Линда Сауле

Instagram: @linda_saule

51,75

На Хусавик опускалась ночь, и усталые рыбаки с облегчением бросали свои грузные, пропитанные солью тела на крепкие лавки, что стояли в баре, в трехстах метрах от главного причала.

За темным от пролитого пива деревянным столом сидели трое мужчин.

– Эй, Йон, слыхал, газетчики в город слетаются, – громкий голос принадлежал Йохану, старому рыбаку.

– Что им надо? – отозвался Йон, не отрывая взгляда от пыльного экрана телевизора, пришпиленного к стене над барной стойкой.

– Говорят, тут объявился 52-герцевый кит.

– Мм? – Йон отвлекся от экрана. Его голубые глаза теперь внимательно изучали собеседника.

– Его засекли в наших водах, и теперь сюда едут ученые, журналисты и Бог знает кто еще. Так что ты, можно сказать, в воду глядел, – он хохотнул, – день и ночь наблюдая за этими зверюгами.

– Не их, а его. Я засек только одного кита.

– Может статься, что это – тот самый. Станешь знаменитым, когда журналюги к тебе приедут за расспросами. Только не забудь их предупредить, что ты волк-одиночка и не любишь, когда тебя сильно достают.

– Что плохого в одиночестве? С населением в одну тысячу жителей – это самое обычное дело.

– Думаю, что теперь это количество будет лишь увеличиваться. Я вчера заходил к Маргрет, она сказала, что туристы за один день раскупили весь ее запас газировки. Такой счастливой я ее давненько не видел! И вообще, разве я сказал, что одиночество – это плохо? Все в порядке, пока ты не забываешь угощать своих друзей. Эй, Олаф, налей-ка нам всем еще под одной!

– Так что с этим китом, Йохан? – вступил в разговор Магнус.

– Дело такое, что этот хитрец на такой высокой частоте волны посылает, что ни один другой кит его ни услышать не может, ни понять, – смакуя пиво и всеобщее внимание, Йохан растягивал каждое слово. – Никто больше на такой частоте не поет, кроме него. Вот он и скитается по океану, как проклятый, только и знает, что своих ищет и зовет, только не слышат они. За то и прозвали его «Самым одиноким китом на планете». Он вроде как иностранец, который один на всем свете свой язык знает. И в какую бы страну ни приехал и с кем бы ни заговорил, никто его понять не сможет.

– Черт, до чего же грустная история, – сказал Магнус.

– А по-моему, она забавная. Разве не смешно, что тебя даже мать родная не понимает? Так и слышу китовые разговоры: «Дорогая, наш малыш разорался, чего он хочет?» «Да черт его знает, я ни слова не понимаю!» – и он заржал, стукнув кружкой о стол так, что пена разлетелась.

Магнус хохотнул, отхлебнув из своей кружки:

– И что, они будут его изучать? Думаю, они захотят его усыпить и перенастроить его горло, чтобы он мог посылать правильные сигналы.

– А что, это решило бы все проблемы, – произнес Йохан.

– Это только прибавило бы проблем. Кит найдет себе невесту, и у них родятся еще пара-тройка гигантов, которые будут тоннами пожирать нашу рыбу. Вот тогда-то запоем мы все.

– О, слушай, а, может, ему так все осточертело, что он сменил настройки, чтоб его никто не слышал и не доставал. Точно как ты, Йон! Эй, ты чего молчишь?

– Возможно, я его слышу, – сказал Йон.

– А что толку от того, даже если так? Ты не кит, а главное, не китиха. Начерта ты ему сдался, потомства ты не принесешь и веселья от тебя тоже никакого. Так что толку от твоего аппарата, который ты по всему заливу с собой таскаешь – чистый ноль!

– Что еще за аппарат? – раздался чей-то крик из дальнего угла закусочной.

– Да штука такая, которая вроде как частоту ловит, на которой киты общаются.

– Гидрофон, – ответил Йон.

– Ну да. И теперь не поймешь, то ли он за рыбой ходит, то ли на концерт! – и Йохан засмеялся во весь голос.

– Ни черта себе, Йон, я тоже хочу послушать.

– Все билеты проданы, – бросил Йон, резко поднимаясь, собираясь уходить.

Вернувшись домой, он включил свет и сделал себе сэндвич. В темный прямоугольник окна бился осенний ветер, ему, устало поскрипывая, вторили продрогшие половицы. Звуки, что внушили бы тревогу любому, успокаивали Йона. Это были звуки его жизни, привычные, как собственное отражение. «Где-то там, в глубине, сейчас двигают океаны киты, – думал Йон. – Для них не существует этого ветра, в их бескрайней обители всегда спокойно. Спокойно всем обитателям, кроме одного. Люди подобны этому одиночке: мы думаем, что нас слышат, но на наш зов никто не является. Или вовсе: приходят не те. Как много нас таких, живущих на частоте 51,75 и даже не подозревающих об этом? К этому, покинутому сородичами бедолаге, быть может, тоже приходят не те. Возможно, он не перестает удивляться, почему он вечно окружен косяком сельди или лосося. Посылаешь сигналы, которые улетают от тебя в темноту, чтобы никогда не вернуться ответом!»

