В конце концов, Ленка Скобцева была моей одноклассницей, а Лялька была совсем мелкой, но почему-то, откуда-то знала всех моих одноклассников и как-то умудрялась с ними дружить. С некоторыми до сих пор общается, а вот я сама на встрече выпускников не появлялась последние лет десять. Вот так встречу кого-нибудь из них на улице, и, скорее всего, не узнаю.

– Так вот, она вернулась обратно в город.

– А где она была? – поинтересовалась я лишь потому, что сестра казалась увлечённой рассказом.

– Как где? В Москве! Она уехала туда лет пять назад, и вот вернулась. Говорит, дома лучше.

– Кому как, – философски заметила я и кинула быстрый взгляд на Виталика, на коленях которого сидела дочь. Он выглядел спокойным и расслабленным. Я невольно задержала на нём взгляд, затем опомнилась, себя одернула и поспешила отвернуться. Посмотрела на сестру. Та продолжала сиять. – Трудно, говорит, там. Ритм бешенный, года идут, а времени только на работу хватает.

– Конечно, – проговорила мама негромко, ни к кому конкретно не обращаясь, – ни котёнка, ни ребёнка, а лет-то уже сколько.

Я молча смотрела на маму, но она, кажется, не осознала до конца, что сказала. И в чей огород полетело её замечание. Но кроме меня, на её слова никто не отреагировал. И я заставила себя промолчать, проглотить обидный намёк.

– Я ей тоже сказала, что надо замуж. А она только о работе говорит.

– Потому что некоторым людям, даже женщинам, приходится самим себя обеспечивать. А некоторым ещё и на детей зарабатывать с котятами, – не удержалась я от замечания. – Не все питаются радужной пыльцой.

Виталик на меня посмотрел, я чувствовала его внимательный взгляд, но головы не повернула. Да и отец на меня глянул, с лёгким укором. И сказал:

– Каждый сам делает свой выбор, Тома.

– У некоторых выбора нет, папа. Надо выживать.

Ляля после моих слов посмотрела на мужа, после чего протянула ему руку через стол. Виталик с любовью сжал её тонкие пальчики. А Ляля сказала:

– А я так рада, что мне повезло. У меня Виталик есть.

– У тебя есть Виталик, – проговорила я вслед за сестрой, чувствуя, что начинаю закипать. – Это здорово, Ляль. Но Даньке уже шестой год. Может, тебе тоже работу поискать?

За столом повисла тишина, на меня смотрели все. Я знала, что так будет, готова была к такой реакции, поэтому лишь пожала плечами.

– А что? Вам стало бы полегче в финансовом плане. Миллионы женщин работают, никто ещё не умер.

– Тома, не говори глупости, – мягко укорила меня мама.

– А что за глупость я сказала? – удивилась я. – Произнесла слово «работа»?

Впервые за долгое время я видела растерянное выражение на Лялькином лице, она казалась всерьёз озадаченной.

– А как же дети? – спросила она. Моя младшая сестра всегда и всё воспринимала всерьёз, но обычно реагировала на позитиве, но в редкие моменты терялась и задумывалась.

Я на детей посмотрела. Асель тыкала пальцами в экран смартфона, играя, а Данька увлечённо разбирал машинку.

– Они взрослые, Ляля, – не намекнула, а прямо сказала я. – Дети выросли, а у вас проблемы с деньгами. Думаю, если бы ты устроилась на несложную работу, это было бы весьма кстати. – Я повернулась к Виталику. – Ты так не считаешь?

А тот, дурак, взял и решительно мотнул головой.

– Нет. Я не хочу, чтобы моя жена работала.

– Правда? – Конечно, я совсем скоро пожалею о сказанном, но сейчас меня было не остановить. – А жить в родительской квартире и сажать картошку на огороде, чтобы зимой было, что есть, ты, как понимаю, хочешь?

– Тамара, хватит, – довольно резко одёрнул меня отец.

Я сложила руки на груди, плечами передёрнула.

– Я просто уточнила.

– Зачем ты так? – обиделась мама.

А Ляля смотрела на меня во все глаза.

– Мне нужно найти работу? – спросила она.

Порой непосредственность и наивность моей сестры могла довести до белого каления. По крайней мере, меня.

– Не нужно тебе ничего искать, – поторопился успокоить жену Виталик. А мне достался ещё один осуждающий взгляд. – Тома шутит.

