посмотрел тогда. Реактивация не машина времени, знаете ли.

– Я понимаю… (Взгляд ее стал пристальным.) Вы провели там целый час? Это огромная удача!

– Я провел там час. Миз Тулле, вы слышали, что я сказал перед этим?

– Профессор. Я прошу меня простить, если моя просьба показалась слишком бесцеремонной. Пожалуйста, не отвечайте мне прямо сейчас. Разрешите связаться с вами завтра.

Походка у нее тоже была мужская, и отмашка рукой как у людей, часто вытаскивающих оружие. Сэр Ханс глядел ей вслед и спрашивал себя, почему эта просьба, пусть эксцентричная, нелепая, так сильно его раздражает.

Сведения федерального агентства были верны. Таблетку подарил знакомый из Стэнфорда, Фрэнк и как-то там дальше. Забыл фамилию, но это еще не нейродегенерация, надо будет – найду. Зато прекрасно помню его самого: рыжеватый, весь в веснушках, улыбка, слишком широкая для физиономии хорька. Он занимался интерфейсами мозг-мозг, таблетка была не их, он раздобыл ее в соседней лаборатории. Бар после конференции, текила-бум, еще текила-бум. Стробоскопические синие вспышки в сумраке делают лица похожими на голограммы. Фрэнк давит кнопку аудиокупола на столике, музыка глохнет, отступает, и становится уютно, как в палатке, и мы сами невольно понижаем голоса.

– …Законно, а как же! Образцы, предназначенные для испытания на информированных добровольцах, типа туда-сюда и так далее. Ты информированный?.. Слушай, я таких информированных, как ты, еще не видел, о чем ни спроси, ты знаешь, даже противно… Эй, не обижайся, Ханс, ты хороший парень! Ты летишь на Фебу, это круто! Билет в один конец, а?

Ни разу не обижаюсь, отвечал я, ты тоже молодец. Мы оба молодцы. Мне интересно, как это работает?

– Ну так слушай, сейчас все объясню. Глотаешь, и через пару минут все нейроны, которые включаются в твоей голове, получают черную метку. Или белую. В общем, теперь у них в мембранах новые натриевые каналы. Но эти каналы все время спят, потому что их активирует особенный лиганд, такого у тебя нет. Представь: вот сейчас у тебя активируются и получают метку нейроны зрительной коры, когда ты видишь меня или вон ту… И в лимбической системе, когда ты рад видеть эту девку, и кое-где еще, ну ты понял. Слуховая кора пишет наш разговор, ассоциативные зоны фиксируют, что я в твоих глазах вылитый терминатор… да, и то, что ты сейчас про меня подумал, тоже записалось и будет сохранено! Так что думай поменьше всякой хери, да? И вкус текилы, и то, что тебе сейчас жарко и хочется отлить, весь твой небогатый внешний и внутренний мир, все это пишется. Это все – только активация нейронов, согласен?

Согласен, сказал я, а потом?

– А потом – пятнадцать-двадцать минут, у некоторых до получаса, и все, вещество кончится. А еще потом, позже, через день или много лет, когда захочешь, – камера лежачая, коктейль в вену с миорелаксантом и активатором канала, и смотри кино. Ты просто проживаешь заново то, что прожил тогда, те пятнадцать минут, понял? Невозможно отличить. Те же сигналы от всех органов чувств, от всех интероцепторов, что ты получаешь, например, сейчас, и все те же реакции в той же последовательности. Вот такая натурфилософия, брат.

Круто, согласился я. Но я и думать буду только то, что думал тогда?

– Э, нет! Кто же тебе запретит! Наш мозг – он моно, монока… м-ногоканальный, да. Тогдашние мысли и нынешние, в два слоя, так бывает и без таблеток, ну ты знаешь. Будешь думать и то, и это. А вот изменить ничего не сможешь. Даже смотреть будешь туда же, куда в прошлый раз, захочешь глаза скосить, а фиг.

Ты и сам пробовал, наконец догадался я.

