Глава третья

Эх, опять я оказалась права, передо мной пролегал длиннющий коридор… такой длиннющий, что даже не было видно ни конца, ни края его…

В коридоре по сравнению с той комнатой в которой я находилась было тепло, а потому недолго думая я переступила через порог и вышла в то новое… иное помещение.

Прямо передо мной шли люди… вернее люди шли в два ряда – одни справа налево, а другие слева направо. Я же вышла в ряд, который двигался слева направо, и остановилась, всего лишь на несколько секунд прервав их движение, и рассматривая людей, шедших им навстречу. И увидела каких-то, скажем честно, странных людей… очень странных. С виду они были обычными, такими же как я, да только в них было, что-то иное… что делало их другими, не похожими на обычных людей… непривлекательными или проще говоря уродливыми.

Еще недолго я всматривалась в их лица, тела, одежду, разглядывая их руки, ноги… и немного погодя догадалась, что передо мной мертвые люди… в смысле покончившие жизнь самоубийством…

Вот миновал меня мужчина… Он даже не повернул головы в мою сторону, не бросил взгляда, словно торопился, спешил куда-то, а я обратила внимание, что его черные, волнистые волосы неестественно взъерошены, взлохмачены, и лежат точно помятая, поломанная солома, вроде как многократно потоптанная. Из левого виска, в котором виднелась небольшая круглая дырочка, вытекала тонкой струйкой кровь, с красноватыми сукровичными кусочками. Эта похожая на желе масса медленно стекала прямо по краю щеки, и, минуя подбородок, обильно покрывала своим неприятным на вид веществом короткую, смугловатую шею. Мужчина очень оживленно разговаривал сам собой во время ходьбы, вроде, как доказывая себе, что-то, затем он резко обрывал себя на полуслове, громко вскрикивал, махал руками, утирал ладонями лицо и жутко хохотал, издавая протяжные совиные уханья. На секунду он замедлял шаг, а потом резко ударив тыльной стороной ладони себя по губам, горестно всхлипывал и сейчас же ускорял свое движение. Он был одет в черный, деловой костюм, пиджак которого небрежно застегнутый лишь на одну пуговицу, нес на себе остатки какой-то шелухи, оборванных веток, листочков и крупинок земли, а голубоватая рубашка и вовсе лишенная пуговиц, постоянно топорщилась и суетливо вылезала, выглядывала из-под ворота пиджака. Нежно-голубой в узкую полоску галстук висел прямо на голой груди. И когда мужчина ударял себя по губам, то сейчас же хватался рукой за тупой кончик галстука и начинал его тянуть вперед, словно стараясь сорвать с себя. А со стороны казалось, что галстук душит его и не дает возможности свободно дышать.

Следом за мужчиной шла молодая, красивая девушка… очень юная… почти девочка… Она была голая… даже грудь ее ничем ни была прикрыта, ее нежно-розоватая кожа отливала сероватым цветом, точно она при жизни чем-то тяжело болела, и также как и с меня, с девушки сочилась вода. Она выступала прямо из кожи, и из ее коротко стриженных крашенных, в серо-зеленый цвет, волос, и, стекая с них, минуя лицо, грудь, ноги стремилась прямо к полу коридора. У девушки запястья рук хранили большие, кровавые порезы, сильно кровоточащие, а на локтевом сгибе виднелась синевато-черная кожа, словно от многократных инъекций. Девушка была какая-то поникшая и молчаливая. Она шла, ссутулившись, выгнув спину дугой, и даже руки несла будто плети, которые мотались из стороны в сторону расплескивая кругом кровь и воду. А лицо ее, измождено-худое, со впалыми щеками было таким… таким обреченно несчастным, не имеющим никакой надежды на лучшую долю. И еще, из ее больших, близко-посаженных, карих глаз вытекали крупные слезы тут же перемешивающиеся с водой.

– Ну, чё, – услышала я слева чей-то грубый, немного приглушенный голос. – И долго мы так будем стоять? Мешать движению и разглядывать идущих?

