Священные воды Ганги

На рассвете на берегах Ганги, священной реки Индостана, собирались старики и зрелые мужчины, старухи в черном и белом, юные женщины, в своих разноцветных одеждах казавшиеся охапками цветов, брошенными на берег широкой зеленовато-голубой реки… К берегам пристроено было множество маленьких деревянных плотиков, на которых стояли дети, ожидая, когда родители возьмут их на руки и войдут в священные воды для омовения.

Брамины в белом, воинственные кшатрии и жалкие шудры^[2] – представители всех каст стояли в Ганге бок о бок, равные перед божеством. Разносчики со множеством пустых кружек, подвешенных на шестах, вбегали в реку, погружаясь чуть ли не с головой, выбегали с уже полными посудинами и со всех ног спешили разнести чудодейственную воду по улицам. Один из них налетел на какого-то чумазого оборванца, недвижимо стоящего у самой воды и глазевшего на происходящее с таким изумлением, словно только что народился на свет и ничего не ведал об обычаях утреннего омовения водою священной Ганги, кое непременно для всех индусов, без различия происхождения, касты и вероисповедания. Вдобавок странный человек дрожал и в изумлении смотрел на червонное солнце, от которого исходил неистовый жар.

– Что, замерз? – захохотал разносчик. – Или забыл, что священная Ганга свежа от близости горных снегов?

– Священная Ганга… – тупо повторил оборванец, с трудом ворочая языком. – Какой это город? Где я?

Разносчик расхохотался, а оборванец зачерпнул в обе горсти речной воды и несколько раз плеснул в лицо, а когда выпрямился, каша из грязи и пота была уже смыта, и разносчик увидел чеканные черты, белую кожу и светлые глаза.

Адити, матерь богов, которую призывают на рассвете! Такие глаза могут быть у белых сагибов: инглишей или френчей. Правда, безумных сагибов, похожих на бродяг, разносчик никогда не встречал… Да от них от всех лучше держаться подальше!

Разносчик хотел броситься наутек, однако странный человек уже вцепился своими белыми пальцами в его плечо.

– Погоди-ка! – Он говорил на хинди, однако слова произносил нелепо. Впрочем, разносчик его отлично понимал. – Скажи все-таки, какой это город?

– Ванаресса, – ответил разносчик, осторожно поводя плечом и пытаясь вырваться, но бродяга (или все-таки сагиб?) держал его крепко.

– Ванаресса? – повторил он в недоумении. – Нет, не знаю такого города.

– А какой же ты знаешь? – удивился разносчик.

Иноземец свел свои размашистые светлые брови, напряженно пытаясь что-то вспомнить, и вдруг радостно выкрикнул:

– Беназир! Я знаю Беназир! Это далеко отсюда?

Разносчику никогда в жизни так не хотелось расхохотаться, как сейчас, однако что-то было в выражении лица этого незнакомца, что остановило его. Поэтому он произнес со всей возможной учтивостью:

– Ты можешь прямо сейчас отправиться в путь, но, даже если пойдешь по кругу, не затратишь и дня, чтобы воротиться обратно. При этом ты выйдешь из Ванарессы, а вернешься в Беназир!

Разносчик озорно прищурился. Жаль будет, если белый человек окончательно повредился головой и не сможет оценить изысканности и тонкой двусмысленности ответа!

Однако светлые глаза изумленно расширились:

– Ванаресса – это и есть Беназир? Неужели?!

– Конечно, – хмыкнул разносчик. – Моголы называют наш город Беназир, а мы, дравиды^[3], зовем его по старинке: Ванаресса. И все довольны. И никто не теряется ни в том городе, ни в этом.

– Надо думать, ты их оба хорошо знаешь? – усмехнулся незнакомец, и разносчик наконец-то дал волю смеху:

– А то! Я ведь вырос на улицах Ванарессы! Я разношу воду священной Ганги с тех пор, как себя помню.

– А не знаешь ли ты, где живут англичане? – взволнованно спросил белый человек.

