Когда-то, по выражению В. Г. Белинского, «Жуковского знала наизусть вся Россия» [30, 303]. Гиперболизма в этом высказывании не столь много: тот слой российского общества, который принято называть образованным, Жуковского действительно знал, и знал часто наизусть. П. А. Плетнев, вспоминая об увлеченности читателей поэзией Жуковского в 1810–1820‐х годах, писал: «Только и разговаривали о стихах Жуковского, только их и повторяли друг другу наизусть» [244, 43]. Издания сочинений Жуковского расходились мгновенно. В течение десятилетий включенные в школьные и гимназические учебники, многие его произведения запоминались учащимися навсегда, превращаясь тем самым в язык русской культуры, знакомый и понятный каждому. «Но долгая слава суждена была только „Светлане“» [275, 56], которой довелось сыграть поистине выдающуюся роль в русской жизни.

Текст баллады входил в российское общественное сознание постепенно, со временем охватывая все большие и большие слои читающей публики. С первым переложением Жуковского нашумевшей на всю Европу баллады Г. А. Бюргера «Ленора» (1773), явившейся литературной переработкой мистического фольклорного сюжета о женихе-мертвеце⁵, русский читатель познакомился в 1808 году. Оно было напечатано в «Вестнике Европы» под названием «Людмила» и с подзаголовком «Русская баллада». Это был первый опыт Жуковского в балладном жанре. «Людмила» обратила на себя всеобщее внимание и имела большой читательский успех: «…тогдашнее общество, – отмечал Белинский, – бессознательно почувствовало в этой балладе новый дух творчества, новый мир поэзии – и общество не ошиблось» [29, 170].

«Успех „Людмилы“ у русского читателя был восторженным и единодушным» [117, 190]⁶. Ею были удовлетворены, кажется, все, кроме самого Жуковского, который почти сразу после опубликования баллады берется за работу над новой версией «Леноры»: проблему создания «русской баллады» он не считает решенной. Судя по всему, поэт осознавал, что, написав «Людмилу», он не столько создал «русскую балладу», сколько, по выражению Н. А. Полевого, «старался обрусить Ленору» [245, 378].

Работа над новым переложением продолжается четыре года – с 1808‐го по 1812‐й. Первый замысел («Ольга») был отвергнут, второй («Гадание») – также, третий («Светлана») воплощается в жизнь⁷. Меняется сюжет, меняется название, меняется имя героини. Поиски удовлетворительного для Жуковского варианта идут по трем направлениям.

Во-первых, для «русской баллады» Жуковскому необходима была «национальная» тема; и он находит ее в старинном народном празднике – святках. К началу XIX века святочная тематика уже успела утвердиться в культурном сознании как наиболее полно характеризующая природу русского национального характера, познанием которого так был озабочен романтизм. Правда, еще не было сказано Н. А. Полевым: «Кто сообразит все, что бывает у нас на Руси о святках, тот поймет дух русского народа…» (1826) [246, 105], но святки уже описаны М. Д. Чулковым в журнале «И то, и сио», а также в его мифологической энциклопедии «Абевега русских суеверий» (1769). Уже идет на столичных сценах (и еще будет идти с большим успехом в течение тридцати лет) написанная в 1800 году на либретто А. Малиновского опера С. Титова «Старинные святки». Исполнительница главной роли знаменитая Елизавета Сандунова в сцене гадания неизменно вызывает овации зрителей [см.: 342, 48]. Тема народных святок, ставшая столь частой в литературе 20–30‐х годов XIX века (Пушкин, Погодин, Н. Полевой, Гоголь, Лажечников и многие другие), витает в воздухе, и Жуковский подхватил ее. Совершенно справедливым поэтому представляется расхожее суждение о том, что Жуковский почувствовал «веяние времени»: он создает произведение на святочную тему, которое пришлось по вкусу уже подготовленной к этой теме публике. Как отмечает современный исследователь, «в грядущих спорах о балладе „Светлана“ окажется вне придирок» [209, 167⁸]. «Светлана» если и не затмила «Людмилу», то отодвинула ее на второй план. В дальнейшем Жуковского в равной мере будут называть и «певцом Людмилы»⁹, и «певцом Светланы» – подобно тому, как Бюргера в свое время называли «певцом Леноры». Белинский писал по этому поводу: «„Светлана“, оригинальная баллада Жуковского, была признана его chef d’ œuvre, так что критики и словесники того времени <…> титуловали Жуковского певцом Светланы» [29, 170]¹⁰. Разработка поэтом мотивов романтической народности путем введения святочной тематики, которая и способствовала приданию балладе «национального колорита»¹¹, принесла «Светлане» успех.

