– Возможно, вы правы. Атеизм не страшен, но по каким – то неведомым мне чувствам я предполагал и теперь так думаю, что атеисты – это марионетки в руках тайных кукловодов, которые в действительности веруют в бытие Бога, но сознательно сбивают людей и направляют их по ложной идеологической дороге. Им – то хорошо известны неустойчивость, безмерность, податливость модным тенденциям и сиюминутные шаткие человеческие слабости и принципы. Что ещё нужно, чтобы запутать паству?! Мне неоднократно приходилось дискуссировать с атеистами, и знаете, к какому заключению я пришёл? Почти все они уверяли меня, что религии и Бог – понятия, придуманные сильными мира сего, чтобы запугивать человечество высшей божественной карой и неизбежным наказанием. Это промывание мозгов повторялось и повторялось веками. И меня с той поры осенило, и я задумался об обратном. Бог для них остаётся тайной, покрытой мраком. Бога от атеистов укрывали, как истинное Правосудие, представляя мировые религии как абсурдный человеческий вымысел в надежде на то, что человечество, которое погрязло в невежестве, разврате, жестокости, само приведёт себя к окончательному биоразложению и уничтожению.

– С этим не поспоришь, – понимающе кивнул Эрнан. – Человечество, верно, подводит себя к самоуничтожению. Больше нет нужды в кознях и ухищрениях дьявола. Он, молчаливо наблюдая за нами со стороны и слушая реквием (по нам), сладострастно потирает руки.

– Благо, находится ещё человек, поэтично иронизирующий на подобные темы в прозаической нашей реальности, – рассмеялся Гаджи Рагим, – а то с ума можно было бы сойти!

– Гаджи, – произнёс Эрнан голосом тайного провидца, в упор посмотрев на собеседника. – Пусть вас не удивит то, что я скажу: мир окончательно сошёл с ума с того дня, когда отрёкся от коммунистической системы. Человечество приближалось к заветной мечте, на земле восстановилась бы потерянная жизнь рая. Но лиходеи и моралисты, многоголосым хором изрыгая пропаганду антикоммунизма, изворотливо помешали осуществиться этой ненавистной им мечте. Главным человеконенавистникам были чужды непонятные их уму чувства – сострадание, сердобольность, доброжелательность. Поборники хаоса не только не считали себя причастными к торжеству справедливости, а напротив, подстрекали, усиливали торжество зла, безумия и всеобщей мировой вакханалии. И это отнюдь не дань былому и не предрассудок. Мы все, сторонники мира, не умаляя и не упрощая, воздаём признательность идеализму в его первозданной основе. Знаете, коммунизм, на мой взгляд, – это единственная социально – адаптированная система для счастливого проживания на земле, применяемая ко всем без исключения, не прибегая ни к какой изощрённой классификации. По сути, учение марксизма о коммунистическом обществе, как и вся прочая коммунистическая литература Маркса⁷, есть не что иное, как хорошо переписанная копия с Корана.

– Эрнан, вы это серьёзно?! Не могу поверить, что прогрессивный человек вроде вас рассуждает об отголосках утопического прошлого. Социализм себя изжил, а абсолютного, полного коммунизма (full communism), как высшей стадии коммунистической формации, вы правы, мы не дождались, но только потому, что эти идеи не претворимы в мировую систему.