– Ага! Я так и думал, что ты инглиш! – хлопнул себя по бедрам разносчик, за что и был вознагражден целым водопадом: этим неосторожным движением он опрокинул на себя все, что было в кружках. – Конечно, я знаю, где живут твои соплеменники. Но их очень много, а Ванаресса – большой город…

– Мне нужны служащие Ост-Индской компании, – пояснил бродяга, и разносчик окончательно уверился, что перед ним истинный инглиш: эта братия не сомневается, что об их Ост-Индской компании должны знать все во Вселенной! Ну что ж, оборванцу повезло: разносчик слышал эти три слова, магические для всякого белого.

– Этой могущественной госпоже служат почти все иноземцы, живущие в Ванарессе, – ответил он. – Но кто тебе нужен? Инглиш-воин или же инглиш-торговец?

– Да, тот, кого я ищу, скорее воин, чем купец, – после небольшого раздумья ответил бродяга (или все-таки сагиб?). – Я знаю его дом по описанию. У него белые стены, а у ворот сидят два крылатых льва.

– О, так это один из домов магараджи Такура! – обрадовался разносчик воды. – В самом деле, говорят, он приветлив с инглишами и весьма умножает свои богатства с их помощью… Ну что ж, идем. Я провожу тебя к твоему инглишу, а то ты, пожалуй, все-таки перепутаешь Ванарессу с Беназиром!

И, донельзя довольный своей остротой, разносчик ринулся вперед, а чужеземец зашагал следом.

Вот уже видна белая ограда, и два крылатых льва скалят свои кривые зубы.

– Здесь живет твой инглиш, – сообщил разносчик. – Иди, и да помогут тебе боги!

Он только успел сложить ладони в намасте^[4], как распахнулись створки ворот, высунулся слуга-индус, раздался разноголосый лай, и свора разномастных псов выволокла из ворот высокую рыжеволосую фигуру, облаченную в белые одеяния, которые, по мнению разносчика, являли собою верх нелепости, но которые упорно носили все иноземцы.

– Беги! – крикнул разносчик, пускаясь наутек, уверенный, что иноземец последует за ним, чтобы спастись от свирепых псов.

Он пробежал не менее десяти десятков шагов, однако, не слыша за спиной топота, обернулся. Его волосы под тюрбаном заранее готовы были встать дыбом при виде окровавленного тела… И он едва не рухнул, где стоял, увидев, как собаки радостно скачут вокруг рыжего инглиша, который стискивает оборванца в объятиях, хохоча и восклицая:

– О Бэзил! Бэзил!

Разносчик некоторое время постоял, переводя дух и задумчиво разглядывая эту картину.

«Значит, все-таки сагиб», – кивнул он наконец с облегчением и ушел восвояси.

Старый друг

– Да что ты меня все кличешь Бэзилом? – отбивался между тем странный человек от увесистых шлепков. – Я себя чувствую бог знает кем с этим именем, каким-то не то французишкой, не то… А я Ва-си-лий… – Он вдруг захохотал.

Рыжеволосый хозяин не смог скрыть тень беспокойства, мелькнувшую на его лице.

– Не бойся, я не спятил. Но до чего же я рад, до чего рад, что наконец добрался сюда! А ведь были минуты, когда казалось: со мной уже все, все, понимаешь?

– Кстати, французишка назвал бы тебя Базиль, – не удержался от колкости хозяин.

– Кошмар! – передернул плечами Василий. – Пусть бы только попробовал! Я бы ему показал кузькину мать! А помнишь Кузьку, а, Реджинальд? А помнишь?..

– Помню, помню, – кивнул англичанин, с явным беспокойством разглядывая осунувшееся – нет, мало сказать – натуго обтянутое кожей лицо своего друга, его полунагое, облаченное в лохмотья тело, ловя его беспокойный взгляд. – Я все помню. Как он, наш незабвенный Кузька?

