Добро, строго говоря, всегда оказывается в менее выигрышном положении, нежели Зло, аристократизм – в менее выигрышном положении, нежели плебейство. Но не в том ли смысл позорной казни, принятой за нас Спасителем?

Они насквозь пропитаны плебейством, все наши низменные оппоненты. Плебейство же ведёт в ад.

Сколько раз доводилось слышать: зачем надо гордиться белыми, если выиграли красные? Кто силён, тот и прав, логика низменности. Между тем, маленький сербский народ веками подаёт нам пример благородства, обучая гордиться не победой, но гибелью за правду: Косовым полем.

Так начнём же разговор о благородстве. И в память Доминика Веннéра, и в понимание того, что благородство – самоубийственное, непрактичное благородство – является единственной действенной защитой от разрушительных социальных процессов. Определим его смыслы. Не дадим его присвоить.

Благородство – единственный щит честного (честь!) христианина: от герцога до крестьянина.

Ибо плебейство ведёт в ад.

Право свободнорожденных

Перечитываю один из немногих документов, уцелевших после того, как родовое гнездо трижды обшарили чекисты. Позволю себе воспроизвести текст целиком, он невелик.

«Гражданское управление (на правах губернского правления) на территории Китайской Восточной Железной Дороги. Административное отделение. Марта, 7 дня, 1907 года, N 514, Харбин, Манчжурия. (Штамп типографский).

Удостоверение.

Гражданским управлением разрешено представителю сего Константину Гавриловичу Чудинову иметь у себя на квартире револьвер, что подписью и приложением казенной печати удостоверяется. Удостоверение действительно по 1 января 1908 года.

Помощник управляющего дорогой по гражданской части генерал-лейтенант в отставке (подпись неразборчива).

Начальник отделения (подпись неразборчива).

(Печать)».

Полагаю, что с 1 января 1908 года действие удостоверения было преспокойно продлено. Полагаю не без оснований: я знаю дальнейшую судьбу этого револьвера. При первом из упомянутых выше обысков его сумел вынести под одеждой из дому один из четверых сыновей. Ребёнок уже превосходно понимал, что наличие револьвера в доме равнозначно немедленному расстрелу отца. (От расстрела, впрочем, всё равно ничто не спасло, но всё же несколькими годами позже). Мальчик незаметно бросил револьвер в колодец – решение самое быстрое и верное.

Как оно символично. Свободная страна разрешает людям иметь оружие, несвободная – за обладание им убивает. Мы же, сегодняшние, относительно личной свободы застряли на полпути.

А Константин Гаврилович был свободным человеком – подданным Российской Империи.

Заметим, в стране, которая так называлась, люди отнюдь не бегали по улицам, паля друг в дружку. Даже в катастрофе 1917 года (в обеих, точней сказать, катастрофах этого года) фактор права гражданского населения на обладание оружием не сыграл решительно никакой роли.

Можно возразить: не почитает ли автор этих строк самыми свободными некоторые своеобычные страны, к примеру из тех, что называются обыкновенно «южнее Сахары»? Ведь там с калашниковыми носятся даже семилетние. Ответ, строго говоря, и заключается в приведенном выше документе. В цивилизованной стране на оружие положено иметь разрешение. И разрешение такое не должно быть выдано лицу психически неустойчивому, судимому и т. п. Владелец же оружия несёт ответственность за то, чтобы к помянутым категориям лиц его револьвер никак не попал. Только добропорядочный и полноправный гражданин может быть вооружён.

Вот тут просто слышу гневное: так ведь у нас (это «у нас» выделяется на самый зловещий манер) у нас-то как раз первыми получат разрешения не добропорядочные граждане, но самые сомнительные, у таких в местах выдачи подобных разрешений тут же окажется «всё схвачено». Отвечу: вопрос права на обладание оружием и вопрос современного состояния правоохранительных органов – это решительно не сопряжённые друг с другом вопросы. Отдельно с ними и надлежит разбираться.

И уж заодно: если вновь перечесть приведенный выше маленький документ, выплывает одна любопытная деталь. Возможность на законных основаниях иметь огнестрельное оружие зависела не от писаришки, коего, быть может, и можно соблазнить отрезом на женино платье, о нет, от особы весьма сановной.

Другое дело, что ещё на рубеже веков вообще не требовалось выправлять удостоверения. Римское право ведь, как известно, рассматривает владение оружием такой же неотъемлемой прерогативой свободного человека, как, к примеру, владение землей. По нему государство отнюдь не дарует это право, человек просто рождается с ним. (Свободный, понятное дело, человек, этим и отличный от раба). Отошла ли наша Империя от Римского права в начале ХХ века? Нет. Она не взяла на себя полномочий даровать право на оружие, она просто упорядочила положение вещей. Ведь, если разобраться, скорбный рассудком либо террорист (пусть отсидевший своё) полноценно свободным человеком быть не должен.