Фрэнк зажмурился, состроил гримасу, несколько раз кивнул. А когда я стал спрашивать дальше, – что он писал и зачем, – растянулся на столе, щекой на руку, и томно прошептал:

– Щадя твою скромность, не могу сказать. Но было бы охрененно жаль прожить это только один раз!

Мою скромность, ха! Чертов хвастун. Его, наверное, давно уже нет на свете, а я все гадаю, что это было. Какая-нибудь пакость? Он ведь приехал из Лондона, у них там богатые сексуальные традиции. Или не пакость? Или он вообще все наврал?..

Свою таблетку я проглотил, согласно тщательно разработанному сценарию, впервые ступив на Фебу, – как только покинул шатл после таможенного досмотра пассажиров. И очень скоро забыл о ней. Да был ли это действительно нейропсин? Хороший вопрос. В Стэнфорде любили и умели разыгрывать. А с другой стороны, какая разница. Я же не собираюсь в самом деле…

Лаборатория. Обычный ритуал приветствий (вот тут-то мне, во всяком случае, рады, хоть в этой радости есть элемент эгоизма). Ежедневная деловая почта и дружеская переписка, тесно связанная с деловой: ректору, совету попечителей, редактору журнала, обещанный отзыв на статью… Посмотреть письмо, надиктовать секретарю основные положения ответа. Проглядеть, что он напишет, – гладкие грамотные фразы, подобающая культурному человеку лексика. Эта версия секретаря жила у сэра Ханса без переустановок очень долго, дольше, чем печень с почками вместе взятые. Секретарь в совершенстве имитировал его стиль, исправлял мелкие фактические ошибки, сам знал, куда лазить за цифрами, фактами и шутками в тему. Но все же перед отправкой нужно пройтись и вставить там-сям приметы собственноручного написания (кроме тех случаев, когда действительно неважно, что подумает адресат). Все знают, что у всех электронные секретари, но все обижаются, когда отвечаешь не сам, и чем сложнее и лучше обучены программы, чем изощреннее – куда там тесту Тьюринга – наше умение отличать вручную набранный текст от созданного программой. Люди такие забавные создания.

Даже с помощью секретаря эта возня съела два часа. Прочитать половину черновика статьи, который подготовил Даниэль, и пора будет уходить. День трехлетнего ребенка долог, как приключенческий роман. День старика пролетает незаметно. Как получается, что мой ассистент занимается наукой, а сам я вожусь с бумажками? И еще эта дурацкая история с федералкой и нейропсином. Что она говорила об интервью?..

– Прошу прощения, сэр Ханс, вы уже смотрите статью?

Даниэль. Дитя Ротонды, монастыря для умников. Там вырос, там воспитывался, всех «внешних» считает варварами, хотя вслух никогда этого не скажет, адаптированный наш. Почему-то остался у меня после защиты – я был уверен, что он захочет сменить руководителя, позицию ему предложил из вежливости, меня бы устроил и менее квалифицированный помощник. А он взял и согласился. Двадцать шесть лет, идеальный куррикулюм витэ, умный, исполнительный, выглядит, правда, нелепо с этой сверкающей лысиной. В буквальном смысле сверкающей. На голове ни волоса, кожа покрыта тончайшим золотым кружевом фрактальных электродов. Двух портов на висках им мало для интерфейса, желают использовать всю кору, как будто нельзя задействовать ее другим путем, назначенным природой! Мы такими не были. Но, следует признать, поставленные задачи он выполняет быстро. В мое время никто и вообразить не мог, что такой объем работы под силу одному человеку.

Ведь он мечтал о каких-то широкомасштабных исследованиях, экспедициях в страны, не подписавшие Конвенции. Почему, в самом деле, он не уходит в свободное плавание, не ищет другой позиции, а состоит при динозавре? На что рассчитывает? Или просто еще не освоился в акульем мире академического знания и предпочитает тихий уголок опасным просторам?

– Да, спасибо, Даниэль, уже читаю. Хотите что-то поправить?

А может быть, не было никакого интервью? То есть, конечно, было, и не одно, но не мог я так разболтаться. Федералы всегда врут. Уж не Даниэль ли, чего доброго…

– …Оставить в тексте, а все остальное в приложения. Как вы думаете, стоит так сделать?

