Вот и сегодня мой герой спокойно спал. А ведь раньше в это время мы вместе с ним завтракали, после того, как я возвращалась с пробежки, а временами и душ принимали вместе, а после разъезжались по работам. Чтобы вечером встретиться дома. Если честно, я скучаю по тем временам. Я всегда с нетерпением ждала вечера, нашей встречи, совместного ужина, посиделок у телевизора. Всё это считается скукой и бытовухой, но мне было хорошо с тем Вовкой, было интересно что-то смотреть вместе, что-то узнавать. Теперь Вова со всеми своими интересами справлялся без меня, за целый день у него было много времени, а я возвращалась вечерами с работы и спешила приготовить ужин. Вот только ужинать Вовка в последнее время полюбил у компьютера. Не нравились ему разговоры, которые я заводила. Про работу, про будущее, про перспективы. В социальных сетях его никто вопросами и проблемами не доставал.

Приняв душ, я включила чайник, нарезала бутербродов на завтрак, два завернула с собой на работу. Да, жить приходилось в режиме экономии, не тотальной, но каждодневные обеды в кафе пришлось исключить из своих привычек. Я не жаловалась, это было не столь важно, скорее уж беспокоило своими туманными прогнозами. Переодеваясь в спальне, я невольно поглядывала на постель, посматривала на спящего Вовку. Он лежал практически поперёк кровати, почувствовав свободу без моего присутствия рядом, обхватил руками мою подушку и умилительно сопел. За время бесконечного пребывания дома, без надобности постоянно и тщательно следить за своей внешностью, его волосы успели отрасти, и теперь любимый имел шикарную, вихрастую шевелюру, что, кстати, весьма ему шло. Надо сказать, что Вовка у меня симпатичный, некоторые девушки с уверенностью сказали бы, что он красив. Не брутальной, мужской красотой, его природа одарила ростом, широкими плечами, а ещё симпатичной физиономией с потрясающей, безалаберной и красивой улыбкой и сексуальным подбородком с милой ямочкой на нём, а ещё чистым взглядом и умением убеждать людей в чём угодно. Вовка улыбался, смотрел в глаза и говорил, говорил, и самое главное – ему хотелось верить, он виделся людям этаким своим парнем, правдивым и простодушным. А я всегда верила в него, до сих пор убеждала себя, что нужно верить, и всё непременно наладится. Вовка же у меня такой… Молодец-удалец во всех отношениях.

Вот только я рядом с ним сама себе казалась немного неуклюжей и тусклой. Вся моя юность и институтские годы прошли в обнимку с учебниками, и на таких парней, как Вовка я смотрела лишь издалека. Наблюдала за тем, как мои однокурсницы дружат с ними, тусуются, крутят романы. Меня в такие компании никогда не звали, я была слишком несмелой для их времяпрепровождения. И подумать не могла, что мне встретится «ночной хулиган», который обратит на меня внимание. Да ещё и жениться на мне захочет! Ничего удивительного, что я влюбилась в Вовку по уши, довольно быстро. Вот и сейчас, глядя на него спящего, несмотря на все свои тревоги, я им залюбовалась. Пусть на короткий момент, но это любование промелькнуло в моём сознании, от него стало приятно и жарко одновременно, и я в который раз решила, что всё не так уж плохо в нашей жизни. Просто я слишком привыкла к контролю над любой ситуацией, мне нужна была стабильность, уверенность в завтрашнем дне, а последние пару месяцев я это ощущение утратила. И это мне активно не нравилось.