– К тому же, что за работу ты можешь найти? – подивилась мама. – Ты никогда не работала.

Да, Ляля никогда не работала. И образования, кроме школьного, у неё тоже нет. Но кто в этом виноват? Помнится, родители поддержали любимую дочку, которая после школьной скамьи сразу собралась замуж по великой любви. И когда все её подруги поступали в институты и как-то определялись с дальнейшим будущим, Ляля с упоением нянчилась с ребёнком, готовила супчики Витале и рассказывала всем вокруг, как безмерно она счастлива. Правильно, ничего другого она не умеет. Только быть счастливой.

И меня не должно это злить, не должно. Моя младшая сестра замечательный человек. Не способный ни на подлость, ни на хитрость, ни на грубость. Камней за пазухой не держит. В отличие от меня.

Я заставила себя улыбнуться. Добавила во взгляд и интонацию немного чувства вины.

– Извините меня. Я просто волнуюсь.

– Из-за чего? – переспросила Ляля, глядя на меня огромными глазами, её взгляд был серьёзным и заинтересованным, что было большой редкостью.

– Из-за вас, – всё же попыталась я донести свою мысль. Оглядела заставленный снедью стол. – Думаю, в сложившейся ситуации – это всё лишние траты. Я понимаю, что это всё замечательно – шашлыки, тортики, салатики, но вы, – я посмотрела на родителей, – уверены, что это вам по карману?

Я видела, видела по глазам отца, что он прекрасно понимает, о чём я говорю, но он бы никогда не сознался. Поэтому лишь цыкнул на меня в очередной раз, а затем сказал:

– У нас всё хорошо.

Я кивнула, смиряясь с ситуацией. Что ж, я рада, если всё хорошо. Ради призрачной картины счастливой семейной жизни эти люди готовы притворяться и идти на всевозможные жертвы. Вот только почему-то идут они все не в том направлении. Вместо того, чтобы проблемы решать, они их старательно множат.

– Зачем ты напугала Лялю?

Виталик подошёл ко мне вечером, когда все уже разошлись по комнатам, а я осталась одна на веранде. Сидела в кресле и смотрела на звездное небо. В городе такого неба не увидишь, таким воздухом не подышишь, и я пользовалась возможностью. Да и спать не хотелось, если честно. Мне в этом доме не спалось. Обычно я лежала в темноте и прислушивалась ко всем звукам. В доме было тихо, а я лежала и продолжала прислушиваться, чувствуя себя сумасшедшей родственницей в замке.

– Чем я её напугала? – переспросила я, не повернув головы и не взглянув на него. – Словом «работа»?

Виталик сделал ещё пару шагов и остановился где-то недалеко от меня. А у меня сердце заколотилось неровно и стало больно в висках от напряжения.

– Ты же знаешь, что Ляля не сможет работать. На какой работе ты можешь её представить?

– Если приспичит, то на любой. Так бывает, понимаешь? В жизни случается всякое, и меня пугает, что моя двадцатисемилетняя сестра не в состоянии заработать себе и детям на кусок хлеба. Это ненормально, Вить.

– Но это же Ляля, – проговорил он таким тоном, будто это всё объясняло.

Я кивнула, признавая.

– Да, это Ляля.

Мы помолчали, мне, если честно, говорить, вообще, не хотелось. Так бы сидела и сидела в тишине, чувствуя, что он стоит за моей спиной. От этого было тепло и спокойно. А пока Виталик молчал, то не говорил о Ляле. Такой светлой, такой замечательной, которую он беззаветно любит.

– Как ты живёшь? – спросил он.

Я пожала плечами, до боли в глазах вглядываясь в тёмное небо.

– Наверное, хорошо. У меня работа, ипотека, машина в кредит. Мечта съездить во Флоренцию осенью и купить себе платье от «кутюр». Знаешь, такое, чтобы надела – и все упали.

Он негромко рассмеялся.

– Думаю, и без этого платья ты в состоянии всех сразить.

– Может быть, – не стала я спорить. – Правда, я не такая красавица, как Ляля.

– Ты просто другая. Но красавица.

Я помолчала, собираясь с силами, после чего коротко поблагодарила его за комплимент.

– Спасибо.

Вышло формально и дежурно, как на работе.

Мы еще помолчали, после чего Виталик собрался уходить. Наверное, его тяготило молчание, или моё общество, не знаю. Он что-то промямлил про детей, про Лялю, пожелал мне спокойной ночи, а я уже в спину ему сказала:

– Ты ведь хотел в Москву. Ты так мечтал о карьере, а теперь собрался перебраться в деревню?