Черт, о чем он спрашивал?

– Отличная идея, давайте.

Дрянь дело. Не слышу, что мне говорят. Нужно разобраться и выкинуть это из головы.

Найти интервью – секундное дело. Нет, однако, Клара Тулле все изложила верно: именно такой вопрос и такой излишне распространенный ответ.

Интервью украшала фотография: лаборатория медицинской микробиомики в Блу-Маунтин, первый состав. Источник – архив колледжа. Вот Вернер, Саша и Влад, вот Анна, а вот и новенький постдок прямо с Земли, с краю во втором ряду, как всегда, подошел последним, словно не вполне уверенный, что предложение сфотографироваться относится и к нему тоже. Сэр Ханс повел курсором, увеличивая изображение. Смешной мальчишка. На вид ботаник, нёрд и фрик; что ж, легко быть похожим на утку, когда ты и есть утка. Пуловер на пару размеров больше, чем нужно, кривоватая улыбка, нелепая прическа с косым пробором, волосы свисают на левый глаз. Такая мода? Нет, остальные нормально подстрижены.

Это я. Так гласит подпись под фотографией и тысяча других свидетельств. Двадцать восемь лет, холост, в анамнезе две нелепых продолжительных связи, не считая кратких увлечений, с тех пор не принимает женщин всерьез. По мнению некоторых, полный идиот – променял престижное место в земном институте на фебианские леса и моря. В свободное время, то есть вечером и ночью, работает над гениальным проектом, который перевернет всю медицинскую биологию… или это началось позже? Склонен к вычурным шуткам, в привычной обстановке, когда не стесняется, разглагольствует книжно, с большим количеством умных слов (стыдно вспомнить). Любит рыбные консервы – все в лабе смеются и ругаются, когда этот тип во время обсуждения съедает фунтовую банку этамарской кильки, этак рассеянно, как чипсы или орешки, и сам же потом недовольно спрашивает, а кто сожрал всю рыбку. Забывает причесываться и чистить зубы. Слегка нервничает, когда с ним заговаривают девушки, зато уже на третий месяц по прибытии стал правой рукой Вернера: нехватку социальных навыков компенсирует интеллектом.

Бред, если подумать. У меня же ничего общего с этим юнцом. Другие приоритеты, другой способ рассуждать, другие манеры и привычки. Другое тело – не говоря о физических характеристиках, с тех пор все ткани обновились множество раз. Плавно и незаметно, молекула за молекулой, но если у меча заменить клинок, а затем рукоять, будет ли это тот же меч? Впрочем, гравировка на клинке осталась прежней. Что-то добавили, что-то читается хуже, однако не стерлось совсем. Конфигурации нервных клеток и, предположительно, метки в их мембранах.

Комм пискнул – пора было на обследование.

Доктора сэра Ханса звали Су – первый слог длинного индийского имени, «Су – нормально, меня все так зовут». В отличие от его предшественника, он не попытался опробовать улыбчиво-покровительственный тон и ухватки доброго семейного врача, а сразу начал с манеры «мы коллеги, вместе проводим интересный эксперимент». Вообще, местоимением «мы» он слегка злоупотреблял.

– Итак, у нас сегодня определение биологического возраста.

Существенно более продолжительное мероприятие, нежели рутинная сдача крови и биопсия. Сэр Ханс по опыту знал, что раньше пяти его не отпустят. Не больно, не страшно, но, откровенно говоря, надоело.

Блестящие разноцветные кружочки датчиков на истончившейся коже с сосудистыми сетками и пигментными пятнами, странная ассоциация с налипшим конфетти. (Что за конфетти, где, когда это было? Какая-то вечеринка летом?..) Шрамы – тонкие, едва заметные медицинские, на другом теле этот узор из точек был бы даже красивым, вроде татуировки у Марит на запястье; более давние и менее аккуратные – память о юности, не столько бурной, сколько невезучей. Зеленая больничная пижама. Чем дальше, тем больше времени провожу в этой одежде.

