Глава 2

Мне совсем ничего не сниться, даже родители, которых я так мечтаю увидеть хотя бы под наркозом. Спиной ощущаю твердый неудобный стол, а значит, я уже не сплю.

Открываю глаза от каких-то резких металлических звуков. В голове, словно мед всколотили, все какое-то заторможенное и расплывчатое, но спать мне уже совсем не хочется.

Немного голову приподнимаю и вижу, как над моей травмированной ногой склонились двое хирургов в хирургических костюмах, и что-то делают прямо сейчас!

Мамочки. Они же режут меня в эту самую секунду!

К горлу подкатывает тошнота, и я резко хватаю ртом воздух, все еще не понимая, что происходит. Кажется, последние события слиплись в какой-то комок, и я сейчас в своем состоянии соображать мне трудно.

– Помогите. Где я…Что…

Слезы подступают к глазам. Это кажется каким-то страшным сном, который все никак не заканчивается.

Хочу подняться, но в тот же миг чьи-то сильные руки ложатся мне на плечи, и укладывают обратно на операционный стол.

– Ты на операции еще. Вставать нельзя.

Тот самый бархатный низкий голос. Я уже точно слышала его, и кажется, сегодня.

Немного тошнит, когда слышу едкий запах спирта и каких-то препаратов. Мне не больно, но морально это выдерживать просто ужасно. То самое ощущение, когда понимаешь, что прямо сейчас твое тело режут на части.

– Нет, перестаньте, я не хочу!

Я вроде как, взрослая уже, однако в этот момент начинаю жалобно хныкать и стонать. Этот чертов день все никак не заканчивается. Сегодня должна быть финальная тренировка, а не операция!

Ну почему, почему мне так не везет то все время?

Из глаз стекают слезы, и я невольно кривлюсь от жалости к себе.

– Хватит, пожалуйста! Пожалуйста…

Реву, но чувствую, как кто-то убирает мои волосы с лица, и проводит ладонью по голове.

– Спокойно. Посмотри на меня. Я тут. Посмотри мне в глаза.

Открываю вымученные веки, смотрю вверх, и впервые вижу склонившегося прямо надо мной врача. Он в белой хирургической маске, закрывающей все его лицо, кроме глаз. Таких темно-зеленых, больших, невероятно красивых глаз, обрамленных черными густыми ресницами. Волосы доктора тоже не видно из-за медицинской шапки синего цвета.

– Кто вы такой?

Знаю, вопрос глупый, но в этот момент мне как-то не до логических рассуждений. Я лежу на операционном столе в окружении, как минимум, трех врачей мужчин, и мне уж точно не до смеха.

– Врач. Анестезиолог-реаниматолог. Кирилл Александрович. Я тебе эпидуральную анестезию делал, помнишь?

– Ага…помню.

Почему-то сильно заплетается язык, но я со всех сил борюсь с собой. Спать все еще не хочется, как ни стараюсь. Почему вообще я проснулась раньше времени? Что это за пытка-то такая…

Снова пытаюсь подняться, но Кирилл Александрович не дает. У него прямо таки стальная хватка, и очень сильные руки.

– Нет. Не вставай. Как тебя зовут?

Он все еще склонился надо мной, и так смотрит на меня, что я аж замираю. Прямо, строго, опасно. Глазами своими изумрудными сканирует, завораживая меня.

Смотрю на него, и произношу тихо, но он слышит:

– Я Ляля.

– Да я понял, что ты ляля. Как тебя зовут?

– Ляля. Имя такое. Ляля Ромашкина.

– Хорошо. Не двигайся, Ляля. Еще не закончили.

Жаль, что я не вижу его лица, но глаза вижу, и Боже, какие они……Как омуты, словно драгоценные камни. Невероятно притягательные. Красивые, будоражащие.

Какой-то хруст сразу же приводит меня в чувства. Как я могу любоваться глазами врача, и спокойно с ним болтать, пока хирурги собирают мою ногу?!

Какой кошмар.

