И снова полутёмные сырые коридоры. Снова гулкое эхо, высокие своды и сжимающая сердце тоска. Когда уже стало казаться, что так и придётся остаться в подземелье навсегда, загремел засов, заскрипели петли и все четверо очутились во дворе.

Здесь, оказывается, сияло солнце. Яркий свет ослепил, заставил зажмуриться. Казалось, лучи вот-вот выжгут очи бесстыдницам, осмелившимся облачиться в мужское, уподобиться парням! Отринет Хранительница от них женскую благодать, усохнут, как деревья бесплодные.

– Это с непривычки так слепит, потом притерпитесь, – подбодрил спутников провожатый. – Давайте, разлепляйте зенки. Нам ещё к лекарям.

Дорогу к целителям девушки не запомнили. Так и шли взглядами в мостовую. Но вот снова скрипнула дверь, снова потянулись коридоры. Только здесь отовсюду пахло травами. Троицу снова разделили. Тамира увела с собой статная девушка, одетая в такое же платье, что и Фебр, только коричневого цвета. А Лесану и Айлишу провожатый втолкнул в просторную светлую комнату, где за столом сидели и скрипели по пергаменту гусиными перьями двое мужчин. Оба они выглядели явно старше привёзшего Лесану Клесха. Один оказался рыжим, а у второго волосы были цвет в цвет с крыльями тех воронов, что кружили над Цитаделью.

– Как зовут? – оторвался от своего занятия тёмный, поднимая голову.

Девушки онемели. Одной половины лица у мужчины не было. Рыхлые борозды давно зажившей страшной раны тянулись от правой скулы до виска, будто огромная кошка провезла когтями, выдирая глаз, распахивая кожу.

– Коли налюбовалась, ещё раз спрашиваю: как зовут? – указал он пальцем на Лесану.

– Лесана, – едва слышно прошептала та.

– Как? Громче говори. Или голос пропал?

– Лесана! – сорвалась на крик девушка.

– Из какого рода и сколько вёсен?

– Из Острикова рода, семнадцать вёсен мне.

– Чёрной лихорадкой болела?

– Нет.

– Девица ещё?

Она вспыхнула.

– Ну брось, Ихтор, она ж деревенская. Там с этим строго: блуд на деревне не спрятать, – мягко сказал рыжий.

– Блуд, Руста, где хочешь можно спрятать. Как моя бабка говорила: кого надо, того и на печке отлюбят.

– Когда краски^[30] у тебя? На убывающую луну или на растущую? – внезапно спросил Руста.

«Хранители пресветлые, да что ж это такое? За что? О таком же только с матушкой в тёмном углу шёпотом говорить можно! Мужчинам о женском знать не положено», – пронеслось в голове у Лесаны, а непослушные губы промолвили:

– На растущую.

– Болят?

– Нет, только за пару дней поясница ноет. – Лесана с ненавистью посмотрела на своего мучителя.

– Будешь о днях своих говорить креффу. Как только спину заломит и поймёшь, что вот-вот краски начнутся, тут же ему скажешь. Поняла меня? – В переносицу уткнулся тяжёлый взгляд одноглазого.

Сил хватило только кивнуть.

Ихтор повернулся к Айлише.

– Ну а ты кто у нас такая?

– Айлиша, из Меденечей, шестнадцать вёсен мне и… – девушка судорожно вздохнула: – у меня ни разу ещё кровь не падала.

От лекарей девушки вышли растоптанные, хотя, казалось, куда уж больше? К ним тут же бросился Тамир:

– Вы что такие?

Лесана вымученно улыбнулась.

– Ничего.

– Хворь какую нашли? – не унимался юноша.

– Нет, Тамир, у нас всё в порядке, а с рукой у тебя что? – кинув взгляд на его замотанную в чистую тряпицу правую руку, спросила Айлиша.

– А… это. Сломал в детстве, вот велели каждый день на припарки ходить, – как-то виновато отозвался парень.

– Как же ты тесто-то месил? – охнула будущая целительница.

– Ну, ежели не трудить, вообще бы негодящая осталась, – криво усмехнулся Тамир, пожалевший, что проговорился о детском недуге.

– Хватит лясы точить. Бегом в трапезную! – Фебр, как всегда, не дремал и снова погнал троицу через двор куда-то к дальней башне.