Я резко повернула голову на источник этого звука и громко вскрикнув, отскочила назад. Намереваясь, вернуться в ту комнатку, из оной только, что выбралась, в ужасе оглядывая мужчину, который со мной заговорил, и, ощупывая стену позади себя…

Мужчина был кошмарен, ему только в фильме ужасов сниматься… Уж так он отвратительно выглядел… Это был очень высокий, атлетического сложения человек, с широкими, накаченными плечами и узким тазом, одетый в какие-то трикотажные темные штаны (на вроде трико), черные носки и в красно-коричневую футболку. Но ужасен он был не одеждой, а тем, что у него отсутствовала половина головы, а именно ее верхняя часть. До прямых, точно горизонтальных, негустых бровей можно было разглядеть и крупные, с приподнятыми уголками глаза серо-карего цвета и длинный с заостренным, загнутым кончиком нос, с узкими ноздрями, говорившими о том, что передо мной человек с железным, волевым характером, и широкие плотные губы с едва выпирающей вперед тяжелой нижней губой, словно выражающей недовольство или затаенную обиду, и какой-то кривой, обрубленный подбородок…

Все это я смогла разглядеть…

Ну, а там… выше бровей, ничего не было. Вернее там находилась огромная дыра, будто котловина с рваными краями кожи, наполовину сломанными кривыми кусками костей… словом с наполовину снесенным черепом и развалившимся на несколько мелких частей кроваво-алым мозгом плавающем внутри этого красного бульона. Казалось верхушку головы у мужчины вырвали, прямо-таки выдрали и не просто верхушку вместе с затылком и темечком, а прихватив еще и кусок лба. Куски плоти, мозга и покрытых кровью остатков волос облепили голову со всех сторон так, что было непонятно, есть ли у мужчины уши, или они тоже отсутствуют. Обильно текущая кровь из этой дыры, все время заливала ему глаза, нос, щеки, затекала в рот, сочилась вниз, а потому и шея, и футболка и даже покрытые густыми волосами руки мужчины, были напитаны ею и даже вроде как сменили цвет.

– Чё, рот раззявила, – сердито сказал мужчина и махнул головой вперед при этом внутри его раскрытой башки, словно в кастрюле, поставленной на плиту подскочив, плюхнулись его мозги в кроваво-алом бульоне. – Давай, шагай… Нечего народ сдерживать.

– Проходите, – пролепетала я, испуганно глядя на выпрыгивающий бульон и вжалась в стену, не понимая, почему никак не могу нащупать проход в помещение.

– Нет, дорогушечка, пройти я не могу. Только за тобой следом… Видишь тут больно тесно, не разойтись нам, – продолжил он все тем же выныривающим из глубин булькающего бульона голосом. – Чё… дура… стоишь глаза вытаращила… Не поняла, чё ли, шагать ты должна, – уже совсем по злому крикнул он и уголки его губ опустились вниз так, что лицо его мгновенно стало жутким и страшным.

Увидев эту чудовищную голову, эти изогнувшиеся губы и заливаемые кровью глаза, я испугалась еще сильней, вздрогнула всем телом и принялась оглядываться в поисках двери, и комнаты. Однако не позади меня, ни с правого, ни с левого бока не было ни комнаты, ни той самой стеклянной двери.

Мужчина, увидев мой перепуганный взгляд и бесполезные поиски чего-то, тотчас шагнул ко мне, и, протянув навстречу свою огромную кровавую руку, пребольно схватил меня за мокрые волосы так, что я от неожиданности вскрикнула. И все в той же грубой форме оттянул от стены, и, поставив перед собой, пнул меня прямо в мой маленький, мокрый зад.

– Ах! – воскликнула я и хотела было возмутиться этому хамству и этой грубости, да, пролетев, а вернее пробежав несколько шагов вперед и резко остановившись, обернулась.

Но стоило мне обернуться, как я увидела приближающегося ко мне и злобно кривящегося, без остановки утирающего лицо от крови, половинчатого мужчину, из-за спины его выглядывала, с не менее злобным лицом, женщина со свернутой, покосившейся на бок головой цвета переспелой сливы.