– Я не хочу больше. Отпустите! У меня уже не болит нога. Мне уже лучше. Намного.

Всхлипываю. Пытаюсь встать, но его железная рука намертво меня прибивает обратно к столу.

– Нет, рано. Нельзя. Твоя нога не болит, потому что сейчас ты ее не чувствуешь. Спокойно. Операция ещё идет.

– Я не хочу…мамочка!

– Кирилл, да усыпи ты ее уже! Работать мешает.

Слышу чей-то раздраженный голос. Кажется, я уже слышала его. Когда делала рентген. Этот тот самый пожилой врач. Климнюк, кажется.

– Нельзя, у нее сердце слабое. Перебои все время. Я и так уже лошадиную дозу ввел. Ромашкина, так чувствуешь что-то?

– Где?

Кажется, он как-то проверяет мою чувствительность, однако я вообще ничего не ощущаю.

– Понял. Хорошо.

Устало прикрываю глаза, но понимаю, что спать все равно совсем не хочу.

Слышу, как тикает слева мой пульс. Быстрый, как у мышки. На пальце какая-то прищепка установлена.

В руке капает прозрачная капельница. Раз. Два. Три.

Становится не по себе. Операция кажется вечной, хотя мне вроде уже лучше. Наверняка там ничего страшного нет. Ох, сколько же новых движений я теперь пропущу, подумать страшно. А вдруг…вдруг вообще не поступлю в академию в этом году?

Холодок проходит по спине. Ой, нет. Даже думать об этом не смею. Я стану известной балериной. Обязательно стану.

Открываю глаза, смотрю вверх, но теперь не вижу этого доктора в синей шапке и маске. Его нет рядом, нет!

Мгновенно становится страшно. Он ушел, а значит что-то идет не так. Точно не так!

– Кирилл Александрович, где вы, где вы?!

Мой голос эхом разноситься на всю операционную. Кажется, я кричу. Громко. С надрывом.

Сердце учащает ритм, и я немного успокаиваюсь только тогда, когда через несколько секунд снова вижу этого врача перед собой.

– Я тут. Чего ты кричишь?

– Побудьте рядом. Пожалуйста! Не уходите.

Не знаю, когда успеваю столько наглости набраться, но почему-то мне спокойнее, когда он со мной. Чисто интуитивно хочется верить, что тот, кто без зазрения совести загонял сегодня мне иглу в позвоночник, сможет контролировать ситуацию сейчас.

– Я и был здесь. Ты просто снова уснула. Операция еще идет.

– А как там внизу…я прикрыта? Никто меня не видит?

– Видит, конечно.

В душе все леденеет. Я, в общем-то, не планировала показывать себя во всей красе чужим мужикам. Господи.

– Что?! Я что, голая? Нет, все! Дайте мне встать. У меня уже ничего не болит! Все прошло, прошло!

***

Слезы подбираются к глазам. Такого стыда я еще ни разу в жизни не испытывала. Благо, все мои выступления на балете приходили в костюмах, и ничего лишнего никто никогда не видел. А сейчас на меня смотрит, как минимум, трое взрослых мужчин. Голую. Совсем голую. Ох, мамочки.

Всхлипываю. Начинаю рыдать в голос.

– Неет, не надо!

– Спокойно. Ляля. Посмотри на меня.

Слезы стекают по щекам, но я все же ловлю его серьезный взгляд на себе. Строгий. Мужской.

– Ты прикрыта, и то, чего не надо, хирурги не видят. Закрывай глаза. Ты вообще-то должна спать уже, третий час как.

Снова на глаза его смотрю. Красивые. Брови черные, широкие, густые. Интересно, а без маски этот врач тоже симпатичен?

Сейчас вообще не понятно, но судя по голосу, он мужественный.

– Мне не хочется спать. Пожалуйста, посмотрите на мою рану. Там все очень плохо?

– Все нормально сделаем. Шрам один только останется.

– Нет! Я не хочу шрам. Мне и так с парнями не везет. Совсем не везет. А тут еще шрам на ноге. Ну зачем?