Добиралась до работы я всегда автобусом. Ехать нужно было через половину города, зато было время посмотреть в окно и подумать о чём-нибудь. Сегодня у меня из головы не шло то объявление на столбе. Я думала о пропавшей женщине, о том, что чувствуют её родственники, и невольно возвращалась в памяти к событиям десятилетней давности. Даже подивилась в какой-то момент тому, сколько же лет прошло. Как-то незаметно они пролетели, мы привыкли жить без Ксюши, настолько, что сумели свыкнуться с самой мыслью, что её уже и не будет. Что Ксения никогда не вернётся, и мы так и не узнаем, где она и что же с ней случилось. Жизнь семьи строилась уже без её участия, мнения и присутствия. Хотя, как строилась? Что-то, например, сломалось окончательно. Родители вот развелись, не смогли жить дальше вместе. В первые годы после исчезновения старшей дочери, мама настолько погрузилась в своё горе, жила только каждодневными ожиданиями – что Ксюша вернётся, что её отыщут, вернут домой и вот завтра, совершенно точно, уже завтра, она позвонит в дверь, и прежняя жизнь в наш дом вернётся. День проходил за днём, месяц за месяцем, даже год за годом, а сестра так и не возвращалась. Через два года папа не выдержал и ушёл из семьи. И даже совершенно искренне попросил у нас с мамой прощения за свой поступок. Стоял в дверях с чемоданом, морщился, мялся в нерешительности, затем сказал:

– Простите, – и вышел за дверь.

Мама его обвинила в слабости, в трусости, в наплевательском отношении к детям, и до сих пор не может простить отцу его уход. Они до сих пор не общаются, мама и слышать о бывшем муже ничего не хочет. А я? Он мой отец, это раз, а два, это то, что я не считаю его предателем. Что и кого он предал? Я прекрасно знаю, сколько сил, нервов и здоровья отец потратил на поиски и бесплотные надежды. В какой-то момент он не выдержал напряжения. И не потому, что иссяк, перестал ждать или разуверился в маминых словах, что Ксюша жива. Наверное, он просто понял, что жизнь продолжается. Хорошая она или плохая, лёгкая или сложная, но она продолжается. Сейчас отец живёт в новом браке, в одном городе со мной, и мы общаемся и встречаемся, я даже в гости иногда хожу в его новый дом, о чём мама, конечно, не в курсе. У папиной новой жены мальчишки-погодки, одному двенадцать, другому тринадцать лет, им, без сомнения, нужен мужской авторитет рядом, и отцу есть, чем заняться и на что отвлечься. В подружек мы с его новой пассией, Верой, не играем, считаем, что ни к чему, но женщина она добродушная, здравая, и временами мы спокойно общаемся, пьём чай и обсуждаем семейные вопросы. Папа всегда радуется моему приходу, думаю, каждая наша с ним встреча напоминает ему о нашем с Ксенией детстве. Как он с нами гулял, играл, как любил своих девочек. А потом что-то сломалось, кто-то повзрослел…

Мама после развода тоже решила поменять свою жизнь, хоть как-то. Как бы она не ругала отца за эгоизм и слабость, его поступок всё же дал свои плоды, и она заставила себя встать со стула у кухонного окна, на котором, кажется, и провела последние пару лет, ожидая Ксениного возвращения. А, может, это были не перемены, иногда я думаю, что с уходом отца она окончательно потеряла надежду на счастливый исход. Она попросила у нас с отцом согласия на продажу нашей малогабаритной «трешки», отец оставил свою долю ей, не стал ничего делить при разводе. Квартира продалась достаточно быстро, а мама уехала из нашего города, пусть и совсем недалеко. В маленьком районном городке в получасе езды жила её сестра с семьёй. Городок был совсем крошечным, на пять тысяч жителей, с малюсенькой центральной площадью и старыми блочными пятиэтажками, а вокруг них плотным кольцом частный сектор. Там мама и поселилась, купила себе однокомнатную квартиру на окраине, совсем рядом с частным домом сестры, и жила скромно и экономно на оставшиеся от городской квартиры деньги. Несмотря на то, что мама попыталась что-то изменить в своей жизни, ясно было одно – радость и интерес к жизни она утратила. Мама и сейчас была совсем не старой женщиной, на пенсию ей лишь через пару лет, но она совершенно перестала улыбаться, что очень сказывалось на её характере, настроении и внешности. Она стала выглядеть старше своих лет, печальнее, мне это не нравилось, я даже разговаривать с ней об этом пыталась, но она меня не слушала. Мама живет своими взглядами и мыслями о настоящем и будущем.

Вот так беда меняет людей, в одночасье. Поэтому я и думала о родственниках той женщины. Врагу не пожелаешь такого испытания. Находиться в неведении, жив твой близкий человек, нужна ли ему твоя помощь, или его уже нет на этом свете. А ты всё думаешь о нём, будоражишь память о нём… делаешь себе больно этими воспоминаниями.

