…На Вадькины проводы в армию пришло человек 80. Пара семейных конгломератов и тройка незамужних тетушек из родни, как и полдесятка друзей дома, быстро затерялись в не знающем пределов цунами молодежи. Ни по каким меркам старая четрёхкомнатная квартира не смогла бы вместить такого количества народу, – но друзья сына и дочери (знакомые и незнакомые ВИ с женой) явились накануне, и сами вытащили на 2 сопредельные лестничные площадки лишнюю мебель; и приволокли из ближайшего супермаркета продукты: 10 кг куриных окорочков, 20 кг картошки, ведро майонеза, по мешку моркови с луком, и 10 палок колбасы, не считая хлеба, который уже просто тащили в руках, охапками. Правда, ВИ с Олей показалось, что кое-кто из добровольных помощников начал праздновать загодя, и много в том преуспел, но… Кто там уже стал бы придираться!

Сашки-Вадькины родители, как называли их друзья, вообще никогда не заморачивались, с кем дружат дети. Они верили дочери с сыном безоговорочно, и знали твердо: те, с кем они дружат, не могут быть негодяями. Хотя звоночки имелись; как-то раз в середине перестройки, когда ВИ купил, наконец поднапрягшись, подержанную машину, с неё в первую же ночь стоянки под окнами (гараж где ж взять!) оперативно спёрли всё, не приваренное насмерть. ВИ, больше от неожиданности, поогорчался, посетовал… Да и плюнул, потому что некогда было, – ради возможности всем вместе ездить на дачу в собственном авто он влез в долги, и работы набрал под завязку. Да и зеркала заднего вида с мотороллой по цене не стоили истерики.

Тем более поразило ВИ, что к вечеру того же дня вдруг позвонили в дверь, и сбежали, а на пороге оказалось все украденное.

ВИ глянул на мотороллу, дворники и смущенную ухмылку сына, и решительно потребовал объяснений, а сын нахмурился:

– Пап, мы живем в криминальном районе. Ребята просто не знали, что это наша машина… Пойдешь в милицию?

– Нет, – сказал ВИ, помолчав, – не пойду.

…Стояли лихие 90-е; чуть не днями одна из подруг жены, рыдая у них в квартире, на наспех прибранной кухне, рассказала: у сестры обнаружилось тяжелое и запущенное онкологическое заболевание, и муж немедленно испарился, а сын – студент-физик, отличник МГУ и отличник ГТО, – чтобы заработать на операцию матери, нанялся стриптизером в клуб для богатеев. Ни ВИ, ни кто-то другой из старых знакомых, чтобы помочь, такими деньгами не располагал, хоть убейся.

А студент-физик теперь располагал.

…После провод, которые заняли не только день, но и почти всю ночь, Вадьку отправили на призывной пункт к 8 утра, а в 10 он опять позвонил в дверь, к ужасу родителей. Выяснилось, что контингент забираемых в армию оказался настолько пьян, что всех вернули по домам – отсыпаться, со строгим наказом явиться на следующий день по месту службы самостоятельно, на электричке, и в приличном виде – c удивительным по тем временам доверием к чувству долга призываемых, доходящим до революционного романтизма.

ВИ с женой, совершенно потерявшиеся в наканунешнем валтасаровом пире, взяли друг друга в руки, расспросили сына, как такое могло случиться: ведь из дому уходил трезвый?! Оказалось, пока ждали на призывном пункте, почти у всех завтрашних солдат с собой оказались припрятаны заначки… Родители строго указали Вадьке, что по сю пору ещё никого из их рода из армии не выгоняли, отпоили капустным (с дачи) рассолом, и отправили служить. В тот же день, к вечеру, опять-таки пришли ребята со двора, и затащили обратно мебель, и помогли убраться, и помойку вынесли…

А потом ещё много раз заходили, спрашивая, что пишет Вадька, и не надо ли чего, и не обижает ли кто.