Слышу смешок врачей. Это хирурги. Да они что, реально с меня сейчас смеются?!

– Что? Я что не красивая? Хоть со шрамом, хоть без него?

Голова как-то гудит, и меня заносит.

Вроде я в сознании, но все равно. Несу, что попало. То ли от стресса, то ли от каких-то препаратов, которые мне ввели.

Блин. Похоже, что сейчас мой язык без костей выдаст все мои секреты с потрохами. Никогда особо не была откровенной, а тут на тебе, пробрало.

Прямо на операционном столе мне надо узнать, насколько я хороша. Ужас.

Этот мужчина в маске смотрит на меня строго, но мне так проще. Когда он рядом, спокойнее как-то.

– У всех моих подруг уже давно отношения есть, а у меня….даже поцелуя еще не было. Совсем.

Всхлипываю. Прикусываю кончик языка.

Черт, да что со мной? Ощущение такое, будто мне вкололи сыворотку правды, и теперь меня просто несет, как трамвай с горы.

Слезы собираются в глазах. Сердце учащает ритм. Мне так обидно за себя становится, просто ужас. Начинаю плакать.

– Ромашкина, сейчас не время думать о парнях. Успокойся, слышишь? Посмотри на меня. Спокойно.

Мужчина мою голову обхватывает, и заставляет посмотреть на себя. У него большие ладони. Теплые.

– А как же мой балет? Как я буду Джульетту играть с таким шрамом? Видно же будет. Очень.

– Балерина, значит. Ты спать будешь сегодня или нет?

Поднимаю взгляд, и снова встречаюсь с этими глазами зелеными, и кажется, у меня срывает стоп-кран. Словно в голову что-то ударяет, и теперь меня уже совсем не по-детски нести начинает.

– Не буду! Ваши глаза. Они красивые. Такие зеленые. Нравятся мне. И голос. И вы…тоже мне нравитесь. Очень.

– Ну, начинается! Кирилл, хватит уже издеваться. Давай, сделай, чтоб заснула.

Какой-то врач недовольно басит рядом.

Я что, мешаю им…

– Я не хочу спать!

– Сколько еще надо времени?

– Минут сорок, и закончу, если балерина наша мешать перестанет. Артем, зашьешь? Мне раньше надо домой сегодня. У жены юбилей.

– Да. Идите уже, Геннадий Петрович. Сами закончим. Тут мелочь осталась.

– Хорошо. Артем, Кирилл, вы тоже допоздна не сидите. Какая у вас, тридцатая операция уже в этом месяце?

– Тридцать пятая.

– Ну, вы даете. Молодцы. Кирилл, подколи ей немного еще. Болтает без умолку просто.

Слышу какие-то звуки металла. Вроде как, скоро уже все.

– Так, Ляля, засыпаем.

Ощущаю, как этот доктор снова проводит рукой по моим волосам, убирая локон с глаз, за ухо заправляя.

Он так близко, и я невольно улавливаю его запах парфюма. Приятный очень. Завлекающий. Будоражащий всю меня.

– Кирилл Александрович. Я люблю вас…

Язык заплетается, я почти уже ничего не соображаю, но до последнего смотрю ему в красивые зеленые глаза.

– Меня все на этом столе любят. Расслабься. В палате увидимся.

По вене проходит холод, и я устало прикрываю глаза.

Кажется, этот строгий анестезиолог вколол мне что-то только что, от чего вскоре я засыпаю сладким сном младенца.

Глава 3

Загорский сам занимался подготовкой этой молодой пациентки к операции, которую привезли на скорой. Слишком молодой, он бы даже сказал, так как девчонка была хрупкой, и какой-то уж больно мелкой.

Кирилл первым делом подумал, что это вообще из детского отделения, но почитав карту болезни, быстро прикинул даты. Восемнадцать лет. Он и не сомневался, что ей больше. Понятно теперь, чего девчонка такой пугливой была. Зеленая еще.

Странная, конечно. Вместо того, чтобы переживать за свою переломанную в двух местах ногу с разорванными связками, эта куколка боялась, что ее кто-то увидит голой.