Он обернулся, помедлил с ответом, после чего пожал плечами.

– Приоритеты меняются с возрастом, Том.

Я всё-таки развернулась, посмотрела на него. Я никак не понимала, а понять хотелось.

– А в чём ты их поменял? Тебе не нужна работа, достойный заработок?

– Нужны, – сказал он. – Но семья мне нужна больше. Я сейчас провожу с Лялей и детьми куда больше времени, чем раньше. Мне это нравится. А что будет, если мы переедем в Москву? Ты сама понимаешь. Я буду видеть детей только, когда они спят. А Ляля будет одна в чужом городе. Разве я могу так с ней поступить?

Я не ответила. Мне нечего было ему сказать, я, на самом деле, не понимала. Не понимала, как перспективный, амбициозный молодой специалист, закончивший один из лучших вузов страны, так запросто сдаётся и забывает о своих мечтах и планах. Только потому, что его жена хочет жить в деревне поближе к родителям, нюхать цветы по утрам и растить детей в блаженном неведении о трудностях и перипетиях реальной жизни.

Я отвернулась. Снова стала смотреть на небо, слышала, как хлопнула дверь на кухню. Виталик ушёл. А я позволила себе закрыть глаза и сжать кулаки. Выть и реветь в голос, как хотелось, было нельзя. Вспомнила весь сегодняшний день, все счастливые улыбки, счастье в глазах родных, их разговоры и смех между собой. И себя где-то на заднем плане, наблюдающей за ними. Сколько себя помню, я в этой семье всегда была именно на заднем плане. Всегда лишь наблюдатель. Пока росла, я никак не могла понять, что делаю не так, почему не понимаю их бесконечной радости, наслаждения друг другом, не понимала, почему я другая. Искренне считала себя уродом. И только бабушка меня понимала, и просила не думать о счастье. Она просила меня думать о себе.

Посидев ещё немного в тишине и сгущающейся темноте, послушав сверчков и шум листвы, я решила отправляться спать. Сидеть в одиночестве вдруг стало особенно тоскливо. Но по дороге в спальню, я остановилась у большого зеркала в коридоре, и стала смотреть на себя. Виталик сказал, что я тоже красавица, просто другая, не такая, как Ляля. У меня нет её ангельской внешности, от моего облика не исходит бесконечная нежность, меня не тянет без конца улыбаться, а в глазах не лучится любовь ко всему живому. Искорки тепла и добра мне точно не достаёт. И волосы мои в своём естественном цвете не столь светлы и притягательны, глаза не голубые, а каре-зеленые, а губы полнее, чем у сестры, что тут же убивает все домыслы о невинности на корню. Тёмные брови, высокие, чётко выделенные скулы и полные губы не дают мне казаться ангелом и не придают моему облику даже оттенка наивности. Улыбаться бесконечно меня тоже никогда не тянуло, и людей я, по большому счёту, не жалую, потому что знаю, что доверять можно лишь считанным единицам. Волосы я подкрашиваю, чтобы казаться натуральной блондинкой, а не русой простушкой с тусклым цветом волос. За кожей ухаживаю, тратя на этот уход у профессионалов баснословные деньги, за фигурой тщательно слежу, порой изнывая и умирая в спортзале. И не представляю, что со мной будет без всех прилагаемых титанических усилий лет через пять или после родов. И да, я выгляжу очень хорошо, больше двадцати пяти лет мне никто не даёт, и я собой горжусь. Всегда горжусь, если нахожусь вдалеке от сестры и не вижу её. Не думаю о том, что она умудрилась сохранить тонкую, звонкую фигурку после двух родов, что никогда не красится, не ходит по косметологам, при этом имея атласную кожу без малейшего изъяна, и знать не знает, что это за зверь – личный тренер. Выглядит Ляля на восемнадцать и всегда чувствует себя счастливой. Наверное, внутренний свет и безграничная доброта помогают ей сиять. А мне на её фоне наживать комплексы.

Я машинально заправила волосы за уши, вскинула голову, окинула себя последним взглядом, героически сдержав недовольный вздох, и от зеркала отошла. Стоять перед ним, раздумывая о том, что во мне не так, никакой продуктивной пользы не приносило. Никогда. Просто я была другой. Виталик правильно сказал: я другая, я не Ляля. И никогда ею не буду.

