«Елизавета Петровна последние месяцы жизни…»

 
Елизавета Петровна последние месяцы жизни
провела рядом с иконой,
которой она особенно доверяла:
советовалась с ней, каялась перед ней, молилась,
                                                  засыпала
при тусклом лампадном огоньке, пугаясь
косого мокрого снега за окном.
 
 
Когда я гляжу на себя в зеркало, вижу, как постепенно
                                                  время
растворяет моё лицо в стране слепых, в городе мёртвых,
вместо меня оставляя на обозренье
мутную позолоту эпохи,
тёмные доски прошлого
с трещиной наискосок —
 
 
через левую руку, щёку, правое веко,
голубка в глубине,
красное яблоко на столе пустом —
ничего, кроме меня,
ничего после меня,
никого, перед кем можно было бы каяться,
ради кого сожалеть об увиденном —
 
 
так и ты смотришь на меня, как в зеркало,
постепенно меня теряя в себе.
 

«В детстве я была немного странной…»

 
В детстве я была немного странной:
Я была слишком чувствительной.
На самом деле я никогда не испытывала сочувствия.
Мне не нравились мальчики.
 
 
Мама очень переживала.
Она хотела, чтобы её дочь была счастлива, то есть
Чтобы её дочь была как все.
 
 
Мы с мамой внешне очень похожи. Одно лицо —
                                                  так говорят.
Мама всегда была хорошей швеёй. Когда мама приходила
В школу в платьях, сшитых ею самой,
В сиреневом модном пальто, какого больше ни у кого
                                                  не было,
Девочки из моего класса перешептывались:
«Чья это такая красивая мама?»
Ей удавалось сшить идеальное платье для каждой,
Сделать её красивой и счастливой. Для каждой,
                                                  кроме меня.
Мама старалась, пыталась одеть меня так,
Как оделась бы она сама.
 
 
Ни у кого не было такой чёрной двойной юбки по колено,
Ни у кого не было такой блузки с рукавами-буфами —
Из шелковистой белой ткани в чёрный и жёлтый кружок,
Ни у кого не было такой курточки, перешитой
                                                  из старого плаща,
С карманами, отороченными вельветовыми вставками.
Ни у кого, кроме её дочери, на самом деле
Всего лишь мечтавшей быть такой же, как все.
 
 
Через двадцать пять лет я начала носить старые
                                                  мамины платья.
Такие, каких нет больше ни у кого,
Каких просто больше нет. Странно, но они все мне идут.
Мама смеётся, говорит: «Зачем тебе это старьё?»,
Тут же достает из мешка ещё два, спрашивает,
Не возьму ли и их, терпеливо
Распарывает, перешивает, подглаживает
Для дочери, наконец-то понявшей главное в жизни:
 
 
Чтобы быть красивой и счастливой, нужно совсем
                                                  немного:
В свои сорок одеваться так, как твоя мама одевалась
                                                  в тридцать,
Быть не как все – быть как она,
Слушаться маму.
 

«Ну чо ты там чо, как дела?..»

 
«Ну чо ты там чо, как дела?
Выходи к проходной, чо, я тебя, чо, встречу,
А чувствуешь себя, чо, сейчас как?» —
Мужика рядом было не остановить,
Слушали всей маршруткой, сопереживали ему, чо,
                                                  понимая,
Как оно надо бывает просто поговорить,
Когда тебе кто-то действительно нужен.
 
 
Было над чем подумать, пока ехали долго
                                                  в ноябрьской тьме
Мимо кулинарного училища с дешёвой столовкой,
Мимо цыганского посёлка с будто бы самопально
подведенным электричеством,
Мимо полностью выгоревшего лет пять назад мебельного,
Мимо продажи надувных насосов за 5800,
Мимо оврага, за которым минут через 10 ходьбы
                                                  инфекционка,
Мимо заброшенных садов, где когда-то
Цветы оттягивали к земле ветви кривой яблони и рядом
                                                  паслись две козочки,
Мимо КРЗ, где работает стерженшицей подруга
                                                  Шнуркова,
Мимо той самой проходной, где мужик, чо, всё-таки
                                                  вышел,
Мимо кулинарии «Сказка», где я в 6 лет взяла пирожное
                                                  «Пенёк»
И нашла на пеньке живого таракана,
Мимо бани и остановки, на которой продают веники
                                                  из пыльной берёзы и пихты,
Мимо детского дома в бывшем детском саду или наоборот,
Мимо огородов, которые весной
Заливает с кладбища рядом,
Мимо квартала, где жила детская поэтесса
                                                  в страусином боа,
Мимо санатория с кислородными коктейлями в 1981 году,
Мимо лыжной базы, где была сауна, а в сауне
Расстреляли целую группировку и проституток, только
                                                  одна спаслась,
Мимо недостроенного дома престарелых,
Где тоже случилось что-то очень плохое, не знаю чо,
Прямо до родительского дома.
 
 
Открыла двери, сняла пуховик, шапку, прошла
                                                  на кухню, спросила:
«Ну чо вы, как, чо? Чо, как здоровье? Я чо?
Я ничо, я вот печенья к чаю купила».
Потом зашла вконтакт, спросила:
«Ну чо у тебя там сегодня на ужин – драники
                                                  или жареная капуста?
Чо ты как чо? Чо будешь вечером делать?
Я уже завтра обратно буду».
 
 
Иногда этого «чо ты как чо» и достаточно.
Остальное не важно.
 