– А что ему сделается? Наплодил детушек, живет припеваючи! Теперь управляющим в моем московском имении, следит за строительством нового дома. Старый пожгли сволочи мусью, я тебе писал, нет?

– Писал, писал! – Успокоительно кивая, как нанятый, Реджинальд неприметно подталкивал своего приятеля по просторному зеленому, осененному тамариндами и баньянами двору, направляя его к дому.

Реджинальд негромким словом, взглядом, знаком отдавал короткие четкие приказания. Слуги с опаской поглядывали на диковинного гостя, которого их суровый и важный сагиб привечал, будто посланника своего магараджи-кинга, владыки всех инглишей.

Собаки плелись поодаль, явно жалея, что не могут вцепиться в его широченные, столь приманчиво развевающиеся шаровары! Но пришлось перетерпеть: люди вошли в дом, а путь туда был псам строго заказан!

Реджинальд тоже с острым интересом разглядывал одеяние своего приятеля, однако решил отложить вопросы на потом, чтобы дать Василию время привести себя в порядок и переодеться.

Спустя два, а то и три часа гость наконец-то появился вновь. Он был одет в белые узкие панталоны, заправленные в легкие сапоги, в просторную белую рубашку (все из гардероба Реджинальда) и сейчас гораздо больше напоминал того озверелого гусара, который едва не вступил под Сант-Берти в единоборство с союзническим полком армии Веллингтона, сбившись с пути, когда скакал в штаб с донесением, и приняв англичан в предрассветной мгле за французов.

Строго говоря, жители Туманного Альбиона первыми дали залп из ружей по неясной фигуре, что есть мочи несущейся со стороны вражеских позиций. Всаднику повезло, а коня задело; обезумев от боли, он рванул, не разбирая дороги, и подлетел к самому редуту. Пораженный наглостью «бонапартовского ветерана», вперед вышел командир полка, сэр Реджинальд Фрэнсис, предложил наглецу дуэль. Тот сломя голову кинулся на расплывчатый бранчливый силуэт, однако опомнился за мгновение до того, как скрестились два клинка. Этого спасительного мгновения оказалось достаточно, чтобы дуэлянты разглядели форму друг друга – и после минутного оцепенения оба захохотали во всю глотку. «Бонапартовскому ветерану» поднесли настоящего шотландского джина, показали дорогу к своим – и он отправился восвояси.

Потом они встретились в Париже, где Василий Аверинцев состоял при ставке русского командования, а сэр Реджинальд Фрэнсис – в свите союзнического штаба. Потом они оказались в числе конвоя графа Павла Шувалова, сопровождавшего Корсиканца на остров Эльба, и в каком-то французском городке едва не полегли от рук взбунтовавшихся горожан, во что бы то ни стало вознамерившихся учинить самосуд над Наполеоном; крови его они жаждали теперь столь же пылко, как раньше курили ему фимиам. Обоих приятелей (к тому времени два офицера уже сделались приятелями) спас тогда ординарец Аверинцева, показавший французам знаменитую кузькину мать, и если в Париже прижилось русское словечко «быстро», забавно преобразовавшись в «бистро», то жители городка Сен-Жюль еще поколение спустя пугали своих непослушных детей жуткой, пострашнее любой ведьмы, старухой, породившей, однако, еще более страшного страшилу по имени Кузька…

Война окончилась. Друзья остались друзьями, однако узнавали о жизни друг друга только по переписке. На пути в Англию Реджинальд был ранен в стычке с полуодичавшими остатками Великой армии и оказался принужден уйти в отставку. За годы войны имение его было разорено племянником-забулдыгой, и всего-то богатства у бывшего полковника оставалось честь да слово «сэр», которое он мог прибавлять к своему имени. Средств к существованию не имелось никаких, кроме весьма умеренной пенсии, и сэр Реджинальд, стиснув зубы, принял предложение своего дальнего родственника заступить на довольно высокий пост в Ост-Индской компании, точнее, в ее отделении в Беназире. Так что некоторое время в Россию шла почта из Индии, и Реджинальду очень легко удалось сманить боевого товарища совершить рискованное путешествие за тридевять земель.