Знаете, каково это – жить, понимая, что завидуешь сестре? Причём младшей сестре. Для которой ты должна быть примером для подражания. Которая должна на тебя ориентироваться, которая должна завидовать твоей взрослости, спрашивать совета, стараться одеваться и краситься, как ты. Ведь именно так правильно. Разве нет? У моих подруг тоже были младшие сестры, или старшие, и все вели себя именно так. Независимо от того, насколько ладили между собой. Некоторые ссорились и скандалили, порой даже дрались, что-то выясняли между собой. Это были нормальные человеческие отношения, на мой взгляд. Нормальные люди именно так себя и ведут, ведь у каждого свой характер, желания, стремления, нельзя взять и слепо согласиться с кем-то. Хочется доказать свою точку зрения, отстоять её, и это совсем не означает ссору или плохие взаимоотношения, просто люди разные, и, порой, так интересно узнавать обратную точку зрения.

А вот в моей семье было по-другому. В нашей семье была лишь одна точка зрения – Лялина. Причём точка зрения не эгоистичная, моя младшая сестра никогда ничего не требовала и ни на чём не настаивала, уж тем более ставить её интересы превыше других или исполнять лишь её желания. Иногда мне казалось, что у Ляли вовсе не было своих, личных пожеланий или стремлений. Её миссией было нести свет и добро в этот мир, а родители настолько прониклись её предназначением, что перестали обращать внимание на всех остальных. Включая меня. В нашей семье, со дня её рождения, царила Ляля. И я, к своему ужасу, временами думала о том, что ненавижу сестру. При всей её красоте, доброте, ангельском характере, я её ненавидела. И из-за этого чувствовала себя страшным человеком. Неблагодарной, злой интриганкой, которая украдкой наблюдает за недостижимым идеалом, и ненавидит. Себя, сестру, родителей. Ненавидит ту идеальную картинку, которой они все живут, и в которую совершенно не вписываюсь я, со списком вечных проблем и неудач. Я почему-то всегда хотела того, чего родители были не в силах понять. Училась я средне, просто потому, что было скучно; я гуляла вечерами с друзьями, в то время, как Ляля сидела дома, пекла с мамой пирожки и читала учебники; я убегала с подружками в ночной клуб, тайком, тогда, как Ляле бы подобное и в голову не пришло, она ведь росла идеальным ребёнком. Я выросла с её именем. Отовсюду звучало: Ляля, Ляля, Ляля. И я бежала от этого, из-за чего прослыла проблемным подростком. А став взрослой бесконечно извожу себя вопросами: почему я такая плохая, неудавшийся эксперимент?

При всём при этом, отстраняясь от моей горячо любимой, идеальной семьи, я чувствую себя не так уж и плохо. Все комплексы обрушиваются на меня, как только переступаю порог родительского дома. Я сразу начинаю чувствовать себя неуютно, начинаю нервничать и внутренне зажиматься. А ещё заниматься самокопанием. Как же я ненавижу это чувство. В реальной жизни меня занимают совсем другие заботы, у меня достаточно большой круг интересов. А ещё мечты, планы, которые я никогда не озвучиваю родителям или сестре, знаю, что они если и поддержат для видимости, то точно не поймут. А между тем, обойдясь без их помощи и поддержки, я в своё время окончила институт туризма, выучила два языка, и за поддержку в нелегкое студенческое время я благодарна лишь бабушке, которая всегда говорила мне слушать себя, а не родителей. Она сама была человеком не слишком образованным, с ранних лет, а годы были послевоенные, работала на ткацкой фабрике, и о высшем образовании не то, что не мечтала, даже не задумывалась. В нашей семье законченное высшее образование было у отца, и он всю жизнь проработал инженером на заводе, и до сих пор там работает, на маленькой зарплате, лишь в надежде продержаться до пенсии. Поэтому моё обучение не было в приоритете у семьи, да и направление, по их мнению, я выбрала странное. О туризме мои родители никогда не задумывались, языков не учили, поэтому что-либо советовать не стали. Не помогали, но и не мешали. И на том спасибо.

А вот бабуле я готова в ноги поклониться. Именно она поддерживала меня в первые, самые сложные и голодные годы обучения. Откладывала по крохам со своей пенсии, чтобы поддержать, чтобы оплатить обязательные поездки или курсы. А то просто дать немного денег на новую кофточку.