Сначала, естественно, морфология: рост, рост сидя, толщина кожных складок, длина мочки уха, ширина носа (в глаза бы посмотреть тем, кто все это придумывает). Давление, частота сердечных сокращений, дыхание, и все то же самое еще раз после тщательно дозированной нагрузки. Балансировка на левой ноге, «сколько сможете, профессор, спасибо». Острота зрения вблизи и вдали. Острота слуха. Тест на мелкую моторику. Тест на интеллект. Тест на выбор верного ответа при условии ограничения во времени. Тест на концентрацию внимания. Решение этических задач. Тестирование эмоциональных откликов на социальные стимулы. Цветовой тест. Тест на концентрацию внимания (другой). Пока отдыхаю, хитроумное устройство снова тестирует сердечно-сосудистую систему: распространение пульсовой волны и что-то еще. Нашли себе лабораторную мышь, энтузиасты. Очень большую и очень старую мышь. Интересно, тест на раздражительность и сварливость уже был или еще предстоит?

Результаты расчета по сложной формуле доктор Су назвал утешительными: биологический возраст «у нас» равнялся примерно семидесяти шести годам, то есть даже уменьшился по сравнению с прошлым разом. Вот и чудесно. Свобода?

Он осмотрел себя в зеркале, застегнул пуговицу пиджака. Броня на месте, я снова защищен. В чем выгода хорошо пошитого делового костюма: все, кто смотрят, видят костюм. С лицом, кистями рук, походкой, конечно, ничего не поделаешь…

Вышел в холл, нажал кнопку лифта. Ощущение было – как в детстве, когда отменяли последний урок. Иногда они говорят, что ему следует остаться в пижаме и послать в коттедж за всем необходимым, «причин для беспокойства нет, просто несколько процедур, чтобы мы были уверены». Но в этот раз обошлось.

– Принести вам минеральной воды?

– Если вам нетрудно, Даниэль, я хотел бы выпить кофе.

Даниэль посмотрел так, словно его попросили принести в условленное место пакетик с белым порошком и чип без наклейки.

– Кофе, – ровным голосом повторил сэр Ханс.

– Э-э… да, я сейчас сварю.

– Не стоит. Подойдет из кофе-машины, маленький капучино с шоколадом. Что-то не так?

– Вам это вредно. Там сахар, синтетика и таурин.

Однако! Лысый решился противоречить. И даже нахмурил брови на шефа.

– Я знаю, – так же кротко ответил сэр Ханс. – Если вы не одобряете меня, дойду до автомата и сам.

– Я сейчас принесу.

«Но не одобряю» – читалось по спине и походке. А у самого на запястье два аптечных пластыря без фирменных знаков, голубенький и бежевый. Учить он меня еще будет.

Запах был упоительным, первый глоток вкусным – разве что чересчур сладким, и шоколад явно фальшивый, грубоватая смесь ароматизаторов, юноша был прав. Как в прежние времена, он поставил стаканчик рядом с экраном, чтобы отхлебывать во время работы. Но скоро во рту стало кисло, виски сдавило, в желудке зародилась тупая боль. И вместе с ней досада, неожиданно сильная и разрушительная.

Да что ж такое! Существование клеточной культуры в стеклянной посудине, при определенной температуре, на определенной среде. Того нельзя, этого нельзя, от сих до сих можно, и то по часам. (Принять две капсулы, не слишком дружественные друг к другу и к организму, но необходимые, стаканчик – в мусорное ведро.) Нежизнеспособная развалина. И всё не прибирает Господь. Угадай, почему?

Уйти достойно и вовремя – выбор умного человека. Друзья, учителя, да многие ученики, все уже там. Почему я согласился на продление? Ах да, наука. И еще раз наука. Своя работа – все в меньшей степени, увы. Голова соображает, но нет желания решать задачки, драйва нет. Просьбы младших, которым нужны мое имя и влияние. И собственно эксперимент. Забавно, многие считают это привилегией. Конечно, это и есть привилегия, грех жаловаться и ныть по пустякам. Ноги держат, глаза видят, голова думает – или мало ты видал других исходов?