Подмосковная вотчина Аверинцевых и дом в Первопрестольной были преданы огню отступающей французской армией, однако семья Василия осталась баснословно богата, и он, оставив строительство новых домов на незаменимого Кузьку, с охотой ринулся в путь. Побывал в Персии, Египте, морем добрался до Калькутты, где посетил знаменитое Азиатское общество, основанное в 1785 году сэром Виллиамом Джонсом, где хранилась замечательная коллекция оружия индусов, бирманцев, яванцев и малайцев. Затем Василий пустился из Калькутты в Беназир на экзотическом суденышке, называемом паттамар^[5], однако путешествие, которое обещало быть легким и приятным, едва не стало для него последним в жизни.

Сначала жестокий шторм, потом десятидневное странствие на легоньком плоту с самым жалким количеством еды и питья, потом удача – высадка на пустынном берегу и встреча с рыбаком, который и отвел их в деревушку, откуда они отправились в Беназир.

– Жаль, что у меня не такие длинные уши, как у зайца, – вдруг прервал свой разговор Василий. – Не то меня можно было бы очень просто оттащить от стола. Извини, Реджинальд. Это, наверное, выглядит устрашающе, но… Я уж и не знаю, когда ел в последний раз.

– Что же, эти добрые, как ты говоришь, люди в рыбачьей деревне не дали вам ничего в дорогу? – недоверчиво спросил Реджинальд и даже похолодел – такими растерянными, пустыми сделались вдруг глаза его друга.

– Этого я не помню. Веришь ли, я не помню ничего с той минуты, как нас накормили во дворе дома старосты этой деревни и указали, в какие хижины идти ночевать. Помню, солнце садилось, небо было алое, золотое… вдруг кто-то положил мне руку на плечо – и все. И все, ты понимаешь? У меня как бы помутилось в глазах, а когда прояснилось, я увидел себя стоящим чуть не по колени в Ганге, а рядом был этот благословенный разносчик, который и привел меня в твой дом. Где мои спутники? Где я был все это время, как добрался до Беназира, кто мне дал те лохмотья, в которых я предстал перед тобой, – этого я не помню. Совершенно не помню! Более того, стоит напрячь память, как у меня в мозгу словно бы разливается серебряный свет – такой, знаешь, блеклый, бледный, лунный…

– Лунный?! – переспросил Реджинальд. – Это опасная вещь… Ты заметил, что все индусы носят тюрбаны? Уверяю тебя, защищают головы не только от солнечного, но и от лунного удара!

– Рассказывай! – отмахнулся Василий.

– Уж поверь, – очень серьезно кивнул Реджинальд. – Видел ли ты в Калькутте настоящих бенгальцев?

– Конечно, они единственные не прикрывают голов, а ходят со своими черными гривами.

– Да, бенгальцы не носят тюрбанов даже в полдень, когда, как говорится, даже у слона может сделаться солнечный удар. Но и бенгалец не выйдет из дому в полнолуние, не прикрыв макушку! Опасно даже заглядеться на луну, а уж заснуть под луной… Припадки падучей болезни, безу-мие, даже смерть – вот наказание неосторожному. Оттого все стараются защитить головы ночью. А ты…

– А я, очевидно, этого не сделал, – задумчиво проговорил Василий, – и заснул под луною, и сделался не в себе, и мои попутчики, отчаявшись вернуть мне сознание, привели меня к священной Ганге и отдали под покровительство божества, которое не замедлило умилосердствоваться и направило ко мне своего посланца в лохмотьях и с кружками на шесте. – Он расхохотался с видимым облегчением. – Ну что же, это многое объясняет. Жаль только, что небеса не передали мне увесистого кошелька рупий взамен утопленного в океане!

