Выступая под флагом возвращения к каноническому строю, епископат в первую очередь добивался отмены власти обер-прокурора для того, чтобы играть большую политическую роль. Иначе понимало «каноны» приходское духовенство, для которого большее значение, чем учреждение патриаршества, имели вопросы о выборности епископата и о реформе прихода. Уже в 1905 г. наметилось противостояние епископата и белого духовенства, что отмечали публицисты:

В сознании и воле русской учительствующей Церкви в настоящее время происходит движение, которое неизбежно должно привести к принципиальному разногласию ‹…› между высшим правящим – монашествующим и низшим, приходским – белым духовенством ‹…› И члены Синода, и столичные священники указывают на необходимость вернуть Церкви каноническую свободу; те и другие выдвигают принцип соборности, те и другие настаивают на созыве Поместного Собора и избрании патриарха. Но по внутреннему стремлению, по вдохновляющему намерению, оба эти акта не только различны, но и противоположны друг другу, имеют наклон в разную сторону, ведут к разным горизонтам.

Причину разногласий автор видел в том, что епископат ищет способов усилить свою власть:

На принцип соборности высшая иерархия посмотрела как на орудие своего усиления и перехода власти из рук обер-прокурора к коллегии епископов и ее ставленнику ‹…›. Правящее монашество ходатайствует о соборе в надежде придать церковной реформе наклон в сторону епископской олигархии ‹…›. Правящему монашеству обер-прокурорская власть кажется помехой для непосредственных сношений с властью светской.

В то же время приходское духовенство «мечтает о Соборе, который сольет духовенство с народом и приведет к победе демократии»^[100].

Сходные оценки высказывал известный историк Н.Ф. Каптерев^[101]:

Конечно, все архиереи желают церковной реформы, но эту реформу они видят прежде всего и главным образом в уничтожении власти обер-прокурора Св. Синода. Только в обер-прокуратуре все зло нашей Церкви, – говорят и пишут они; обер-прокурор поработил окончательно архиереев, а в их лице и всю Русскую Церковь, поэтому нужно уничтожить обер-прокурорскую власть, и сделать архиереев вполне свободными и независимыми, и только тогда процветет Русская Церковь. Для достижения именно этой цели и нужно учредить патриаршество, которое убьет обер-прокурора, – этого требует, с архиерейской точки зрения, возможность процветания Русской Церкви. Сверх этого требования наши иерархи пожелали себе еще только одного, как передавали газеты: своего непосредственного участия в высших государственных и законодательных учреждениях. Ни о каких других желательных коренных в Церкви реформах наши архиереи доселе, сколько известно, серьезно не заявляли^[102].

Иначе понимают реформу миряне и священники, которые опасаются «архиерейского произвола и усмотрения» и хотели бы утвердить выборность епископата.

С критикой одностороннего отношения епископата к канонам выступил и профессор А. Чирецкий в «Богословском вестнике»:

в существе дела наши иерархи хотят утвердить священную важность и безусловную обязательность только за теми канонами, которыми утверждается их власть и господствующее положение в Церкви. Предполагается, что все зло церковной жизни, пресловутый «паралич» Церкви идет от Петра, является следствием совершенной им церковной реформы, извратившей канонические нормы церковной жизни, в которых жила русская Церковь ‹…› заимствовав их от Византии. На место богоустановленной епископской власти в Церкви поставлена была власть светских лиц, чиновников, которые не только поставлены были рядом с иерархами, но в лице синодального обер-прокурора фактически властвовали и над владыками. Конечно, это не канонично и не согласно с нормами церковной жизни. Но кроме недопустимости светского чиновничьего властвования в Церкви, каноны утверждают еще нечто иное, пред судом чего окажутся неканоничными и другие, кроме чиновничьего властвования, стороны церковной жизни и, кроме синодального обер-прокурора, другие лица, не исключая и самих архиереев. Например, едва ли может служить к утверждению положения наших иерархов строгое применение 29 и 30 апостольских правил, по которым всякий епископ, получивший сие достоинство «деньгами» или «мирских начальников употребив», подлежит извержению и даже отлучению. По церковным канонам епископы должны быть выборными, а не назначенными светской властью, иначе поставление считается недействительным (Ант. 19, 23; Лаодик. 12 и др.). Такого рода каноны скорее могут явиться камнем преткновения и вызвать крушение всякого авторитета наших владык, ставя под сомнение законность и действительность их поставления. Отсюда перед нашими иерархами в сущности дилемма: или последовательное и строгое выполнение канонов для полного устранения всей скверны неканоничности в современной обстановке жизни Русской Церкви, во всех ее частях, до замены назначенных епископов выборными, или – приспособление самих канонов к условиям современной жизни^[103].

