Глава третья. Сумеречные тени

Страх тугой волной, как к тому времени и распухший черный туман, поджал со всех сторон Зою. Своей безжалостной рукой он надавил ей на горло и грудь, свистнул пронзительным гулом в ушах, потому она тягостно вздрогнув, обронила нить с прошлым, да резко сойдя с места, продолжая прижимать к левому боку сумку, направилась вперед. Впрочем, не разбирая дороги, тяжело дыша и пугаясь, слыша как в груди от правящей тьмы, точно заползшей и в ее душу, беспокойно и быстро застучало сердце, кажется, поддерживая себя лишь одной мыслью, которую теперь женщина озвучила вслух: «Увидеть, прикоснуться, обнять, поцеловать тебя Алёшенка… Ради этого я бы отдала оставшуюся часть жизни без раздумий».

Слова, впрочем, выплеснулись, моментально потерявшись в кружившей мге, чернильно-седой, которая уже в следующую секунду зло и жестоко ударила Зою в спину, подгоняя, повелевая ускорить шаг. Еще не более мгновения и аспидно-влажные пары еще сильней надавили на женщину, указывая и вовсе бежать. И если вначале Зоя побежала трусцой, то степенно стала набирать темп, все силами пытаясь вырваться из этого черного плена, чтобы наконец-то увидеть что-нибудь светлое, теплое, родное, какой для нее всегда оставалась семейная жизнь и ее единственный Алёшенька.

Ноги женщины ощутимо попадали в мелкие и глубокие ямки, наполненные грязью и водой, которая плюхала на джинсы, увлажняя их и с тем утяжеляя. Комковатая морока, усыпанная кристалликами льда, заскакивала в приоткрытый рот, обжигая своей стылостью, и горько, надрывно ударялось о грудь сердце, вроде пытающееся вырваться наружу. Неожиданно тугой влажный порыв ветра, возникший из ниоткуда больно огрел Зою по спине, отчего правая нога ее запнулась об левую. Все тело женщины резко накренилось вперед, намереваясь свалиться, но она также энергично мотнула головой назад, крепче вжав в бок сумку, и всплеснув правой рукой как крылом, выпрямив спину, тотчас остановилась.

И в тот же миг в царящей впереди, как и со всех сторон, густой чернильной тьме вспыхнула ярко-красная точка, ровно лепесток жизни или столь приятного лохмотка огня, указывающего на очаг в любом доме. Ослепительная капля света продолжала гореть, не изменяя своим размерам, хотя и той крохой сияния стала оттенять правящую тьму, создавая сумрачность в которой явственно обрисовался в виде тени облик человека. Еще чуть-чуть и фигура мужчины выступила четче, да ровно в единый морг ближе, так что Зоя слегка отпрянула назад, сделав шаг или два. Но даже с тем она лишь уменьшила расстояние до человека, будто бы он синхронно и резко двинувшись вперед, оказался в метре, полутора от нее.

Он превышал невысокую Зою сантиметров на тридцать в росте и казался нависающим над ней. Его белая (даже в сумрачности теней) бледная кожа, как и белоснежные, до плеч, прямые волосы больше бы подошли персонажу, из кинофильма, пожелавшему изобразить вампира. А низкий покрытый сетью морщинок лоб, тонкий изогнутый вправо нос с нависающим кончиком, широкие выступающие скулы, покатый подбородок, белесые брови, ресницы и даже тонкие губы, будто облепленные теми самыми кристалликами льда (все еще ощутимых во рту Зои), располагали к особому трепету, страху точно при встрече с самой смертью. И если еще прибавить, что глаза мужчины были странными, необычайно широкими и глубокими с почти черной радужкой, полностью заполнившей пространство белка, и белой узкой щелью вместо зрачка (чем-то напоминающие глаза кошки), то становилось понятно, что он не просто вышел из киноленты, а пожалуй, что пришел с того света.

Зоя, молча, разглядывая человека, и, не сразу осознала, что вспыхнувший точкой огонек, виденный ею в аспидно-черной мгле, оказался всего лишь горящей сигаретой, крепко зажатой в правом уголке его рта и чуть-чуть продолжающей тлеть.