Моя сестра была очень звонким, ярким человеком. Такие, как Ксеня, возбуждающие и будоражащие, волнующие и западающие в душу, легко не забываются. У мамы дома куча фотоальбомов из нашей с ней школьной поры, но процентов на восемьдесят они заполнены снимками Ксении. Она обожала фотографироваться, будто чувствовала, что кроме этих фотографий очень скоро о ней не останется других воспоминаний. На фото она улыбалась, смеялась, с понятным призывом смотрела в камеру. Ксюша любила пышно взбивать свои рыжие от природы волосы, прищуривала зеленые глаза и соблазнительно выпячивала полные губки. Если моя сестра и не обладала классической красотой, то она, без всякого сомнения, приковывала к себе взгляды. И не только мужские. На неё нельзя было не смотреть, она представала перед людьми этакой веселой ведьмочкой с невероятно симпатичным личиком. Я до сих пор помню её смех, помню её интонации, тембр голоса. Помню, как она делала себе прическу перед зеркалом в прихожей и учила меня краситься. Вот только…

Вот только, принимая тот факт, что человек потерян для тебя в твоей реальной жизни, живя без него год за годом, ты порой начинаешь ловить себя на мысли, что вспоминаешь о нём только хорошее. Как вам было хорошо вместе, весело, какая замечательная семья у вас была. И понимаешь, что врёшь самой себе. Да, всё было замечательно, ведь мы все были вместе. Мама, папа, я, Ксюша. Да и маму послушать, именно так всё и было, безоблачное каждодневное счастье. Но на самом деле, всё у нас было, как у всех. Среднестатистическая семья, со своими проблемами, трудностями, даже склоками и раздорами. И Ксеня не была ангелом во плоти, какой сейчас её хочет перед всеми нашими общими воспоминаниями, выставить мама.

Если говорить честно, мы с сестрой не были так уж близки. Не ссорились без надобности, не дрались без повода, ничего особо не делили, но назвать нас лучшими подружками было нельзя. Просто потому, что между нами была довольно существенная разница. И в возрасте, и в характерах. Мы даже внешне не слишком друг на друга похожи. По крайней мере, в годы юности так казалось. Сейчас, глядя на фотографии сестры, я понимаю, что с возрастом сходство пришло. А десять лет назад я была лишь смущённым подростком, в очках и с рыжими хвостиками, на фоне своей яркой, почти взрослой старшей сестры. О какой душевной близости можно было говорить? Ксюша вечно подшучивала надо мной, давала советы свысока, предлагала бросить учебники в угол и выйти на улицу, найти, наконец, друзей или, хотя бы, подходящую компанию. Она и краситься-то меня учила, чтобы доказать, что я совершенно не разбираюсь в жизни и в моде, что со своими повёрнутыми на математике мозгами, во всём остальном я отсталый человек. Мой скромный гардероб вечно подвергался её жесткой критике и насмешкам, а ей родители каждый месяц покупали новый наряд или обувь. Но мы с ней были сестрами, жили в одной комнате, вместе пили чай с конфетами вечерами и о чём-то разговаривали. Даже если наши разговоры заканчивались фырканьем и возмущением. Это ведь норма подросткового поведения, общения, разве нет? Со временем мы обе должны были повзрослеть, найти общие точки взаимопонимания, интересов, наверное, начали бы общаться по-другому, и, возможно, стали бы по-настоящему дружны и близки. Но не случилось. И это вызывало настоящую горечь. По утраченному, по несбывшемуся.

Думаю, родителям стало бы куда легче, если бы они смогли похоронить старшую дочь, а не просыпаться каждую ночь с одним и тем же вопросом – где она, жива или мертва? Как бы ни ужасно это звучало, но ложные надежды, изматывающие мысли о том, что произошло на самом деле, убивают. Мою маму, по крайней мере, точно. Никому не пожелаешь такой участи. Я в течение нескольких лет, пока мы жили вместе, наблюдала за тем, как мама учится заново спать. Просто спать, чтобы не вскакивать несколько раз за ночь, чувствуя себя виноватой за то, что спит, за то, что устала ждать.