…Теперь, категорически запретив близким говорить при нем на любые медицинские темы, ВИ уехал на дачу. Московская квартира, пропитанная запахом лекарств, ушедших в вечность тихих радостей и памятью о том, чего уже больше никогда не будет, давила на психику, комкала дни с самого утра, и всё норовила добить. На стенках висели фотографии; на любой горизонтальной поверхности, на каждой полке ВИ натыкался на ордена сына, его письма из горячих точек, и благодарственные письма от командиров, и на собачьи миски и собачьи витамины, и на лекарства жены… Квартира как будто застыла от горя, как муха в янтаре, и хозяина своего всё норовила обездвижить, добить, приковать к лекарствам и отчаянию.

А дача (он помнил, помнил) была благословлена или обречена на каждодневные вводные, и эти сложности – он надеялся! – не дали бы впасть в окончательную и непреодолимую безысходность.

После катастрофы ВИ уперся жить на даче один, хотя всем, и ему в том числе, было ясно, что это авантюра: хозяйством (как и садом) всю жизнь занималась жена. ВИ мог, конечно, сварить себе сосиски и суп из пакетика, измерить давление и снять показания со счетчика; знал, где лежат телефоны электрика, газовщика и сантехника, но в остальном был полным профаном. Сам он думал: ну и что?.. А вот Сашки согласились оставить его в покое только по одной причине: чтобы лично убедился, как сложно с непривычки остаться одному, и сделал правильные выводы.

– Почему бы тебе не переехать к нам? – спрашивала Сашка-дочь, – и что, что далеко?! – ты всё равно работаешь на компе, у нас отлично берет МТС…

– Нет, – отвечал ВИ, – у вас там сумасшедший дом, я с ума сойду. Дети, собаки, кошки, куры…

– …к-крокодилы-бегемоты, обезьяны-кашалоты, стада д-диких обезьян… – хмыкал Сашка-зять.

– А если вдруг отключат воду, – волновалась дочь, – ты знаешь, где ближайшая колонка?

– Перестань, – отбивался ВИ, сохраняя достоинство. – Прекрасно я знаю, где колонка, возле Поповых.

– Ну да, – печально кивала дочь, – действительно.

– Вот! И нечего тут…

– Поповы продали д-д-дачу пять лет назад, – деликатно замечал зять, – там уже д-д-давно автостоянка, и никаких колонок. Д-дядь-Володь, а как печь топить, ты знаешь?

– Это камин, – оскорбленно возражал ВИ, – и я всегда его разжигал сам.

Кто бы спорил, он действительно разжигал камин всегда сам, по праздникам или сумеречными днями, когда их с женой общая душа просила праздника. Но ему никогда не приходило в голову воспринимать камин как единственную защиту от реального холода, когда отсутствие дров означает не отказ от случайного удовольствия, а большую проблему, угрожающую здоровью.

Для особо невезучих – даже угрозу для жизни.

А вскоре и другое выяснилось: когда оказываешься на старом, вроде бы давно обжитом месте, но в непривычном сиротском статусе, то даже родной дом дичает и не узнает тебя, и представляется чужедальним. В окружении затянутой пыльными простынями мебели, сваленных в кучу подушек и матрасов, старых табуреток, с которых скалятся чемоданы, ты поначалу-то вроде бы даже взбадриваешься. Чувствуешь себя таким студенчески-молодым, таким коммунально-юным, что можно обойтись и без второй подушки, и без любимой, подаренной ещё бабушкой, кружки с пингвинами, которая не ко времени спряталась куда-то к шутам в буфете, и пусть телевизор стоит на полу, а комп на подоконнике… Но проходит день-другой, и оказывается, что нельзя обойтись не без любимой чернильной ручки, не без привычных старых, вытертых добела джинсов, диска Пьяццолы и собрания сочинений Переса-Реверты, а без пояса из собачьей шерсти от ревматизма, ортопедических стелек, «лозапа+» и верошпирона.