И тогда я, чтобы ни в коем случае не получить очередного, очень даже болезненного пинка от него, а может и от нее… быстро… быстро побежала вперед, в надежде убежать от этих мрачных, злобных и уродливых самоубийц. Убежать и непременно найти здесь старшего… главного… чтобы все выяснить и пожаловаться ему на творимые бесчинства.

Я бежала очень резво, громко топая босыми ногами по полу, успевая замечать лишь мелькающие искореженные болью и страхом лица людей, идущих мне навстречу. Однако пробежав совсем немного, я была вынуждена остановиться, потому что догнала идущих впереди меня людей, в частности какого-то распухшего старика, одетого в непривлекательные, серые лохмотья с которого обильно стекала вода на пол, просачиваясь сквозь вещи и кожу его тела. Он шел, тяжело и неуклюже ступая своими полноватыми, короткими ногами, судорожно вздрагивал всем телом и покачивался из стороны в сторону. Волос на голове у старика почти не было, а из этой вспухшей сероватой поверхности, гладкой и, точно налитой изнутри водой выглядывали коренастые, зеленоватые ости растения на оные было, очень даже, противно смотреть. А все потому, что и голова, и ости напоминали степь с поднимающимися из-под земли ростками ковыля.

Когда я с бега перешла на шаг, то старик, наверно услышав мое громкое шлепанье босых ног по полу или порывистое дыхание, повернул голову и презрительно посмотрел на меня, окинув взглядом с головы до ног. А я увидела его опухшее сине-красное лицо пропойцы-утопленника, покрытое тиной, ряской, местами объеденное раками или рыбой с глубокими порезами и выемками.

Однако стоило мне выровнять свой шаг в ряду, следуя за стариком, как сзади послышался плюхающий топот множества ног. Сейчас же оглянувшись, я увидела, что это, оказывается, догнал меня тот самый с половинчатой головой мужчина, и остальные люди, чьи головы при быстром беге иногда выглядывали из-под разорванной головы самоубийцы. Когда мужчина резко остановился возле меня, перейдя на шаг и чуть было, не плеснув на меня своим кровавым бульоном, я, не снижая быстроты хода, глянула на него и дрожащим голосом спросила:

– Что вам надо от меня?

– От тебя, дурочка, мне ничего не надо, – ухмыльнувшись, ответил он и утёр кровь на лице, смахнув рукой вниз их кровавый поток. – Мне вообще ничего не надо… Только бы поскорее отсюда слинять, да не видеть таких, как ты психопаток, которые вскрывают себе вены или, – и мужчина кивнул головой назад так, что мозги внутри его головы вспенились, точно намереваясь закипеть. – Или вешаются… Дуры психованные – одно слово…

– А сам-то… сам…, – не менее злорадно ответила я и скривила свои мягкие, пухлые губки, выражая тем самым презрение, при этом ни на миг, не прекращая идти. – Полбашки себе снес… умник такой.

– Да я… да я…, – начал, было, мужчина, и, сжав огромный кулак, поднес его к моему носу, отчего я боязливо подпрыгнула вверх, испугавшись, что, сейчас, он обрушит эту махину на мою голову и превратит ее во, что-то схожее со своей.

А потому я предусмотрительно замолчала, и поспешно шагнув вперед, случайно наскочила на старика, ударившись грудью о его хлюпающую, изогнутую, словно горбатую спину.

– Чего прешь, – гневно выкрикнул старик, развернув в мою сторону распухшее лицо и злобно глянул на меня маленькими, наполовину прикрытыми и какими-то мутными, сонными, неопределенного цвета глазками.

– Простите, – глубоко вздохнув, очень тихо произнесла я, страшась, что теперь однозначно нарвалась на неприятности и если не половинчатый мужик, то этот старик непременно меня поколотит. Потому я улыбнулась, да понизив голос так, чтобы расположить к себе старика, добавила, – я не хотела, это вышло не нарочно.