– Допустим. Гипотетически. Но я не допускаю предположения невозможности создания коммунистического общества, каким бы утопическим оазисом это ни считалось. Сейчас, общаясь с живыми людьми в современном социуме, соприкасаясь вплотную с их проблемами, я утвердился во мнении, которое понял ещё много лет назад, что любыми правилами можно пренебречь, а то и вовсе игнорировать их. Нет устойчивых законов, применяемых ко всем, нет также готовых моделей, относящихся ко всем и действующих для всех, как нет на данный момент и строя, который не может быть неприемлем для реализации общечеловеческого блаженства. Все течёт – всё меняется. Нельзя отрицать незримое, неосязаемое, тем более, если оно пока сокрыто от понимания. Разве вам, Гаджи, не приходилось замечать, что очень часто люди занимаются любимым делом не ради денег, перспектив или от безысходности, а просто потому, что они любят своё дело и поглощены работой, с которой сливаются в одно целое? Вы можете сказать, что деньги служат стимулом в их работе, я же отвечу, что эти люди останутся неизменно преданными любимому делу вне зависимости от денег и не реагируя на наличие так называемых «ценных бумаг». Бесчисленное количество раз мы волей – неволей встречались с таким индивидуумом, который всецело, безоглядно отдаёт себя полностью любимому занятию, и если его лишить любимого дела, это значит лишить его доступа к естественному источнику света. Таких индивидуумов множество, и они составляют часть жизни в нашем большом муравейнике. В коллективном сообществе они коммуникабельны, общительны, при этом, неустанно выполняя свою работу, получают колоссальное удовольствие от контакта с собратьями и окончательно проделанной работы. Мы же, погружённые в себя, завернутые в собственные мысли, порой сознательно и слепо пренебрегающие внешней красотой мира, забываем задать себе очень простой вопрос: «Отчего они так счастливы?» У таких экстравертов, полагаю, один девиз по жизни, один закон, по которому они живут и трудятся: «От каждого по способностям, каждому – по потребностям». Помня о главном, я при всём своем либерализме и уважении ко всем остаюсь консерватором.

– Ну хорошо, пусть будет так, – сдался Гаджи Рагим, прищурившись. – Я политической ориентации не имею, в Советском Союзе был беспартийным, остался им и теперь, спустя почти тридцать лет после его развала. Но мне, простите мою наивность, не видится ясного будущего за коммунизмом. Считать, что коммунистические идеи были переняты из святой книги, это не просто ересь, а кощунство, богохульство. Мне импонирует ваша честность, но нельзя закрывать глаза на отрицание Бога в марксистско – ленинской идеологии. Здесь неуместны разговоры о копии из Корана, а уж тем более выводы о предполагаемом профессиональном плагиате.

– Что бы вы ни говорили, Гаджи, я не могу не согласиться с вами. В чём – то вы, конечно, правы, однако смею предположить, что весь мусульманский мир подспудно лелеет идею пролетарского интернационализма. Для кого пишутся концепции, программы, резолюции, как не для угнетённых классов? Пользуясь интересами трудящихся и нуждающихся, манипуляторы в разные эпохи жонглируют сущностью Бога бесчестно, бесчеловечно, добавляя либо убирая пункты о нём из кодексов и уставов. Коммунисты, также опираясь в архиважных идеях о содружестве мира и в априорном познании на всеобщее братское равенство, являются не кеми иными, как мусульманами. Впишите, добавьте Бога в атеистический коммунизм, и вам предстанет исламская религия. Удалите, вычеркните Бога из ислама, – получите фундаментальный коммунизм.

Вероятно, это было некогда роковой ошибкой Ленина – непризнание Бога. Ведь планета, объятая более чем наполовину мировым коммунизмом, повернула ось истории вспять, в никуда, к смуте и хаосу. Не смотрите вы на меня такими оскорбленными глазами, Гаджи! – ласково сказал Эрнан, видя, как меняется мимика на лице служителя. – Хорошо, отложим на время мои воззрения, плохо мной объяснимые или, возможно, недопонятые вами. Рассмотрим, к примеру, другой вариант, который имеет место в политической истории. Вы слышали об «Основах третьей мировой теории» ливийского лидера Муаммара Каддафи, впервые опубликовавшего книгу в 1973–1974 годах? В качестве главной задачи в ней провозглашалось построение «подлинного социалистического общества на основе принципов ислама». Эта теория провозглашала новую идеологию «орудия правления», которая объявлялась «альтернативой капиталистическому материализму и коммунистическому атеизму».