Так что государственная регистрация личного оружия базового принципа человеческой свободы отнюдь не умалила, напротив, дала ему новую жизнь в свете усложнения жизни общества. Да и оружие, само оружие, того требовало. Инструменты смерти весьма усовершенствовались с тех времён, когда «роковые стволы Лепажа» пылились у предков по всем углам кабинетов и курительных комнат. А уж у римлян, одаривших нас своим правом, оружие было вообще исключительно холодное.

Многие уже говорили: сейчас мы пребываем в рабском статусе. Что же, повторю и я, ведь проблема владения оружием набирает остроту при нынешнем ухудшении криминальной обстановки в городах.

Мы, конечно, можем все дружно увлечься охотой. Но охотничье ружье не очень удобно носить с собою, да и не положено. Его надлежит между выездами на охоту хранить дома, в специальном сейфе.

Но разрешатся ли наши проблемы, если мы станем ходить по улицам вооружёнными до зубов? Нет, не разрешатся. Всё ж таки и государство кое на что подписывалось в рассуждении обережения нас от криминала. Однако при status quo наблюдается некоторый неприятный перекос. Неблагонадежные граждане (как и неграждане) имеют противозаконные каналы для приобретения оружия, между тем как граждане добропорядочные лишены официальной возможности его покупать. 1:0 не в нашу пользу.

В известной среде, правда, модно убивать тех, кто не приглянулся с лица либо не показался довольно почтительным, из травматики. Но на то есть две причины. Во-первых, травматика, она действительно убивает. Особенно если умеючи. Но, главное, во-вторых, убийство, совершённое с помощью травматического оружия, недешёвый адвокат играючи выставит случайностью, отсутствием злого умысла, сущей ерундою. При нападении же с настоящим огнестрельным оружием свобода его маневра несколько ограничится. Но то, что для убийств часто употребляют травматику, ничуть не свидетельствует, что преступники не запаслись давным-давно оружием огнестрельным. На этот счет мы нимало не должны обольщаться.

Вопрос об оружии поднимают и будут поднимать дальше: он слишком важен.

Что же касается револьвера, помянутого в исходящей бумаге N 514 за 1907 год, так это был наган. Я всю жизнь о нём вспоминаю. И мне очень хочется в один прекрасный день спокойно зайти в магазин и купить себе такой же. Насколько мне известно, их ещё делают.

Походить на Пальма

В городе Браунау стоит памятник работы скульптора Конрада Кнолля. Хороший памятник. Человек, одетый и причёсанный по моде, изобличающей, что XIX век ещё не вполне вступил в свои права, запечатлён в очень естественной позе, безо всякой напыщенности. Левой рукою он опирается о какой-то выступ, правую трогательно прижимает к сердцу. Скульптору удалось передать исполненное одухотворённой решимости выражение его лица.

На постаменте начертано: Йоганн-Филипп Пальм.

Это имя ничего нам не говорит?

Тем хуже для нас.

Зайдя нынешней осенью на один из регулярно просматриваемых мною порталов, я заметила скромную рамочку, вписанную в текст одной из статей. В рамочке этой, слегка похожей на траурную, редакция просила читателей «не подставлять себя и нас», быть поаккуратнее в комментариях. Как раз для нынешней статьи я захотела текст этого объявленьица скопировать, но не успела. Вместо него висело уже другое. Комментарии «по техническим причинам» отключены. Что же, всё понятно.

Копий на сию тему поломано немало, так что постараюсь не повторять уже сказанного. Совсем кратко: за комментарии теперь кто-то должен отвечать. Либо редакция, либо сами комментаторы.

Кажется, сердце успокоилось вот на этом: «Наш подход в том, что её (ответственность, ЕЧ) несёт автор, который это опубликовал, то есть, если это опубликовано не по поручению редакции СМИ, не в рамках его должностных обязанностей. И суть наших поправок заключается том, чтобы дать правоохранительным органам инструментарий находить и наказывать реальных авторов», – так, во всяком случае, заявляет депутат-законотворец И. Пономарёв.

Следующий логичный шаг – требование, чтобы редакция (ну не хочет же она, в самом деле, неприятностей на свою голову) по первому требованию предоставляла IP-адреса разгулявшихся блоггеров.

Ах, как же мне хотелось когда-то давно, чтобы редакторы были обязаны удалять из блогов матерщину. Не выношу этой мерзости, органически не выношу. Но ведь «матерщина и похабщина» (последнее, кстати, труднее определить, критерий-то «похабщины» у каждого свой), как мы все понимаем, никого на самом деле не заботят. И никому адреса матерщинников и тем паче похабников не понадобятся.