На планерку я успела в последний момент. За что удостоилась укоризненного взгляда начальника. Пришлось виновато улыбнуться, уткнуться взглядом в свои записи и постараться вникнуть в то, что говорило руководство. Все в большом кабинете сидели тихо, слушали московское начальство, неожиданно решившее нас навестить, а от оглашения плана работы на ближайшие пару месяцев, всё больше впадали в уныние. Я аккуратно поглядывала на лица коллег, и никакого воодушевления на них не наблюдала. Да ещё и нарвалась по окончании на устное замечание от начальника своего отдела.

– Вика, Захарова. Ты почему опаздываешь? С ума сошла в такой день?

– Руслан Борисович, так я же не опоздала, – принялась оправдываться я, идя рядом с ним по коридору.

Планерка, наконец, закончилась, и мой шеф тоже выглядел недовольным и вспотевшим. Нервно дёрнул узел галстука на шее, зачем-то решил надеть его, видимо, стараясь впечатлить московское руководство ответственным подходом к дресс-коду. Столичные начальники всегда появлялись перед нами, провинциалами, в строгих костюмах и при галстуках. И я знаю, что Руслан Борисович, мужчина солидной комплекции в возрасте под пятьдесят лет, перед ними всегда комплексовал. Уж не знаю, что взбрело ему в голову, но всеми силами пытался соответствовать. Может, кризис среднего возраста ещё до конца его не оставил?

– Я не опоздала, – повторила я, – успела вовремя.

– Да, когда часы пробили полночь, – недовольно пробормотал он.

Я лишь вздохнула.

– Автобус задержался. Что я могу поделать?

Мы оказались перед дверями нашего отдела, начальник оглянулся на свой женский отряд экономистов, обозрел нас всех внимательным, придирчивым взглядом и посоветовал:

– Идите работать. Чует моё сердце, они ещё не всё проверили, точно к чему-нибудь придерутся. И, девочки, сделайте так, чтобы придирки были не в нашу сторону.

Обещать ему никто не стал, под козырёк не взял, Руслан Борисович ещё разок окинул нас взглядом, и отправился в свой кабинет.

Девчонки, с которыми я работала, а было нас всего трое – я, Света и Лена, чуть слышно фыркнули начальнику вслед.

– Можно подумать, мы без московского надзора не работаем. Только и делают, что пугают.

В нашем кабинетике, вмещающем три компьютерных стола и пару стеллажей для бумаг, царила практически домашняя обстановка. Цветы на подоконниках, небольшие картинки на стенах, что принесли из дома, чайник и узорчатая конфетница на специально отведённом месте. Даже часы на стене были не офисного формата, а с ракушками и морем под стеклом циферблата. Света привезла их из отпуска в прошлом году. По ним чётко сверялось время обеденного перерыва и коротких пауз на чай. В принципе, рабочая атмосфера у нас была приятная, с девчонками мы не ссорились, обязанности друг на друга не перекидывали, и друг дружку перед начальством не подставляли. Единственное, что меня всерьёз расстраивало, это то, что я не видела впереди никаких перспектив. Конечно, приятно работать в дружном коллективе, когда можно и поболтать, и чем-то поделиться, и даже совета попросить, но мне двадцать семь лет, и я уже некоторое время всерьёз задавалась вопросом: а что же дальше? И ответа на него не находила. Было понятно, что я человек не рисковый, бросаться в омут с головой в поисках новой, более солидной должности я не стану, и поэтому буду работать здесь. В туманной надежде, что меня куда-нибудь повысят.

В общем, получалось, что я мечтаю подсидеть Руслана Борисовича. Хорошего, между прочим, человека. От самой себя неприятно.

– Решили с Лёшкой новую мебель в зал купить, – сообщила нам Лена, включив чайник и доставая чашки из шкафчика, вместо того, чтобы бросаться к компьютеру и погрузиться с головой в работу. И Лена, и Света были старше меня, обеим было хорошо за тридцать, обе замужние и с детьми. И ни о каких должностях, в отличие от меня, они не мечтали, их работа вполне устраивала. А я, стало быть, мечтала стать их начальницей, та, что пришла к ним девочкой без опыта, хоть и из хорошего ВУЗа, и с красным дипломом. Иногда я ловила себя на этих мыслях, и мне становилось неловко.