– Мой дом, мой кошелек, я сам к твоим услугам, – произнес Реджинальд высокопарно, с тем видом снисходительного отвращения, который всегда принимает истинный джентльмен, когда ему приходится обсуждать такой низменный вопрос, как отсутствие денег.

– Благодарю, – кивнул Василий. – Поверь, я тронут. Возможно, мне придется воспользоваться твоим кредитом, однако скажи: знаешь ли ты здесь каких-нибудь русских?

– Трудно не знать, потому что единственный здесь русский – мистер Бушуев.

– Бушуев! – вскричал Василий. – Его-то мне и нужно! У меня было к нему заемное письмо из Москвы на очень немалую сумму.

– Неудивительно, – усмехнулся Реджинальд. – Бушуев баснословно богат. За короткое время сделался одним из самых удачливых торговцев. Клиентов к нему как магнитом тянет. Правда, у него столь красивая дочь, что многие приходят лишь полюбоваться на нее, но тут уж мистер Питер берет их в свои медвежьи лапы так, что они готовы выполнить все его условия, только бы еще раз увидеть Барбару.

– Варвару, что ли? Какое недоброе имя, – передернул плечами Василий. – Недоброе, холодное. Оно мне не нравится. А что, и в самом деле красавица?

– Она похожа на англичанку, – мечтательно повел глазами Реджинальд, и Василий понимающе кивнул:

– О да, тогда конечно! Блондинка?

– У нее самые чудесные золотые волосы, которые я когда-либо видел! – провозгласил Реджинальд. – И лебединая шея, и дивные, чарующие глаза, похожие на два озера в туманной серой дымке. О, будь ее глаза голубыми, я бы… я бы, пожалуй…

– Ты, пожалуй, забыл бы леди Агату?! – с театральным ужасом воскликнул Василий, знавший о затянувшейся помолвке друга, которая могла окончиться браком, только если Реджинальд восстановит свое состояние.

Англичанин сконфуженно отвернул веснушчатое лицо:

– Эта девица так своенравна, что с ней ни отец, ни добрейшая тетушка Мэри не могут справиться. Барбара со всей своей красотой до того ударилась в науку, что ни о чем приличном и говорить не может, как только чем отличается Деви от Дурги, а обе они – от Кали!^[6]

Василий был не силен в мифологии, к тому же слишком образованные и много о себе понимающие девицы никогда ему не нравились. К тому же светловолосому и голубоглазому молодому человеку по вкусу были брюнетки с зеркальными очами, какие частенько радовали его взор в Индии. Так что высокоученая дочь Бушуева, похожая на «настоящую англичанку», носившая вдобавок столь нелюбимое имя, не вызвала в нем ни малейшего интереса.

Они еще долго сидели за столом. Реджинальд, как истый англичанин, начал сетовать, что в Беназире не устраивают скачек в духе Дерби или Аскота; здесь нет петушиных или бараньих боев, верблюжьих гонок, ибо закон запрещает индусу игры и заклады, запрещает все, от чего вскипает кровь и человек азартный теряет разум… И вдруг лицо его загорелось.

– Клянусь, мы не будем скучать, нет! – воскликнул он с внезапным оживлением. – Я совершенно забыл, что приглашен к магарадже Такура на его знаменитую загородную виллу! Это один из самых состоятельных людей в Индии и весьма к нам расположен. Он-то понимает, что будущее Индостана теперь навеки связано с Англией, и не цепляется за отжившие предрассудки. Не зря он уступил сотрудникам компании лучшие свои дома, например этот. У нас с магараджей наилучшие отношения. Прием будет великолепный, вот увидишь. А какой там стол… – Реджинальд закатил глаза. – А какая коллекция оружия! Куда Азиатскому обществу! Там хранится даже сабля самого Сиваджи^[7] – это национальная реликвия.

Василий с радостью вообразил визит к магарадже. Увидеть саблю Сиваджи – об этом он и мечтать не мог!

– Принеси лампу, – приказал Реджинальд слуге, и Василий взглянул в окно.