Разве путь ко всему здравому пролегает не через образование, не через учение? Не это ли основа ислама и всех предыдущих религий, Гаджи?

– Эрнан, вы всегда такой? Отстаиваете свои взгляды, не сдаётесь и убедительно, планомерно продвигаетесь к цели? Нам бы таких миссионеров, как вы!

В это самое мгновение оглушительным назидательным эхом прозвучало пение муэдзина, призывающего людей на утреннюю молитву. Эрнан, независимо от своего желания, встал со стула, прислушиваясь к азану. Пение встревожило его, оно не походило на те монотонные, минорные, безжизненные исполнения, которые он слышал ранее, ставшие неким бесчувственным ритуалом в механически выполняемой работе. Оно призывало всю окрестность к скорейшему спасению души. Тембр голоса муэдзина, драматическое чтение им молитвы, наполненной душевной болью, настраивало верующих в этот утренний час заглянуть в собственную душу.

Эрнан, в оцепенении, не реагируя на естественные звуковые раздражители, поступающие извне, позабыв на миг о присутствии Гаджи Рагима, упоительно слушал утренний благодетельный азан. И сознание Эрнана, взбудораженное воздушной лёгкой негой от приятного пения, перенесло его в незнакомый город.

В дивном городе, в котором оказался Эрнан, среди модернизированных многоэтажных домов, незнакомых биологии деревьев и прозрачных водоёмов царила атмосфера мистического экстаза. В середине центрального парка с резвившимися детьми, взрослыми и разными видами фауны находилось невероятной чистоты и прозрачности озеро. Изумрудная, поблескивающая от рыжеватого солнечного света гладь озера, пропитанная щекочущим обоняние ароматом восточных пряностей, манила к себе людей с деловитостью аристократического снобизма, при этом сохраняя приличия гостеприимства. На сочной молодой бирюзовой траве отдыхали люди, на лицах которых не было ни малейшего проблеска задумчивости о бренности бытия. Влюбленные пары, не отвлекаясь на других и никого не замечая, были поглощены собой, находясь в пограничном состоянии одурманивающего воркования и волшебства туманной неги, ни украдкой, ни каким – либо движением, ни вожделенным взглядом не опорочив себя. Это наивысшее состояние в партнерских отношениях придавало каждой паре ореол целомудренности.

Странные неиспытанные чувства поразили Эрнана: как такое возможно, что в перенаселённой местности в условиях мегаполиса, идентичной с тропической инфраструктурой, где человек человеку – волк, цепляющийся за все необходимые ухищрения к выживанию, лишь бы не остаться голодным и плотски неудовлетворенным, здесь, в этом причудливо искаженном уголке мира, никто не зарится, не посягает на чужую собственность?

Эрнан оказался среди этих людей единственным человеком без пары и, заметив очаровательных женщин невероятной красоты, точно гурии расхаживающих под руку со столь же прекрасными, антично сложёнными мужчинами, был восхищён их стойкостью перед вездесущим охотником, изнывающим от скрыто сидящего внутри червячка соблазна, который был бы не прочь полакомиться в чужом саду.

Если жители неизвестной столицы не помышляли ничего преднамеренного, недостойного человека поступка: мужчины – злого, а женщины, которые опускали глаза не только перед чужаком, но и перед знакомыми мужчинами, – дурного, то Эрнан, никогда и ничего предосудительного не помышляющий, оценивал, восхищался и ставил выше неземную красоту здешних женщин, сердцем безмолвно благодаря Всевышнего за неоскверненное похотью зрение.

Некоторое время он стоял неподвижно, любуясь увиденным, точно оглушенный какой – то чудотворной силой, восторженно объясняя самому себе небывалый феномен.