«Город оказался таким, какие мы любим…»

 
Город оказался таким, какие мы любим:
Разбегающиеся наивные улочки, кусты с бесконечными
                                                  цветами,
Перевешивающимися, переливающимися через ограду,
Маленькие окна, открытые, с надутыми белыми
                                                  занавесками,
Маленькая площадь с невысоким высохшим фонтаном,
Маленькие магазинчики, забитые вещами и сладостями.
Когда устали, сели в маленьком кафе, вкусно поели,
Порции оказались неожиданно большими, однако
Мы были так голодны, что они показались маленькими,
Выпили пива – не чтобы выпить, а так, немного,
Просто чтобы почувствовать вкус, становилось жарко,
Нашли маленькую бордовую церковь
С крошечным садиком, в садике почему-то
Была похоронена красивая русская женщина,
Мы никогда не узнаем, кто она, но это неважно,
Сели на скамью, разделили на двоих одну марципанку,
Было тихо, только чуть слышно
Маленький ветер и маленьких птичек в листве над нами,
Мы поглядели друг на друга, обменялись
Маленькими улыбками, маленьким пожатием рук,
Закрыли глаза, рядом, как всегда, рядом,
Я хотела сказать, но было так тихо и лень, и я не сказала:
 
 
Всё-таки нет ничего важнее маленькой жизни, поскольку
Сохранять её на самом деле гораздо труднее, чем терять
                                                  и гореть,
Искать, взлетать, падать, снова надеяться, эти большие люди
Живут и умирают, так и не поняв самое важное:
Без наших маленьких жизней не было бы их большой,
Той самой, о которой мы читали, о которой слышали
                                                  от других,
Которую видели в интернете,
О которой иногда тайком мечтали, но которой
Никогда по-настоящему не хотели.
 

«На перекрёстке Белинского-Щорса отличный овощной киоск…»

Моим

 
На перекрёстке Белинского-Щорса отличный
                                                  овощной киоск:
всё немножко подешевле, и персики не такие дубовые,
как в «Пятёрочке» рядом.
 
 
На ужин хотели салат. Поэтому нужны овощи. Решаю:
взять помидоры по 99 или по 85? По 99, конечно, лучше,
а вот по 85 придётся выбирать. Через дорогу
можно найти, конечно, и по 67,
но они мелкие и с подозрительной желтизной. Тяжело
                                                  задумываюсь.
Поднимаю глаза, понимаю – в витрине отражаюсь не я,
а мамино платье с прилипшей тополиной пушинкой,
                                                  её руки, внимательно,
чуть неуверенно перебирающие овощи,
и отцовская ранняя седина, его недовольное
                                                  выражение рта:
– Оля, какая-то фигня, а не помидоры, ну их к чёрту,
                                                  пойдём отсюда.
– Витя, да что ты всё время всем недоволен.
                                                  Не переживай,
сейчас разберёмся.
И я терпеливо выбираю. Набрала мешок. По 85.
 
 
Потом покупаю ещё огурцов (по 62 – это хорошо,
в «Верном» они по 68), пучок зелёного лука,
                                                  лук репчатый —
этот в доме всегда пригодится, какой дом без лука
                                                  репчатого,
пучок укропа, салат в горшочке – по 35 (совсем отлично,
на соседней улице он по 52), перцы – свежий урожай, по 90,
на удивление уже покраснели, кончики чуть смяты, сочатся,
но ничего, обрежу.
 
 
Хочется, конечно, пахлавы – тут свойскую продают.
Делаю шаг к прилавку, но на плечо кладет упреждающе
                                                  руку деда Афоня:
«Бог с ними, с печеньками – эт всё баловство, сейчас же
                                                  лето,
возьми лучше фруктов.
Да и ты ж пироги на днях пекла – дома ещё стоят
                                                  не доедены».
Прав деда Афоня, что тут скажешь – покупаю ему черешни.
 
 
Залихватски тут же хлопает рукой по ближайшему ящику
баба Таня: «И арбуз возьмём! Самый большой!»
 
 
«А почему бы и нет?» – думаю я, иду к арбузам.
 
 
Баба Люда останавливает, укоряет: «Катя, да какие арбузы
                                                  в июле?
Непонятно ещё, из чего их там сейчас рóстят,
какие фосфаты в них, химикаты. Дождись августа.
Да и вообще: до конца недели ещё полнедели.
Нужно уложиться в бюджет. Лучше бы тебе поэкономить.
Купи в «Пятёрочке» редиску.
У них сегодня акция – пакет полкило по 39,90».
Виновато оглядываюсь на Бабу Таню, пожимаю плечами,
иду в «Пятёрочку» за редиской. Потом всё же возвращаюсь,
прикупаю несколько нектаринов для бабы Тани.
Они тоже сладкие.
 
 
Иду домой с тяжёлой сумкой, краешек пакета от черешни
Высунул нос из сумки, полощется на ветру.
 
 
У самого подъезда слышу тихое покашливание,
                                                  оборачиваюсь:
о, сам дед Семён Аристархович, пузико вперёд,
кепочка на затылочке! Ходит вокруг маленьким гогольком,
а глядит виновато: «Кать, может, того? По пивку?
Жарко же, лето, сама понимаешь».
 
 
Останавливаюсь. Вздыхаю. Думаю: нельзя обидеть
                                                  деду Сеню —
он же умер раньше других дедушек-бабушек,
я же его почти и не помню. Вот лис деда Сеня!
 
 
Достаю телефон, пишу смс:
«По дороге с работы купи два «Жигулевских», пжалста.
Совсем про него забыла».