Внезапно мужчина едва приоткрыл левый уголок рта, и, выдохнув из него струю горьковато-серого дыма, сказал:

– Здравствуй, Зоенька, – произнеся это не только голосом Алексея, зачастую звучащим баритонально, но и используя саму форму обращения, в конце имени слегка растягивая букву «а», точно подпев на ней. И женщину прямо-таки передернуло от услышанного, а по спине снизу вверх прокатила холодная волна мурашек, своим потоком вроде сдержавшая на миг биение сердце, так как ровно на доли секунд ей показалось, что это заговорил ее муж.

– Нет, я не Алёшенька, – отозвался странный мужчина и резким движением левой руки, подхватив двумя пальцами сигарету, вынул изо рта. Он также энергично качнул ее в пальцах вверх-вниз, слегка разворачивая, отчего стало видно, что это на самом деле не сигарета, а папироса, удивившая Зою своим длинным мундштуком, плотно сдавленным на самом кончике. Человек вновь качнул в пальцах папиросу и тем самым стряхнул с нее горящие искорки, которые просыпавшись вниз, образовали полосу света, озарив не только его одежду, но и обувь. Потому стало видно, что обут он в черные сапоги на высокой серебристой подошве. Таким же темным, точнее даже иссиня-черным, было пальто мужчины. Узкое, облегающее по талии, с узкими удлиненными рукавами, скрывающими до пальцев кисти рук. В том пальто передняя часть смотрелась значительно короче задней, узкой и длинной, и, не располагала какими-либо признаками швейной фурнитуры (пуговицами или замком), впрочем, имея широкий капюшон, спущенный на спину. За счет ширины капюшона, напоминающего небольшие неплотно сложенные крылья, и самого пальто в стиле стимпанк, мужчина еще больше походил на вампира из популярных кинолент. И тем самым мгновенно вызвал животный страх в Зое, вплоть до болезненного спазма желудка и столь частого биения сердца, которое спровоцировало не только слабость в ногах, но и затуманивание зрения.

Между тем, просыпавшиеся из папиросы горящие искорки, упав прямо под ноги человека невероятным образом не погасли, а точно маленьких осветительных приборов, укрепленных прямо в земле, продолжили наполнять пространство приглушенным светом, подсвечивая и саму его фигуру снизу.

– Мы знакомы? – неуверенно спросила Зоя, едва шевельнув внутри рта языком, оказавшимся неповоротливо-тугим, понимая, что такими же ватно-онемевшими ногами вряд ли сможет свершить шаг, чтобы отступить назад от этого вышедшего пусть не из потустороннего, но однозначно нездешнего мира человека.

– Возможно, – незамедлительно отозвался мужчина, сказав это все тем же баритональным тембром, хотя и прозвучавшим легко, лирично, непременно, желающим успокоить женщину или только вывести ее на разговор.

Зоя глубоко вздохнула, стараясь взять себя в руки и начать мыслить трезво, да к собственному ужасу уловила сладковато-влажный запах разложения. Он был малоуловимым, точно далеким, однако определенно принадлежал умершему живому созданию, человеку ли, животному ли, и явно исходил от этого странного мужчины. Женщине даже показалось, что стоит ей сейчас взглянуть прямо в лицо ему, как она сможет увидеть кости его лицевого черепа, не только верхнюю челюсть, но и отвисающую нижнюю, и даже носовую кость без признаков кожи, мышц, нервов. Эта догадка теперь вызвала внезапный приступ жара, будто окативший Зою с головы до пяток, вновь ускорив и без того частое сердцебиение, кажется, колыхнувшего на груди поверхность черной с водоотталкивающей пропиткой ее куртки.

Впрочем, желая справиться с тем состоянием, женщина отвела взгляд от лица странного человека, уставившись на его, все еще покачивающуюся в пальцах папиросу, к удивлению не тухнущую, а продолжающую легонечко искрить и тлеть, да также негромко, напряженно-дрогнувшим голосом, произнесла:

– Я вас не знаю, позвольте пройти.