– Черт, он ведь даже не знает, что кто-то слышит его. Что я его слышу! – прошептал Йон, пронзенный догадкой и резко поднялся. Минуту он стоял посреди комнаты, напряженно размышляя, затем стремглав направился к ящику с инструментами. Вывалив их прямо на пол, он склонился перед ними, что-то обдумывая. Он подтащил настольную лампу и крепко установил ее посреди разбросанных деталей. И всю ночь маленькое окно его домика не покидал трудолюбивый, желтый свет.

На следующее утро, столь раннее, что еще считало себя ночью, Йон шагал в порт. Он вдыхал холодный воздух, бесстрашный, словно раскаленная сталь. Он вливался в легкие, и выжигал в них все дурное, что только могло накопиться там за ночь. Йон миновал деревянную церковь – символ Хусавика. Она стояла чуть выше, на холме, и Йон привычно замедлил шаг, глядя на нее снизу вверх. В этот ранний час она была заперта.

Йон пошел дальше. Слышался шум океана. Высокие, рваные волны плескались у каменого мола. Лодка ждала на обычном месте. Она уже проснулась и теперь с гулким стуком толкалась боками со своими соседками. Йон прошел по мостку до самого его конца и шагнул на ее борт. Привычными движениями он отвязал веревку и завел мотор. Тишину пронзил ритмичный звук, затем, вволю высказавшись, мотор заработал тише. Лодка плавно тронулась с места, унося в темноту одинокую фигуру человека.

Йон выставил руль и прислушался к ровному урчанию мотора. Закутавшись покрепче от ветра в плотную куртку, он посмотрел в сторону. Там безмолвной стеной стояли горы. С их, обычно белокурых, а сейчас сереющих во тьме верхушек бросались вниз порывы девственно чистого воздуха. Они ударялись о водную гладь, и, оттолкнувшись, игриво вспархивали, а затем неслись дальше, вдаль: к неизменно приветливому, вечно свободному горизонту. Йон запустил руку в карман и нащупал продолговатый предмет, похожий на микрофон. Пальцы ощупали округлые формы, которые нагрелись и теперь будто плавились от тепла его руки. Он вспомнил, как приобрел его, а затем настраивал, и как был поражен, когда в первый раз услышал пойманный звук, как заворожил его голос, исходящий из самых глубин океана. Поначалу он думал, что неверно выставил настройки, потому что, даже находясь в самой близости от поющих гигантов, прибор не издавал ни звука. Йон видел огромные, ребристые бока китов, когда они вырывались на поверхность плотной синевы, падая обратно, они дробили ее в водное крошево. Затем он понял, что прибор способен слышать не всех китов. А лишь одного.

Вдруг гидрофон замигал. Йон прислушался. Сначала он ничего не слышал, но прибор отчетливо выводил данные о присутствии звука. Он торопливо заглушил мотор, и лодка погрузилась в тишину. Лишенная управления, она беспрекословно повиновалась более мощной силе океана и, двигаясь с ним в унисон, убаюканная, проваливалась в сладкий сон. Постепенно Йон смог разобрать вибрирующий гул. Он мелко дрожал на невероятно низкой частоте, и эта игра низкого с высоким заставляла внутренности Йона нервно пульсировать в ответ. Звук поднимался волнами, наращивая темп и громкость, он шел прямо в уши, минуя старые наушники, лодку, океан. Йон полез в сумку и достал еще один аппарат. Он опустил его в воду и нажал кнопку на конце шнура, который уходил вслед за прибором. Датчик замигал. Это означало, что у него получилось.

Йон в точности не знал, какое послание в этот миг родилось от его самодельного прибора и невидимым пассажиром отчалило от борта его лодки, да это было и не важно. Он был уверен, что тихий клич его непременно достигнет своего адресата. Он должен знать! Каждый должен знать. Без этого нельзя жить на свете. Невыносимо, когда тебя никто не слышит.