У Загорского был огромный поток пациентов, и мужчина уже не обращал внимания на эти тонкости и голые тела. Он реаниматолог-анестезиолог, и его задача, чтобы пациент дышал. Все. Остальное его не волновало.

Улыбка невольно тронула губы мужчины, и хорошо, что в тот момент он был в маске.

Как ни крути, но эта девушка привлекла его внимание, хоть у него таких пациенток все время и так, вагон и маленькая тележка.

Однако, все же именно эта девчонка чем-то зацепила глаз. Нет, она ему абсолютно не понравилась, как женщина. Скорее, удивила своими странными закидонами, невероятной стеснительностью и тем, что болтала просто без умолку почти, что всю операцию.

У пациентки были длинные темно-русые волосы, серые глаза с черными ресницами и маленький нос. Пухлые розовые губы часто подрагивали, а еще она их прикусывала. От нервов, наверное, практически все время.

Когда анестезию ей делал, Загорский не мог не отметить выпирающие худые позвонки, длинную шею и хрупкие плечи. Она не была истощена, тело явно тренированное. Спорт, танцы может быть. Уже на операции врач понял, что девочка балерина.

Пациентка то и дело лепетала про сцену, балет и Джульетту, которую собирается играть, что немного раздражало не только Кирилла, но и всю операционную бригаду. Все же лучше работать под музыку или просто в тишине, а не в сопровождении монолога полусонной пациентки, которая мелет черти что.

Ляля. Странное имя. Загорский даже не думал, что еще где-то используется, но ее звали именно так, и это имя ей очень подходило. Кукольное лицо, хрупкое тело, тонкий нежный голос.

Мужчина был первоклассным врачом, и работал в этой клинике уже седьмой год подряд. Начиная практически с нуля, он вырос до уважаемой должности, и теперь был ведущим анестезиологом-реаниматологом центральной городской клиники, заведующим реанимации.

Проводя до сорока операций в месяц, Кирилл чертовски уставал, но ему нравилась его работа. Пациентов было много и разных, но куколка эта явно выделялась из серой массы.

И пусть за нее в тот момент говорили введенные препараты, напрочь развязав язык, Загорского позабавила эта еще нерастраченная юная прямота и непосредственность.

***

Пациентка, наконец, уснула, и перестала лепетать о своем обожаемом балете, от чего мы с Артемом выдохнули.

– Как там пульс?

– Уже лучше, но сердце все равно барахлит. Больше нельзя. И так добавлял дважды, ее вообще не брало. Странная реакция у нее.

– Да не надо больше. Я все уже.

– Закончил?

– Да. Последний узел вяжу. Готово.

Обхожу, и смотрю на зашитую рану. Не очень большой шрам, шов аккуратный.

– Красота. Ювелирная работа.

– Если бы она не дергалась еще все время, лучше бы получилось.

– Да я не пойму, чего ее все время не брало. Такая мелкая. Хоть бы сорок килограмм было. Да и сердце слабое. Ты же видел, как плясало.

– Видел.

Смотрю на пациентку. Спит. Наркоз еще действует. Больше не дергается, не ревет и не болтает без умолку. Странно, что ж такое с ней. Реально не действовал препарат, или что. Балерина, блядь, но рисковать не стану.

Артем еще полчаса гипсует ей ногу, накладывая фиксирующую лангету.

– Все. Теперь готово.

– Артем, давай пока ее ко мне в реанимацию на сутки. Операция внеплановая, пусть там переночует. Мало ли что.

– Поехали.

Операция длилась пять часов. Дольше, чем предполагали, но Климнюк вышел довольным, а значит, сделал все, что мог.

Перекладываем пациентку с операционного стола на каталку. Осторожно подхватываю ее на руки, придерживая за шею и поясницу. Артем помогает ноги взять. Легкая, невесомая почти что. Точно нет тут никаких пятидесяти килограмм. Сорок два, максимум. Голодает что-ли, балерина, мать ее.