– Да, я тебя и не держу, – отозвался мужчина, и, отправив в рот папиросу, слегка придавил край ее мундштука зубами. Да тотчас дохнул в лицо женщины потоком серого горького дыма, не только колыхнувшегося вниз, к световым каплям на земле, но и во все другие стороны, обрисовывая, таким образом, сумрачность правящую кругом и лишь оттеняющую их фигуры. Зоя резко вскинула руку вверх и прикрыла нос ладонью, еще и потому как горечь дыма сейчас смешавшись с запахом гниющего мяса, вызвала приступ тошноты.

«Какой же странный, жуткий», – всего лишь помыслила женщина.

И в ту же секунду услышала тихий хмык мужчины, а после он и вовсе вслух проронил:

– Странно-жуткий хам, хочешь сказать Зоенька, – произнеся это опять голосом Алексея, и вновь используя саму форму обращения, в конце имени слегка растягивая букву «а». Если бы не это мягкое к ней обращение, полюбовно-лиричное, женщина, непременно, закричала, и, развернувшись, побежала назад к остановке. Но этот мужчина говорил ее имя, так как это делал Алёшенька, словно подпевая, а потому вызвал лишь состояние ступора, онемения ног, отчего они дрогнули в коленях, едва удерживая ее на себе, теперь и вовсе порождая судорожный возглас:

– Кто вы? Кто? Я вас знаю? Как вас зовут? Позвольте пройти! – так, будто Зоя не верила своим глазам, полагаясь на собственные ощущения или только желая увидеть на месте мужчины своего любимого мужа, потому и уставилась прямо в его глаза, ощущая, как из собственных на щеки плеснулись потоки слез. Человек, впрочем, отозвался не сразу, он наглядно и протяжно выдохнул серые клубы дыма, как-то разом разошедшиеся в стороны и словно переменившие до тех пор угольные тона полотнищ тумана на сумрачные, окутавшие еще плотнее две их фигуры в густой кокон мари, оставляя один на один в целом мире.

– Как меня зовут, – повторил мужчина и перекатил во рту из одного уголка в другой папиросу. – У меня очень много имен, – продолжил он разговор, словно стараясь вызвать и женщину на общение, – имен, которые используют разные религиозные учения или всякие земные народы. Однако ни одно из тех нелепых имен не отражает моей истинной сути, как и не показывает моего основного предназначения в этом Мире, юдоли земной. Потому ты, Зоенька, можешь звать меня Алёшенька, Лёшенька, Лёшка, – все тем же ровным голосом умершего супруга заявил этот странный человек, вводя женщину в еще большее волнение так, что если до этого момента ее сердце стучало в груди как угорелое, то сейчас застыло неподвижно. Казалось, оно, даже расширившись в размерах и надавив на грудь, неприятным покалыванием передалось в шею, руку и горло, потому Зоя хоть и открыла рот в надежде вздохнуть глубже, ответить не смогла. Горьковато-вязкий воздух, ровно нагнанный со стоящей вокруг сумрачной массы, схожей с туманной пеленой в парилке, легчайшим порывом заскочил женщине в рот, смыкая или только слепляя язык и неба, делая их неповоротливыми, тугими, или просто чужими. Потому Зое пришлось сделать над собой усилие, чтобы сглотнув этот папиросный сгусток, ощутимо плюхнувшийся в желудок и тем вроде поджавший размеры сердца, справится с болезненным спазмом, напитанным не только страхом, но и бесконечной тоской по прошлому, моментально подумав, что ради того, чтобы увидеть, прикоснуться, обнять, поцеловать своего Алёшеньку, она, сейчас не мешкая, не задумываясь, отдала бы оставшуюся часть своей жизни.

Женщина так и не ответила человеку, ровно мысль о встрече с мужем и легкости с которой этот чужак назывался именем любимого, забрала и остатки ее сил, потому она лишь тягостно, резко качнула головой, выражая отрицание. И тотчас увидела как медлительное движение густеющей теневой субстанции, принялась колыхать на собственных серых с синеватым отливом стенках тончайшие нити, паутинки даже, унизанные белоснежными кристалликами льда. Иногда стряхивая их вниз, покрывая и без того усыпанный теми ледяными хрусталиками лоб, тонкий изогнутый вправо нос с нависающим кончиком, широкие выступающие скулы, покатый подбородок, белесые брови, ресницы и тонкие губы мужчины.