Светлеющий сумрак утра, лелеющего последние пятна темноты, нес его шепот. Он уносил его за бескрайний, запотевший горизонт, за таинственные, северные фьорды, сквозь невидимые извороты темно-лиловой воды, что колпаком укрывает тайны всех океанов на свете. Хранителем оберегая слова, что достигнут, наконец, своего назначения на частоте 51,75. Долетят, заставляя замедлить свой вечный поиск и замереть от удивления самого одинокого кита на планете. И навеки свяжутся две затерянные в океане времени души, чтобы разбить вдребезги саму лишь мысль о бесполезности, о случайной ошибке в геноме, о природном недоразумении. Нет никакой ошибки. Частота 51,75 существовала всегда. Она ждала, быть может, миллионы лет, чтобы проявиться в тот единственно возможный момент, когда появится кто-то, сумевший отыскать в глубине своего сердца простые слова, что должен услышать каждый:

– Я тебя слышу…

Татьяна Турова

Instagram: @turova-design

turova.info

Люба и метро

– Карловна, домой идешь? – спросил устало Михалыч, снимая большие пыльные рукавицы.

– Иди, Семен, я сама все проверю и закрою.

Пожилой коллега покорно кивнул и пошел, пошатываясь, к стеклянным дверям верхнего павильона метро.

Усталая Москва нехотя засыпала – доносящееся с улицы нервное ворчание двигателей авто постепенно затихало. Суетливых прохожих, спешащих за один день заработать все деньги мира, становилось все меньше. Упрямая столица, как истинный трудоголик, зажигала фонари, чтобы даже во тьме ночи, не дай бог, не расслабиться.

«Кажется, этот город никогда не отдыхает», – подумала женщина.

И, следуя примеру мегаполиса, Люба твердо решила, что сегодня вечером домой не пойдет, останется ночевать на работе. Ничего, что спать негде, подремлет в кресле – никто и не заметит. Степан снова ушел в запой, а в ее пятьдесят два перебирать женихов не приходится. Запаслась батоном, свертком с курицей-гриль из соседнего ларька и книгой. Исторической. Любовь Карловна очень гордилась собой, ведь она будет читать наконец-то не любовный роман, а документальные очерки из жизни русских революционеров.

Нет, отец Карловны не был немцем – свое имя он получил в честь Карла Маркса, его так назвал дед, убежденный коммунист, политработник. Ох, и досталось же по жизни Любе из-за ее отчества. Взять хотя бы ее сожителя Степана – иногда, подвыпив, станет посреди кухни, раскорячится и «Кар-кар-карловна, опять раскаркалась, как ворона, лучше выпей со мной».

Тишина в московской подземке была Любе в новинку. Почетная работница метро с многолетним стажем привыкла к бесконечному однообразному грохоту вагонов, гулу от ходьбы и голосов пассажиров. Все куда-то бегут с пустыми глазами, суетятся. Даже если захочешь пройтись не торопливо – человеческая лавина подхватит тебя своим потоком, только и гляди, чтоб унесла в нужном направлении.

А сейчас ей казалось, что каждый шорох переворачиваемой страницы отражается от округлых стен и потолков, украшенных советской лепниной, становится звонким и протяжным. Проносится вдоль классических колоннад с капителями, ударяется где-то вдали о стены из мозаичного панно с мускулистыми рабоче-крестьянскими фигурами и, впитав в себя дух забытой эпохи, возвращается обратно.

Женщина вдумчиво читала страницу за страницей, в ее воображении стали мелькать картинки событий истории, ярко описываемых в книге. Как вдруг в тишине опустевших тоннелей метро она услышала глухие постукивания и негромкие завывания.

«Может, кто еще задержался?» – подумала Любовь Карловна и, вздохнув, закрыла книгу. Взяла на всякий случай фонарь и стала спускаться по застывшему эскалатору.

Звуки раздавались со стороны самого края платформы, там, где она сужается и переходит в туннель, окутанный проводами и кабелями коммуникаций. Она увидела дверь, которая слегка пошатывалась оттого, что кто-то ее толкал изнутри. Из-за двери раздавались звуки, как будто кто-то негромко напевал себе под нос.

– Где же ты, моя Су-у-ли-ко-о-о… – расслышала некоторые слова песни Люба.

«Неужели, кто-то из гастарбайтеров заработался и забыл о времени?»

– Эй, кто там? – Люба посветила фонарем на дверь.

– Меня зовут Иосиф, – с хрипотцой в голосе и легким кавказским акцентом промолвил неторопливо неизвестный, как бы раскачивая слова в воздухе. Любе стало ясно, что говорил немолодой мужчина.

– Что-то случилось? – спросила заботливо женщина.

– Да, немножко случилось, но мы с этим справимся, – иронично ответил хриплый голос. – Как вас зовут, гражданка?

– Любовь Карловна… может, вам помочь? – спросила оторопевшая женщина.

– Карловна? – удивленно переспросил кавказский голос. – Это хорошо, что Карловна…

Что-то громко заскрежетало, дверь сильно дернулась, приоткрылась и провисла под собственным весом на заржавевших петлях.