Они торопились, как могли, но когда лёгкий ветер донёс запахи еды, припустили гораздо веселее. После первых тревог и волнений есть хотелось так, что аж живот подводило.

Внутри башни новичков перво-наперво встретила просторная комната с рукомойниками.

– Рожи с цапалками умойте, и за столы пойдём. – Фебр кивнул на рукомойники.

Его подопечные наскоро поплескались, а пока вытирали мокрые лица и руки, парень нравоучительно сказал:

– Учтите: не знаю, как там у вас, а в Цитадели чистоту блюдут строго. Перед трапезой руки и морды мыть обязательно. Одёжу стирать каждую седмицу. Не дай Хранители, кто из наставников учует, что от вас воняет, или ворот грязный заметит. Сапоги тоже держать в чистоте. У девок ещё подмывальня есть, потом покажу. Там же, в подмывальне, и холстины найдёте. Ну, на краски ваши.

Лесана и Айлиша снова сделались густо бордовыми.

– Ладно, хватит уже столбами стоять. Есть идём.

Парень толкнул широкую дверь, и перед его оробевшими спутниками раскинулась просторная трапезная с рядами столов. За одним из этих столов, наверное, самым длинным, сидели юноши и девушки, одетые в такой же грубый лён, что и прибывшая троица.

– Садитесь, – кивнул Фебр на свободные места, а сам ушёл за соседний стол к своим товарищам в чёрных облачениях.

Лесана огляделась. В трапезной собралось много народу. Стол, за которым сидели новички, действительно был самым большим. Диво дивное, но все ученики цитадели – и парни, и девки – оказались одеты и обуты одинаково. Только цвет различался: у новеньких платье было из небелёного грубого льна, а у тех, кто постарше, или чёрное, как у Фебра, или коричневое, или тёмно-серое. Интересно: отчего так?

А ещё Лесана отметила, что все выучи и впрямь пострижены коротко-коротко. От этого стало чуть легче на душе: не одним срамиться.

Девушка продолжила озираться, ища взглядом креффов. Не могут же выученики одни сидеть? Возле самого окна стоял пустующий стол, на котором ждали едоков ложки, миски и хлеб. Сразу стало ясно, что это и есть место наставников. Так и оказалось.

Дверь снова открылась, в зал вошли обережники. Их было около дюжины. Лесана не успела точно разглядеть, да и побоялась, как бы не наказали за дерзость: чай, обережники не коровы, по головам их считать. Впереди шёл осанистый мужчина. Высокий, седовласый, широкоплечий, прямой. Сколько ему вёсен, Лесана не взялась бы сказать. Может, сорок, а может, и шестьдесят. У него было чистое, лишённое морщин лицо и колючие тёмные глаза. И веяло от этого человека такой властностью, что хотелось вжать голову в плечи, а лучше закопаться в стог сена и не высовывать носа.

При появлении наставников старшие выучи повскакали с мест и застыли, ожидая разрешения сесть. Новички неуклюже, вразнобой последовали их примеру.

Окинув трапезную пронзительным взглядом, вошедший мужчина дал знак садиться.

Снова загрохотали отодвигаемые лавки, засновали между столов служки с исходящими паром горшками. К стопке мисок со всех сторон потянулись руки. Однако над головами собравшихся разнёсся глубокий сильный голос. Разговоры и гул сразу стихли.

– Прежде чем вы приметесь за еду, я, глава Цитадели крефф Нэд, растолкую новым послушникам наши порядки. Запомните: среди вас больше нет детей из богатых и бедных семей, нет городских и деревенских, нет девок и парней. – Глава обвёл учеников тяжёлым взглядом. – Все вы теперь послушники. Отныне Цитадель – ваш дом. Креффы – ваши отцы и матери. Остальные выученики – ваши соотчичи.

После этих слов новички начали недоумённо переглядываться. Страшно становилось даже подумать о таком! Ведь не извергли их из рода, не изгнали насовсем, лишь отпустили на обучение! Как же так можно, чтобы чужие люди считались ближе отца, матери, родовичей? Да и мыслимое ли дело не делить их на юношей и дев?! Однако нарастающий гул разбился о резкое:

– В Цитадели нет праздности и безделья. Вас привезли сюда вразумляться наукам. Быть послушником – значит оставаться в послушании у старших все пять вёсен и зим, которые вы будете в этих стенах. Только тот, кто от первого до последнего дня проявит усердие, будет потом опоясан. Иные, если Хранители дадут, позднее сядут на креффат. Но о том пока не то что говорить, думать рано. И помните: опоясаны будут не все. Слабых духом Цитадель отринет. Ибо вестимо: кто не в силах защитить самого себя, тот не в силах сберечь других. А вы должны стать спасением людей от ходящих в ночи. Вот почему всяк, кто попустится страхом и жалостью к себе, не выживет.