– Нарочно… не нарочно, – повторил сиплым голосом старик, и, подняв руку, ковырнул синевато-черным ногтем прямо из рваного углубления щеки ветвистую, зеленоватую веточку водоросли сверху покрытую тиной. – Под ноги глядеть надо, и не таращиться по сторонам… а то знаешь так и схлопотать можно.

Я благоразумно опустила глаза и уставилась, как и велел старик себе под ноги, понимая главное, что схлопотать я и верно могу, а вот пожаловаться в этом непонятном коридоре, с идущими людьми пока не кому. Может и есть кому, но я пока этого « кому» не увидела, а потому затаив внутри себя страх, обиду и желания увидеть старшего, пошла следом за стариком, слушая тихий плач, резкие выкрики, бред и шептания следующих мимо меня самоубийц.

Я смотрела себе под ноги, разглядывая этот необычный коридор в котором пол, был сложен из гладких досок, и покрашен в кофейный цвет только на один раз и судя по всему очень… очень давно. Поэтому краска сохранила свой цвет лишь по углам коридора как раз на стыке пола и стены. Там же где шли самоубийцы пол имел серовато-коричневый цвет и, казалось, был даже немного вдавлен вниз, будто несчетное множество раз проходя по одному и тому же месту люди сняли не только слой краски, но и верхний слой древесины, протоптав нечто вроде неширокой тропы.

Некоторое время спустя, когда я уже немного оправилась от страха и все того, что со мной произошло, и четко соблюдая дистанцию между мной и стариком утопленником, наконец-то оторвала взгляд от босых своих стоп, то принялась разглядывать стены коридора и потолок. В высоту коридор достигал, где-то два с половиной метра… может быть немного меньше. Стены и потолок в нем были побелены, но также как и пол, они были побелены весьма давно. А потому от долгого срока службы побелка во многих местах стала пузыриться, выгибаться, отставать от поверхности стены. Кое-где она и вовсе отпала, так, что показывала светло-бурую глиняно-травяную внутренность, с тонкими вкраплениями, прожилками сухих трав, остовов камыша и нешироких деревянных реек. Потолок и стены, особенно углы, были покрыты слоем синей плесени, отчего в коридоре стоял труднопереносимый запах не просыхающей, гниющей древесины.

В целом вид коридора был безобразным… безобразно-порушенным, никогда не ремонтируемым с момента рождения. Однако, несмотря на этот запах, внешний вид… несмотря на отсутствие лампочек, светильников в коридоре было довольно светло, конечно не так как это бывает от солнечного света, которое входя в комнату освещает любой спрятавшийся предмет, любой потайной уголок, любую пылинку неосторожно опустившуюся на край мебели, а такой какой бывает, когда солнце направилось на покой, и достигнув окраины земли, притушила все цвета и оставило лишь серый полумрак.

Как я уже заметила раньше, в коридоре было тепло, но от постоянного движения по моему телу воды, которая просачиваясь через кожу, напитывала собой и волосы, и вещи мне все время было сыро, а иногда меня начинало знобить, порой даже судорожно передергивая мышцы тела.

В целом… в этом коридоре было жутко, мокро, противно… И хуже всего то, что приходилось глядеть либо на эти жалкие, разваливающиеся от времени и сырости стены. Либо на не менее жалкие, безумные лица людей, каковые так глупо и бездарно закончили свои жизни суицидом. И теперь шли или в моем ряду или в том, что шел мне навстречу, почти касаясь меня левым плечом и рукой.

Конечно, теперь мне не надо было ничего объяснять, я и так поняла…

То чего я добивалась в ванной, разрезая на своих руках вены, и выпуская кровь… случилось!

Я умерла!

Умерла… убив себя, уничтожив свою физическую плоть, но не уничтожив свою душу… и теперь я находилась в движущемся потоке таких же как и я – самоубийц!!!

Утопившихся… Удушившихся… Отравившихся… Вскрывших вены… Спрыгнувших с высоты… Сгоревших… Убивших себя при помощи огнестрельного оружия…

Опухших сине-зеленоватого цвета; с вывернутой головой; с текущей из разрезов и ран кровью; переломанных; кривых с вывернутыми руками и ногами и выглядывающими костями; черных как головешка и обуглившихся от коих в разные стороны струился сероватый дымок…. уродов… ужасных, пугающих уродов….