Предпринято это всё против «экстремистов» и «ксенофобов». О первом термине можно сказать одно: он до чрезвычайности не конкретен. Дугин со товарищи, к примеру, призывают ритуально бросать заживо в доменные печи Примакова с Горбачёвым, а ещё шарашить ядерными бомбами по «землям ереси» – и ничего, не экстремизм ни в одном глазу. А скажешь всего-навсего, убеждён, мол, будто твой народ лучше других – глядишь, натуральный экстремизм и дело заведено. Так что причудливо тут всё, причудливо.

Но значительно хуже всё обстоит с «ксенофобией». Тут уже имеет быть терминологическая фиксация односторонности. Ксенофобия, если перевести с греческого, означает – боязнь пришлых. А, коль скоро мы на своей земле не пришлые, возбуждать дела по «ксенофобии» возможно лишь против нас.

И да, ещё немного о «разжигании». Тот, кто берет травматику и идёт убивать, в интернете обычно не «разжигает». Он просто убивает и пытается скрыться, либо, если не удалось, оказать через «своих» давление на следствие и суд. А «разжигают» те, кто выражает негодование по поводу этих убийств, по поводу попустительства властей. То есть, опять-таки, мы.

Всё те же властные метания – как бы создать видимость всеобщего довольства? Как бы так всё забетонировать, чтоб вышло гладко?

Мне скажут – комментарии под статьями, в конце концов, не статьи. Мне предложат почитать эти самые комментарии, в частности то, что пишут в них обо мне самой. Так за кого я сейчас радею? За амбициозных ничтожеств, не имеющих элементарных понятий о приличии, действительно ошалевших от того, что можно безнаказанно изливать свою скверну? Да, в блогах пасётся немало таких вот недочеловечков. Их больше, чем нормальных людей. Но мы уже определились выше, что как раз их никто и ни за что привлекать не станет. Кому они нужны.

Ну, и кроме того: законотворческое причёсывание и вспрыскивание духами блогов – это только начало наступления на интернет.

А к чему я, собственно говоря, повела речь о неведомом нам Йоганне-Филиппе Пальме?

Давно это было – в годы оккупации германских земель войсками некоего лица корсиканской национальности по имени Наполеоне Буонапарте. Один человек (имя его так и осталось в истории неизвестным) написал брошюру «Германия в своём уничижении», где приводил всяческие неприятные факты, в частности, о поведении оккупантов в Баварии. Ну и принёс свой труд издателю. А вот издателя этого звали Йоганн-Филипп Пальм. Пальм брошюру издал.

Анонимная брошюра наделала шума – и вскоре оказалась в руках у бонапартистов. А вслед за этим Пальм был арестован. Арестовать, собственно, хотели не его, а автора. Вот только издатель отказался его назвать.

Разъяренный Буонапарте от злости катался по земле, изрыгая проклятия. (Я не преувеличиваю, такое обыкновение за ним водилось…) Ну как же ведь так – какой-то Пальм стоит на дороге у великого «императора», желающего немедля поквитаться с негодяем, отрицающим, что принёс он в эти земли закон и права человека. Пальма уламывали: мил человек, дело-то серьёзное! Ну зачем самому на рожон лезть? Открой только имя окаянного писаки, и ворочайся домой, к семье! Ну не имя, так хотя бы IP, ну что тебе стоит?!

Пальм был непоколебим.

Ну а дальше случилось одно из тех мерзких преступлений, каждое из которых не делается менее мерзко оттого, что почти вся биография Буонапарте только из них и состоит. Гражданина вольного города Нюрнберга, штатского человека Пальма судили чрезвычайным военным судом. Судили? Нет! Даже этот незаконный суд был липовым. «Император» заранее отдал приказ расправиться с издателем.

Пальм был «приговорён» к расстрелу и убит в 24 часа. До последнего мгновения он имел возможность спасти свою жизнь, произнеся единственное слово: чужое имя. Не имя свата, не имя брата, просто имя человека, доверившегося его издательской совести. Он этого не сделал.

Произошло сие злодеяние, просиял сей подвиг во славу профессиональной чести 25 августа 1806 года.

А мы, читая о поступках исполинов, воспринимаем это чем-то вроде статей из мифологического словаря. Красиво, конечно, но не бывает ведь в жизни, чтобы кто-то совлекал с неба солнце и запрягал в свою тележку…

Но ведь нас пока никто не просит умирать за анонимность читателей. Хотя пишем мы прежде всего для них, а не только друг для дружки, как нам порою кажется.

Следовало бы, конечно, раньше об этом написать. Несколько раз собиралась, но всё не могла понять: что-то очень важное за этим стоит, но что? Тень Пальма, вот что. Наконец вспомнилось. И всё встало на свои места.