Под сводами залы пронёсся ропот. Однако Нэд легонько ударил ладонью по столу и в воцарившейся тишине так же спокойно, как прежде, продолжил:

– Если кто-то от слов моих струсил и задумал бежать, так я никого не держу. Ворота Цитадели открыты целый день, а ночью для тех, кого заход солнца застал в пути, не запирается калитка в стене. Только помните. – Он обвёл всех тяжёлым взглядом. – Едва вы отойдёте от стен, обереги и колдовство, которые защищают крепость, вам больше не заступники. Беглеца сожрёт первый же ходящий. А через несколько седмиц на воротах поселения позорника будет начертан особый знак, по которому всякий обережник узнает, что тут родился трус, предавший своих соотчичей и род. И более ни один осенённый не станет помогать жителям места, породившего беглеца.

Лесана кусала губы. Знали. Они все это знали. Понимали, что учёбы в Цитадели не избежать. Но никто не подозревал, как вразумляют здесь послушников. Ну ладно – парни, а девки? Как же девки-то слабые? Нешто им, глупым, послабления малейшего не сделают? Она огляделась и лишь сейчас заметила то, что не увидела сразу, когда только вошла в трапезную. Девушек среди послушников было чуть да маленько.

Скользя взглядом по стриженым головам, Лесана с ужасом понимала, что девиц за столами от силы четверть, да и те в основном новенькие. Среди старших выучей девушек вовсе можно было счесть по пальцам.

«Хранители пресветлые, как же мы тут?» – пронеслось у неё в голове.

Брошенный украдкой взгляд на сидящих рядом подруг по несчастью напугал ещё пуще: все побледнели. Только сейчас глупые поняли: ждёт их совсем другая жизнь. Новая. Страшная. А у многих ещё и до обидного короткая.

Глава меж тем продолжил:

– Первый год каждый из вас будет стараться доказать наставникам, что не зря ест хлеб. К следующей осени первогодков ждут испытания, которые определят, кем им выпало стать: воями, убивающими нежить, целителями, лечащими людей, или колдунами, упокоевающими мёртвых.

Мгновение помолчав, Нэд спросил у новичков, кто из них разумеет грамоту и письмо. Из всех руки подняли только Тамир, одна девушка да два одинаковых паренька. Крефф досадливо покачал головой:

– В этом году негусто. Что ж, остальных будут учить старшие послушники. С осени вас начнут понемногу готовить к тому, что должны знать и уметь будущие обережники. И помните: обо всех своих успехах и промахах рассказывайте ежедневно по вечерней заре креффам. Да не забывайте: наставники вам не мамка с нянькой, жалеть да сопли вытирать не станут. Они для вас – старшие в роду, и слово их – закон! Если же кто провинится, тому они наказание отмеряют сами по проступку. Ну и помните: кто креффа во всём будет слушаться, получит пояс, а кто перечить и лениться начнёт, тот быстро сгибнет, и привезут ему в дом грамоту, что по смерти послушника Цитадели его семья освобождается на половину от податей за обереги. Я закончил. Можете есть.

Как ни страшны были слова главы, но даже они не отбили у парней и девок голода. Ложки застучали дружно и даже весело.

– У нас по весне на обед, бывает, только похлёбку с толокно́м^[31] едят, а тут, смотри, какие куски мяса плавают, – зачерпывая полную ложку наваристых щей, восхитилась Айлиша.

– А у нас случалось, только кашей из за́болони^[32] и спасались. Особенно если лето было холодное, зима после него суровая, а весна затяжная. Едва-едва до первой зелени доживали. Ребятишки совсем прозрачные от голода ходили. Мать кинет в чугун горсточку муки, коры натрёт, да маленький кусочек сала растопит – вот и вся еда, – жадно вгрызаясь в мясо, пробубнила Лесана. – Зато по весне отъедались – пальчики с ёлок собирали, орляк^[33].

– А отчего голодно так у вас было? – удивился, поднося ложку ко рту, Тамир.