– Хорошо, – внезапно сам откликнулся он, будто в том едином и резком дерганье головы женщины, принял ее отказ, – пускай ни Алёшенька, Лёшенька, Лёшка. Пускай, Кирилл.., – дополнил человек и вроде как зажевал мундштук папиросы, так что яркий огонек горящего табака перетек на его губы, подсветив не только их тусклую бледно-желтую кожу, но и запекшиеся внутри нее ледяные многогранные частички. – Кирилл! ты, же Зоенька именно так хотела назвать своего сына, – продолжил все также ровно говорить мужчина, с тем будто распространяя по коже губ искорки света, – однако уступила Лёшке в выборе имени, полагая, что он этого больше заслужил.

Теперь этот странный мужчина, назвавшийся Кириллом, смолк и резко выплюнул изо рта остатки папиросы, возвращая собственным губам исходный цвет, усыпанный лишь белыми крохами льда. Окурок с примятым или сжеванным мундштуком прыгнул вниз, и, продолжая гореть (подобия падающей звезды) упал на землю, оставив о себе памятью лишь сероватую полосу дыма, плеснувшую в воздух горечь табака и с тем еще сильнее придав яркости в наблюдение фигуры человека, его черной замысловатой одежды и обуви, в виде пальто и сапог. И также явственно полоса дыма очертила круг, в котором находились те двое, плотно сомкнутый со всех сторон парящим, безмолвным сумраком.

Зоя внезапно протяжно выдохнула, учащенно и шумно, так ровно ей опять не хватало воздуха или то просто ею овладевало какое-то сердечное заболевание. Вместе с тем она подумала, что этот человек лишь единым мгновением, недолгим разговором вытряс из нее все затаенные мысли, проникнув не только в мозг, но и в саму душу, изъяв оттуда все пережитое волнение, счастье и горе.

– Что ж окончательно остановимся на Кирилле, – произнес мужчина, прерывая не только тугой страх Зои, но и потуги ее мозга, души. Возвращая ее саму в настоящий момент времени, слегка даже встряхивая, потому женщине удалось задышать ровнее. – Неужели, ты Зоенька, – продолжил он, словно приметив, что та немного успокоилась, – неужели ты и впрямь готова пожертвовать своим будущим, своей жизнью, ради возможности только увидеть, прикоснуться, обнять, поцеловать Алёшеньку, твоего мужа, супруга, любимого человека? – произнес Кирилл теперь оформляя свою речь вопросом, слегка притом качнув головой, и с белоснежных прямых до плеч его волос скатились вниз хрустальные капли воды, до того как оказалось прицепившиеся за отдельные их кончики.

Он неспешно завел левую руку за спину, а может только сунул в невидимый (лично для Зои) карман, и энергичным движением вынул из него одновременно твердую черную коробку папирос, да серую узкую зажигалку. Кирилл также торопливо поднял руку, и, встряхнув пачкой, будто выкинул из небольшого отверстия в ней папиросу, также четко подхватив ее белыми, сверкнувшими в сумеречности наблюдения, зубами. Было видно, как он резко сжал зубами мундштук, слегка даже скрипнув ими, и тотчас провел подушечкой пальца по колесику кремня на зажигалке, высекая из нее сноп искр, которыми и поджег край папиросы. Мужчина неспешно сместил папиросу в левый уголок рта и выпустил из него сизый поток горького дыма, да в какой-то подсмеивающейся манере произнес:

– Как ты там, Зоенька, говоришь? – он на миг прервался, но лишь затем, чтобы опустив руку, вновь вернуть пачку папирос и зажигалку в карман или только убрать их за спину. – Говоришь же, что ради того, чтобы увидеть, прикоснуться, обнять, поцеловать своего Алёшеньку, готова не мешкая, не задумываясь отдать оставшуюся часть жизни. Неужели и впрямь готова? Готова пожертвовать своей жизнью, своим будущим ради мгновения встречи с любимым, – и также враз смолк или только оборвал собственную речь.