Как бы было славно, выступи все вменяемые интернет-издания единым фронтом: против печально нашумевших законотворческих новинок. Пойди такой почин – вот бы вышло достойное дело. Ведь бороться с наступлением на свободу слова надо начинать именно сейчас, пока под удар попали блоги, дальше будет сложнее.

Редакция – любая нормальная редакция, на мой, во всяком случае, взгляд – должна удалять со своих форумов подзаборную лексику, бредни откровенно сумасшедших граждан и т. д. Но делать это надлежит исходя из редакционной политики, а не под чью-то диктовку: чтоб за сутки «то-то и то-то» исчезло!

Скверно, что тут скажешь. Ещё лет пять назад мне казалось, что небольшая цензура в информационном пространстве могла бы оказаться полезной. Всё-таки очень уж оно грязное. Но сегодня, когда мыслепреступление и словопреступление совершенно очевидно кажутся кое-кому нежелательнее беспричинных убийств из травматики или кулаками профессиональных самбистов, нежелательнее изнасилований и грабежей, уже слишком очевидно: интернет, во всей его порой гадостности, это наше всё.

Может попробуем, всем-то миром, отбиться? Отыграть назад блоги? В честь Йоганна-Филиппа Пальма.

О женах благочестивых

В 1741 году российская корона увенчала женщину, которая сразу начала – и полтора десятка лет, преодолевая баранье сопротивление «не готового» к такой перемене общества, – вела борьбу за бурно дебатируемое нами сегодня явление – мораторий на смертную казнь. И установила его.

Это был мораторий, не отмена. Государыня Елисавет Петровна покуда стоит с нами на одном уровне гуманности. Правда, 9 ноября (в день, когда Конституционный суд рассмотрит запрос Верховного суда о применении смертной казни с января 2010 года) мы рискуем в сравнении с её уровнем изрядно упасть. Спустя два с половиною столетия.

Диву даёшься, сколь мало мы ценим порой величайшие в отечественной истории достижения. Князь Михаил Щербатов изволил в своё время заметить, что кнут был-де хуже четвертования. Интересно, спрашивал ли князюшка мнения приговорённых к четвертованию? Кнут – страшная вещь, но умирали от него только некоторые. Большая часть наказуемых выживала. И даже не оставалась калеками. А главное – отнюдь не Елисавет Петровна кнут изобрела.

Зато пытки при допросах (обычная для того времени практика) отменила лично она.

Щербатовскую трактовку деяния императрицы бездумно повторяют до сих пор: со страха за свою жизнь, готовясь выступить против узурпаторши Анны Леопольдовны, Елизавета дала обет, что никогда никого не казнит смертью в случае успеха. Не столько, дескать, добрая, сколько трусливая. Недопонимание, равное прямой лжи.

По зароку видно того, кто зарекается. Человек, способный в роковую для себя минуту осознать ценность чужой жизни, – велик душой. Но едва ли в одном зароке дело. Можно пообещать, допустим, большое пожертвование: выплатил и забыл. А мораторий был не разовым жестом – он был старательно проводимой внутренней политикой. Первый указ – в мае 1744 года. Недовольство на местах. Повторные указы, разбирательства. Новый указ сената в 1754-м. Трения с кодификационной комиссией, пытавшейся, вопреки воле императрицы, всё же протащить смертную казнь в новое законодательство.

Императрица умерла, не увидев полной отмены смертной казни, о которой радела. Но ни один её подданный не был казнён. Благочестивая женщина – она считала человеческую жизнь Божьим даром, на который не вправе покушаться государство.

Чтобы понять величие её деяния, необходимо помнить, в какое время оно было совершено. При Анне Иоанновне ещё жгли на кострах по обвинению в «волшебстве». За год до воцарения Елизаветы мужеубийц закапывали заживо, а воров вешали за ребро. При этом мы отнюдь не были образцом дикости, так, зверствовали на вполне среднеевропейский лад.

И вот, едва успев вернуться в Европу, молодая империя даёт этой самой Европе пример человеколюбия. А дочь смягчает жестокость нравов отцовских времён.

Наблюдая сегодняшние волнения вокруг моратория, как-то особенно остро осознаешь, что цивилизованность заключается отнюдь не в умении пользоваться компьютером.

Вице-спикер Госдумы Любовь Слиска 9 ноября, оказывается, пойдёт «в храм ставить свечку за то, чтобы в нашей стране была восстановлена смертная казнь».

Вот так. Женское благочестие в XXI веке иной раз выглядит довольно странно в сравнении с женским же благочестием века XVIII. Каждый волен по своему вкусу считать это прогрессом или же деградацией.

Любители смертной казни всегда строят свою аргументацию определённым манером. «Маньяки и убийцы детей должны нести заслуженное наказание».