Во-вторых, в процессе поиска названия новой баллады Жуковский проходит путь от имени героини («Ольга») – к теме («Гадание») и от темы – снова к имени («Светлана»). Это возвращало читателя к оригиналу («Ленора») и к первой переработке его Жуковским («Людмила»), где также в заглавии стояло имя героини. Название концентрировало внимание именно на героине, святки же были фоном, оправдывающим сюжет и дающим возможность ввода этнографических сцен, ставших со временем обязательными для «святочных» произведений. Кроме того, имя героини, вынесенное в название, в дальнейшем способствовало особому восприятию баллады ее читателями: стиралась разница между «Светланой»-текстом и Светланой-героиней. Текст и героиня как бы взаимозамещались, незаметно перетекая друг в друга. Выражение А. Бестужева «прелестная, как радость, Светлана» [37, 21] может восприниматься и как восхищение светлым образом героини, и как эмоциональная оценка баллады, которую часто называли «светлой»¹². Пример этот не единичный, это становилось свойством текста.

И наконец, в-третьих – процесс поиска самого имени. В первом переложении Ленора заменена Людмилой по вполне понятным причинам: это был один из элементов русификации текста. Тем же путем шли авторы переделок «Леноры» на другие языки: «Нерина» Фомы Зана (1818) в польском варианте, «Маруся» Л. И. Боровиковского (1829) – в украинском и др. [см.: 68, 1–32]. Людмила – имя православное. Память святой мученицы княгини Людмилы, бабки чешского святого князя Вячеслава, отмечается Православной церковью 16 (29) сентября. Однако в древнерусском именнике имя Людмила отсутствует. Оно встречается только с конца XVIII века в качестве литературного имени, построенного по модели составных славянских и древнерусских имен типа Владимир, Святослав, Вячеслав (как, например, в балладе Карамзина «Раиса» и в «русской сказке» самого Жуковского «Три пояса», 1808)¹³. В России личное имя Людмила начало использоваться только с 1830‐х годов, и произошло это несомненно под влиянием баллады Жуковского и поэмы Пушкина «Руслан и Людмила».

Для новой переработки баллады Жуковскому необходимо было и новое имя. Выбор сначала падает на Ольгу. Однако Ольга отвергается, скорее всего, вследствие слишком сильных исторических ассоциаций: княгиня Ольга была уже хорошо известна читателю по историческим сочинениям, и ее имя могло придать тексту ненужные дополнительные, противоречащие замыслу Жуковского, оттенки¹⁴.

Русская поэзия и драматургия второй половины XVIII – начала XIX века использовала множество псевдорусских имен с положительной эмоциональной окраской: Милана, Прията, Милолика, Добрада, Любим и т. п. Так, и Жуковский, обдумывая план поэмы «Владимир», над которой он работал одновременно со «Светланой», дает ее женским персонажам имена того же типа – Милослава, Милолика, Добрада [см.: 241, 78]. Однако, выбирая имя героини для новой версии бюргеровской баллады, он останавливается на Светлане. Жуковский не придумывает это имя – оно уже известно. Им уже воспользовался А. Х. Востоков в «старинном романсе» «Светлана и Мстислав», написанном в 1802 и напечатанном в 1806 году [см.: 73, 79–92]. Со стороны Жуковского, однако, это было не просто заимствование, но органичный и взвешенный выбор имени, производного от слова светлый. Выбор этот мог быть обусловлен и временем действия баллады – святками (о родственной близости понятий святости и света, сияния, которая подкрепляется и на уровне языка, писал В. Н. Топоров [см.: 333, 475–477]). Дав героине новой баллады имя Светлана, Жуковский тем самым «подарил» XX веку одно из самых любимых и распространенных имен.

«Пришли нам свою балладу»

О новой балладе Жуковского заговорили еще до ее опубликования. Пока, конечно, только в узком кругу «своих». В июне 1812 года К. Батюшков (который, после двух созданных Жуковским баллад и в ожидании третьей, назвал поэта «балладником»¹⁵) пишет ему: «Пришли нам свою балладу, которой мы станем восхищаться, как „Спящими девами“, как „Людмилой“…» [26, II, 220]. Новая баллада Жуковского уже ходит по рукам. Через месяц тот же Батюшков сообщает П. Вяземскому: «Я читал балладу Жуковского: она очень мне понравилась и во сто раз лучше его дев¹⁶, хотя в девах более поэзии, но в этой больше grâce и ход гораздо лучше» [26, II, 223]. Первый выпуск «Вестника Европы» за 1813 год дал возможность широкому кругу любителей поэзии познакомиться с текстом «Светланы» [см.: 124, 67–75]. Поэты отреагировали на публикацию незамедлительно. В том же «Вестнике Европы», через номер, было напечатано послание А. Воейкова к Жуковскому, в котором героини его баллад изображаются как подруги поэта:

Иль с Людмилою тоску делишь
О потере друга милого.
Иль с Светланою прелестною
Вечерком крещенским резвишься… [66, 277].