Я шла вместе с ними куда-то вперед по коридору. Я глядела на их кошмарные лица, вывалившиеся глаза, текущую кровь и не понимала, куда мы движемся и зачем?… Но спросить об этом ни у кого не решалась, так как и передо мной, и позади меня шли слишком злобные самоубийцы, от которых можно было и схлопотать, а потому я молчала… Молчала и надеялась, что вскоре все прояснится или быть может я увижу старшего.

А пока я вот так шла… шла… смотрела… смотрела и думала… и думала о том, как все-таки не разумно прервала свою жизнь… вернее глупо… глупо и бестолково…

И ведь в принципе можно было уж как-нибудь и потерпеть, как-нибудь закусив губы пережить ту страшную ночь и предательство, уход Андрея.

Андрея… И как- то имя его и любовь к нему опустились на дно моей души… опустились и скрылись, застыли, по-видимому на какой-то срок, чтобы пока не мучить, не истязать меня, ни намеками, ни болью, ни тревогой.

А я… я, как оказалось, выжившая после смерти и хранящая в себе и воспоминания своей жизни, и чувства, и радость, и ненависть… теперь была вынуждена идти по этому коридору и терзать себя тем, что выход из той ситуации я нашла неверный. Что мучения мои не прекратились, и, душа моя осталась живой, а переживания и боль не испарились, не иссякли, они превратились в иные, другие муки и страдания. В какой-то бесконечный неторопливый ход в мокром, жалком состоянии, постоянно испытывая страх, что будешь бита, обижена без всякой надежды на справедливость и заступничество.

«Как-то непонятно, невнятно все это произошло», – шептали мои губы, а язык облизывал стекающую с них воду и отправлял, эту отдающую кровяным привкусом, жидкость, вовнутрь рта порывисто сглатывая.

Как… как теперь это исправить, изменить. Я шла обдумывая случившееся со мной, горестно вздыхала, утирала воду с сырого, хлипкого словно лужа лица, и чувствовала, что боль от потери Андрея сменилась теперь на еще худшую боль… боль, что я так бездумно закончила свою жизнь в той пустой, хорошо меблированной квартире, в многоэтажном доме, на Евразийском континенте, на великой планете Земля. И даже вера моя в то, что нет Бога и нет жизни после смерти, теперь мне не помогали… казалось, что этот мой атеизм громко так смеялся надо мной и даже вроде как показывал язык.

Ах! нет! языки мне иногда показывали проходящие мимо женщины в основном те, кто отравился, сохранив своей естественный вид и лишь немного изменив цвет кожи.

И теперь я почти старалась не вспоминать про Андрея, про его уход… предательство… такую далекую… далекую измену… все это было не страшным… пугала меня лишь эта коридорная, бесправная безысходность, что пролегала сейчас передо мной.

Однако иногда на меня накатывала такая апатия, что я хотела и вовсе прекратить всякое движение, остановиться, сесть и потребовать старшего, главного и возможно Бога… Но потом я вспоминала про тот пинок, что получила и от какового долго еще болел мой зад и понимала, что мое нежелание идти может окончиться для меня еще более болезненно и прескверно. А мне как говорится, хватало проблем с руками продолжающими болеть, из коих продолжала вытекать кровь, несмотря на те ленты, которыми я их крепко накрепко перебинтовала. Ленты за время моего пути полностью напитались кровью и водой. И теперь эта алая субстанция просачиваясь сквозь материю, стекала по моим рукам, улетая вниз на пол. И потом из этого бесконечного, томительного пути который уж я и не знаю, как долго продолжался, я вынесла главное – увы! но, оказывается, не наступает конец после смерти, не пропадаешь ты как духовная единица, не исчезаешь, не испаряешься, не распадаешься на молекулы, атомы. Ты – разум… душа… человек переходишь в какое-то иное состояние… иное… другое.