Из темноты проема вышел человек в костюме, который был чем-то похож на форму работников метро, а чем-то – на сценический прикид телеведущего Соловьева. Это был седой мужчина с усами, взгляд его был уставшим и пустым, в руке он держал трубку.

– То, чего так долго ждали большевики, наконец-то свершилось… – с облегчением произнес незнакомец и подмигнул растерявшейся женщине. Он оказался не похожим на работника метро, его образ заставил Любу застыть на месте – она не могла поверить своим глазам.

– Что, товарищ Люба, я смотрю, вы очень рады встрече с товарищем Сталиным и немного удивлены? Да, Ленин живее всех живых, а я оказался еще живее, – продолжал острить гость с того света.

– Да как же это? Вы? Живой? Здесь? – бормотала Люба. В голове крутились миллион мыслей одновременно.

– Да, товарищ Люба, – продолжал Сталин, – я не умер.

Женщина охнула и покачнулась. Товарищ Сталин заботливо придержал ее за руку и помог сесть на лавочку. Люба долго не могла поверить в то, что случилось, а подземный гость тем временем продолжал свой рассказ – было заметно, что он давно ни с кем не разговаривал и соскучился по живому общению.

– Когда я лежал на полу своего кабинета на даче, мои соратники ждали моей смерти и впустили ко мне врача только на следующий день – они рассчитывали, что я уже испустил дух. Но я был еще немножко жив. Доктор Ершов это увидел, привел меня в чувство и шепнул на ухо: «Товарищ Сталин, я вас спасу, если вы позволите». Я мог только кивнуть в ответ – у меня не было другого выбора. Он сказал, что сделает мне укол, от которого я усну, процессы в организме замедлятся, все констатируют мою смерть. Я пролежал какое-то время в мавзолее рядом с Лениным. Потом мне сделали второй укол, от которого я пришел в сознание, но мой метаболизм претерпел необратимые изменения, и я стал бессмертным. Меня перевезли в тайный бункер под Филевской линией метро, недалеко от моей дачи. Этот бункер построили на случай политического переворота – я чувствовал, что его готовят. О бункере никто не знал, всех проектировщиков и строителей я приказал расстрелять, а потом расстреляли и тех, кто расстрелял строителей.

С тех пор я здесь и живу – запасы воды, еды и остального были рассчитаны на 67 лет. Электричество проведено от коммуникаций метро. Но теперь мои запасы стали заканчиваться, поэтому я решил открыть эту дверь. Эх, знала бы ты, товарищ Люба, как давно я не ел домашней еды! – с печалью в глазах произнес Иосиф Виссарионович.

– А как же ваш доктор? Он вас не навещал?

– Его я тоже застрелил, не мог оставить такого опасного свидетеля, – грустно выдохнул пожилой тиран.

– Так я это… я сейчас! У меня же курица есть, почти домашняя! – Люба засуетилась и вскочила с лавочки. Не часто ей приходилось общаться с живыми идолами эпохи культа личности.

Всю свою взрослую жизнь Любовь, следуя традициям семьи, на выборах голосовала только за коммунистов и сейчас своим долгом считала позаботиться о кумире.

Люба включила эскалатор, и они поднялись к ее стеклянной коморке в верхнем павильоне.

– Вот, не побрезгуйте, товарищ Сталин, – Люба смущенно протянула ему сверток с курицей-гриль и батон. Иосиф Виссарионович присел на пластиковый стул из «Икеи» и начал поедать курицу, шевеля усами от удовольствия.

– Ну что, Любаша, мировая революция и коммунизм победили? – в радостном ожидании спросил товарищ Сталин. – Теперь в этом мире нет бедных и богатых и все люди равны?

– Да как вам сказать, товарищ Сталин, – замялась Люба, – не победил нигде, только в Китае, наверное.

Сталин нахмурился.

– Ну, а как в стране нашей, в Советском Союзе? Здесь-то продолжили наше дело, построили коммунизм? Воровать чиновники перестали? Ух, как я отучал их от этого…

– Эээ… – Люба совсем запнулась после этих вопросов. – Социализм вроде построили, но потом капитализм вернули… воруют еще как! Говорят, денег в бюджете нет, а чиновники себе виллы за границей строят и на дорогих немецких и японских машинах ездят, пенсионный возраст повысили… – не ожидая сама от себя, выпалила вдруг осмелевшая женщина.

– Почему на немецких? На трофейных, что ли?

– Нет, на наши народные деньги себе машины и виллы покупают.

– Как так? Мы же не для того воевали! А куда же партия смотрит? Кто у нас сейчас генеральный секретарь Коммунистической партии?!

– А генеральный секретарь теперь сам в Думе заседает и с министрами-капиталистами дружит, миллионером стал… Да и страны уже той нет, распалась, а бывшие республики между собой воюют…