Седьмой номер «Вестника Европы» за 1814 год также содержит отсылку к «Светлане»: В. Л. Пушкин в послании к Д. В. Дашкову называет Жуковского «другом Светланы»:

Жуковский, друг Светланы,
Харитами венчанный… [255, 677; 256, 208].

В том же году молодой Пушкин в стихотворном послании «К сестре» использует образ героини новой баллады для сравнения его с адресатом своего послания:

Иль смотришь в темну даль
Задумчивой Светланой
Над шумною Невой? [254, I, 47].

По свидетельству А. Воейкова, летом 1814 года на празднике, устроенном в имении Чернь по поводу дня рождения А. И. Плещеевой, виновница торжества уже «пела „Светлану“ с оркестром» [307, I, 33]. Баллада была положена на музыку мужем исполнительницы, меломаном и композитором А. А. Плещеевым.

Члены литературного общества «Арзамас», основанного в 1815 году, получали, как известно, прозвища, заимствованные из баллад Жуковского и более всего – из «Светланы», причем сам автор был награжден именем героини этой баллады, которое в дружеском кругу закрепилось за ним навсегда. Так, в сентябре 1817 года А. И. Тургенев пишет Вяземскому: «Прощальным он [вечер] будет для Светланы, которая завтра скачет в Дерпт…» [9, 28]. Пушкин в конце августа 1831 года, рассказывая в письме к Вяземскому о поминках по своему дяде В. Л. Пушкину, сообщает о Жуковском: «Светлана произнесла надгробное слово, в коем с особенным чувством вспоминала она обряд принятия его в Арзамас» [254, X, 379]. Много лет спустя, в 1849 году, Ф. Ф. Вигель, обращаясь к Жуковскому в письме, называет его «вечно милой Светланой» [59, II, 330]. А Вяземский в стихотворении «12 июля 1854 года» характеризует поэта через созданный им же самим образ: «Светлана прозвищем, Светлана и душою» [75, 71]¹⁷.

После опубликования «Светланы» круг ее поклонников расширяется с каждым годом. Дети, барышни, любители поэзии заучивают балладу наизусть. Ее, по обычаю того времени, декламируют на вечерах и раутах, она откладывается в сознании читателей целиком, фрагментами, отдельными строчками. Текст баллады начинает свою «общественную» жизнь.

Через два с половиной года после выхода «Светланы» в свет, в июне 1815-го, Жуковский в одном из писем не без удовольствия сообщает о визите, нанесенном им Е. И. Кутузовой, вдове фельдмаршала. Хозяйка подвела к поэту своего маленького внука (К. Ф. Опочинина). «Его заставили, – пишет Жуковский, – читать мне Светьяну, он сперва упирался, потом зачитал и наконец уж и унять его было нельзя» [341, 14] (курсив Жуковского. – Е. Д.). Ребенок, судя по беглости чтения, знал балладу назубок. В этом же письме Жуковский сообщает о том, что дочь хозяйки Анна Михайловна Хитрово читает его баллады «с удивительным, как говорят, совершенством» [341, 14].

Осенью того же года Жуковский посещает царский двор в Павловске, где в течение трех дней читает свои баллады, в том числе, конечно, и «Светлану». «Во дворце баллады приводили слушательниц в восторг» [331, 251]. После этого визита Жуковский и получает высочайшее предложение стать чтецом императрицы Марии Федоровны [см.: 136, 85–89].

В 1820 году Н. И. Греч уже включает «Светлану» в составленную им «Учебную книгу по российской словесности» [см.: 95, 345–352]. С этого времени баллада Жуковского, прочно закрепившись в качестве обязательного текста школьных учебных программ, регулярно входит в многочисленные хрестоматии для гимназий и других средних учебных заведений¹⁸.

Хрестоматийные тексты играют в культуре особую роль – известные всем (или очень многим), они создают общедоступный язык; ими оказывается возможным оперировать без отсылок в различных языковых, культурных и бытовых ситуациях. Достаточно бывает намека на такой текст, чтобы вызвать в собеседнике нужные ассоциации.

1 2 3

...

Премиум

4.5

(6 оценок)