Между тем воздух, пронизанный ароматами шербета, шафрана, мяты, чёрного тмина, наполненный переливом певчих птиц, придавал городу волшебную красоту. Казалось, что жизнь здесь замерла, а зависшие в ней люди не чувствуют скорость времени, бесконечность пространства и безграничность расстояний, и это не отягощает их. Никто не подавал признаков беспокойства, суеты, не слышались праздные разговоры, досужие сплетни и болтовня про мелкие хлопоты, достигающие катастрофических гигантских размеров. Узаконенная высшим муниципалитетом круглогодичная фиеста не имела ни начала, ни конца, сближая при этом всю общину. Воцарившаяся идиллия фиесты привела сограждан к привычной обыденности на пир во время высоконравственной сиесты, случайным свидетелем которого стал Эрнан.

Обжигающее солнце в глаза и чья – та встревоженная речь амплитудной сильной мощью, будто при шоковой терапии, возымели реальное действие. Сказанные нами слова, спонтанно или же необдуманно брошенные на ветер, бьют по другим будто молотом, сильнее, чем какой – либо преднамеренно совершенный поступок.

– Простите, вы о чём – то говорили, Гаджи? – спросил Эрнан, потрогав затылок и слегка надавив на него ладонью.

Давно взошло солнце. За порогом мечети, как и вчера, всё по – прежнему двигалось и вращалось в суматохе. Мальчики – продавцы подбегали к машинам, предлагая кто вареную кукурузу, кто пирожки, а иные продавали мороженое. Кафе работало на славу, с аншлагом, собирая одних клиентов и синхронно отпуская других. К длинному ряду латунных, изготовленных на современный манер краников непрерывно подходили люди – кто освежиться, умываясь ледяной водой, а кто утолить жажду.

За порогом мечети мир оставался в неведении о том, что творилось внутри, и вряд ли после узнает о неутомимых, жарких, теологических, общественно – политических, философских дискуссиях, происходящих в стенах божьего дома.

Волею истории беспробудно спящее человечество обречено на размолвки и конфликты. Болезненное массовое бедствие ныне рождающихся поколений, спровоцированное ещё с незапамятных времён прежде живущим покалеченным поколением, прошедшим через катаклизмы, мировые войны, эпидемии, сумму природных явлений и в итоге сложившимся результатом всего этого, составляет основу убогого юродивого мирового общества. История человеческой трагедии естественным образом въелась в мозг, как хроническая болезнь в карту памяти, генетически передавая из раза в раз новым поколениям позабытое послание. Но за тысячелетия приобретённый человеком иммунитет дарит ему безапелляционную амнистию от понимания гражданского самосознания и чувства долга.

– Вы меня по – хорошему поразили – красноречием, умелой дипломатией, даром убеждения и пикантным подходом к извечным темам. Я поэтому и спросил: вы такой всегда?

– Право, не знаю, что и сказать. Пожалуй, мы узнаём о себе из уст других – как при жизни, так и после смерти.

– Простите, Эрнан, я не могу принять это за ответ. Теперь вы просто обязаны мне о себе рассказать! – с сияющим лицом и добрым смехом сказал Гаджи Рагим и немного погодя с лёгкой задумчивостью искренне добавил: – Пожалуйста, уважьте любопытство старика.

Эрнан допил остывший чай, а потом с чуткостью, присущей ребёнку, по – детски внимательно глянул на Гаджи Рагима.

– С тех пор, как я стал понятен себе, я стал доступен и другим. Говорил недвусмысленно и чётко. Там, где все вокруг могли раздуть глобальные проблемы, я обходил стороной наивные и глупые темы, иногда, но не всегда объяснял незначительность предмета, сглаживал острые углы и не разменивался по мелочам. А там, где все поголовно зажмуривали глаза и закрывали рты от слепого неведения или от наигранного идиотизма, не придавая значения понятию о морали, я, ни секунды не думая о том, что моё поведение может причинить кому – то боль и страдание, никому не давая спуска, высказывал всё, о чём думал.