…Как в том хокку, что когда-то прочла жена:

Слезы застывают на морозе сосновой смолой…

С горы сошла лавина,

И не оставила ничего для меня в этой весне,

Кроме осиротевшей планеты.

Это не был перевод, просто кто-то из блогеров замахнулся на классическую форму.

ВИ сбежал на дачу уже в апреле, и первое время Сашки старалась навещать его как можно чаще. Жили они далеко, километрах в ста пятидесяти от Москвы, их собственные дети уже учились и работали в столице, на руках внуки… Но как только могли вырваться – приезжали.

– Да не рвитесь вы, пожалуйста, – сердился ВИ, больше всех устав через пару месяцев от этой толкотни и бестолковщины, – что со мной сделается?! Будет надо – позвоню… И не вздумайте подписывать на шефство Крокодилов – студенты должны учиться, а не шляться на патронат к старому дедушке. Я же не на плато Рорайма, в конце концов, я в городе – врачи под боком, магазин за углом, машина на ходу, вокруг люди…

Крокодилы были домашним прозвищем внуков. Вспомнив Сашек, можно было догадаться, что семейный фольклор заметно тяготел к обобщениям.

– Папа, у ребят уже каникулы. Мы просто скучаем по тебе, и дети тоже, вот и всё. И потом, надо же помочь с участком…

– А что такое у меня с участком? – удивился ВИ.

Потому что именно сейчас сад, которым никто последние два года не занимался, как-то особенно утешал: не прибранный, не приглаженный, без регулярных клумб и рабаток, он незаметно сливался с пейзажем за соседскими заборами, и становился просто кусочком чего-то нерукотворного и надмирного, где места не было ни человеческим планам, ни, как следствие, человеческим разочарованиям. Там возникли, густели и ширились таинственные уголки и загадочные, невесть кем протоптанные дорожки, ведущие в никуда…

– Ага. Кошки на водопой ходят! – говорила, воинственно подбоченившись, дочь. У неё вообще характер был решительный и бескомпромиссный.

– Не выдумывай. Вам что, заняться нечем? – растет себе, и пусть растет…

– Да тут скоро ходить станет невозможно!

ВИ задумчиво огляделся. Некоторая правда в словах дочери, скажем прямо, была: никем и ничем не сдерживаемая флора совершенно вышла из берегов. Траву сложно сделалось игнорировать: уже в июне она отросла и загустела так, что смотрелась прямо-таки океанически. Среди зеленых айвазовских гребней и впадин летучими рыбами ныряли бабочки; зелёные плюмажи одуванчика пёрли из щелей растрескавшейся плитки на дорожках, перед калиткой разлеглись цеплючие ловушки подмаренника, а проход к любимой скамейке под ветлой оказался совершенно затянут снытью и иван-чаем, из глубин которого одуряюще пах земляничный жасмин. ВИ искоса глянул на дочь, приосанился, и сказал:

– Траву я скошу.

– Сам? – ужаснулась дочь, – ты же никогда… Пап, давай купим газонокосилку!

– Не делай из меня остолопа! – возмутился ВИ, – кто сажал яблони? – вот эти, да, по одной каждый год, когда рождались вы с братом, и твои дети… мы с матерью всё делали вместе!

Дочь только головой качала. Не то чтобы папа был человеком сугубо городским, нет, – просто он был поэт, и разбирался скорее в стихах о буколической жизни, чем в печальных и трудных реалиях этой жизни. Сколько Сашка себя помнила, привлечь отца к садовым работам можно было лишь грубым шантажом – например, угрозами обратиться к соседу, которого ВИ недолюбливал за образцово-показательный огород, который ему, ВИ, постоянно ставили на вид. Сосед был рачителен, суров, и пахал у себя на участке, как ударное звено полевой бригады тракторов «Белорусь».