Вопрос о церковных канонах зазвучал даже с трибуны Государственной Думы, где обер-прокурор Святейшего Синода П.П. Извольский 22 марта 1908 г. заявил:

Для Церкви ее каноны – тот Свод Законов, которым она руководствуется и от которого отступить не может, не отрицая самого своего бытия как Церкви. Позвольте обратить ваше внимание на то, что доселе русское государство, столь часто обвиняемое в порабощении Церкви, считало себя, однако, обязанным соблюдать ее канонические основы. ‹…› Один из членов бюджетной комиссии, выражая согласие с моей точкой зрения на независимость и самобытность Церкви, поставил мне вопрос: почему я выдвигаю этот принцип только по отношению к контролю церковных средств. Господа, я говорю сегодня о средствах и контроле потому, что мы рассматриваем бюджет; об этом идет речь, но, исполняя свой долг представителя интересов Церкви перед государством, я, каждый раз, когда к тому представится надобность, буду входить на эту кафедру, чтобы отстаивать тот же принцип самостоятельности внутренней жизни Церкви, не отделения Церкви от государства, но союза, основанного на уважении к исконному каноническому строю Церкви^[104].

Это выступление было поддержано епископом Холмским Евлогием (Георгиевским), который считал недопустимым участие Думы в управлении Церковью:

Канонами церковными определяется внутренний строй Церкви, в них начертаны основы внутреннего самоуправления, а в области этого внутреннего самоуправления Православная Церковь не подлежит ведению Государственной Думы^[105].

Другая точка зрения была выражена П.А. Столыпиным. На думском заседании 22 мая 1909 г. он отмечал, что государство не касалось и не должно касаться вопросов канонического устройства Церкви. Что же касается внешнего законодательства, регулирующего взаимоотношения Церкви и государства, то здесь он считал необходимым, чтобы первенствующая роль принадлежала не Церкви, а государству:

Православная Церковь сильно затронута в тех вопросах, которые касаются отношения государства к Православной Церкви и даже к другим вероучениям, поскольку они соприкасаются с православием, например, в вопросе о смешанных браках. И вот, поскольку можно судить по современной прессе, по доходящим до правительства и до общества партийным политическим откликам, и в настоящее время существует, между прочим, мнение, что все вопросы, связанные с Церковью, подлежат самостоятельному единоличному вершительству Церкви. ‹…› После уничтожения патриаршества, после уничтожения Поместных Соборов к Святейшему Правительствующему Синоду всецело перешла в руки вся руководственно-соборная власть. С этого времени в вопросах догмата, в вопросах канонических Святейший Правительствующий Синод действует совершенно автономно ‹…›. Естественное развитие взаимоотношений Церкви и государства повело к полной самостоятельности в вопросах догмата, в вопросах канонических, к нестеснению Церкви государством в области церковного законодательства, ведающего церковное устроение и церковное управление, и к оставлению за собой государством полной свободы в деле определения отношений Церкви к государству. Наука государственного права вполне подтверждает правильность такого порядка вещей. Говоря о господствующем исповедании, наш известный ученый Чичерин указывает на то, что государство, конечно, вправе наделять господствующую Церковь и политическими и имущественными правами. «Но, – говорит Чичерин, – чем выше политическое положение Церкви в государстве, чем теснее она входит в область государственного организма, тем значительнее должны быть и права государства». Отсюда, я думаю, вытекает, что отказ государства от церковно-гражданского законодательства – перенесение его всецело в область ведения Церкви, повело бы к разрыву той вековой связи, которая существует между государством и Церковью, той связи, в которой государство черпает силу духа, а Церковь черпает крепость, той связи, которая дала жизнь нашему государству и принесла ей неоценимые услуги ‹…›. При разрыве ‹…› государство в глазах Церкви утратило бы значение государства православного, а Церковь, в свою очередь, была бы поставлена в тяжелое положение – в необходимость самой наделять себя политическими и гражданским правами, со всеми опасными отсюда ‹…› последствиями^[106].

Вопрос о том, в какой степени новый государственный орган – Государственная Дума может решать вопросы, связанные с Церковью, и изменять касающееся ее законодательство, так и остался нерешенным. Этот вопрос станет предметом обсуждения Поместного Собора.