– Оттого, – ответила Айлиша. – Ртов в доме много, да и скотина своё просит. Ей, неразумной, не объяснишь, что поголодать придётся, на воде сидючи.

– Почему же на торгу не покупали? – изумился парень.

– Эх, Тамир, сразу видно, что ты в городе жил и знать не знал, с какой стороны к козе подходить. Раз тебя сосед выручит, два, а на третий пошлёт, потому как у самого брюхо подводить начнёт. Да и не принято в деревне торг друг с другом вести. – Лесана, как дитю неразумному, объясняла Тамиру истины, знакомые ей с детства. – Мужики наши силки на дичь ставили. Только по ранней весне дичь костлявая, и не сыщешь её особенно. Ходящие-то тоже есть хотят. А ежели в окрестностях стая поселится, вовсе всё зверьё распугает. Охотники-то зимой да по ранней весне глубоко в чащу не ходят: дни короткие, чуть не поспеешь до темна – самого сожрут.

– Как же вы перебиваетесь? Чем с колдунами расплачиваетесь? – Удивлению собеседника не было предела.

– Мой отец на торг в город возит горшки да миски. Только мало выручает. Купцу с обозом надо заплатить, чтобы с собой взял. Обратно ехать – тоже деньги. В итоге, что наторговал, из того чуть не половину на «копытные» и спустил. Остальное – на соль, да ежели чего по надобности. Поля у нас малые. Посреди болот много не вспашешь, не засеешь. Да и охранное заклятье на поле поставить дорого. Нет у нас таких денег. А сажать, чтобы ходящие вытоптали, кто же станет? Сосед у нас бондарь, другой сосед – кузнец. Всё, что за зиму натрудят, к весне везут в город. Собираются вместе и за дорогу вскладчину платят. Что останется от выручки, на то и живём. Из того и обережникам платим.

После этого длинного рассказа Лесана снова принялась жадно хлебать щи.

– А в нашей веси коноплю растят да из пеньки^[34] верёвки вьют, – поддержала подругу Айлиша. – И всё одно не сытно у нас.

Лесана отодвинула, наконец, миску и с любопытством глянула на Тамира.

– А ты откуда грамоту разумеешь?

Парень мучительно покраснел.

– Говорил же: хворал часто в детстве. Вот матушка грамотея и приводила. Я ведь целыми днями дома сидел, то с перхо́той^[35], то с жаром, то ещё с чем. Она и нашла мне занятие. Думала, ежели с возрастом в силу не войду, так хоть составлением грамот да писем на кусок хлеба заработаю. А счёту меня уже отец вразумил. В нашем деле без счёта никак, – словно стыдясь, объяснил парень. – Хотите, я вас резам обучу?

– Так нам же наставника дадут, – неуверенно напомнила Айлиша, которой было стыдно показываться перед парнем дура дурой.

Лесана же, давно приметившая, какие взгляды Тамир кидает на юную лекарку, поспешила ему на помощь:

– Конечно, хотим! Сказали же: усердие проявлять надо. Вот нас наставник днём учить будет, а ты по вечерам. Чтобы мы лучше всё затвердили. – И, не дожидаясь, покуда Айлиша ещё что-нибудь ляпнет, от души пнула её под столом.

Тамир расплылся в благодарной улыбке.

– Хватит галок ловить! – тут же шикнула Лесана на парня, возвращая с небес на землю. – Трескай давай. Вон глава уже доедает. Как только ложку отложит, считай, натрапезничались. Негоже после старшего за столами рассиживать.

Айлиша торопливо дожёвывала корочку.

– Ешь быстрее.

Тем временем Нэд и правда отложил ложку, встал и направился прочь из трапезной. Следом потянулись остальные креффы, за ними – старшие послушники. К новичкам же подошёл их давешний провожатый и опять велел поторапливаться. На выходе Лесану поймал за руку поджидавший у дверей Клесх.

– Всё поняла, что тебе лекари сказали?

Она кивнула. От стыда было не вдохнуть, не то что слово вымолвить.

– Не забудь прийти ко мне. Фебр скажет, как найти.

Сил у Лесаны хватило только на то, чтобы ещё раз кивнуть. Лишь тогда наставник её отпустил, и послушница опрометью бросилась догонять друзей.

В этот раз Фебр привёл их по извилистому коридору в северное крыло Цитадели.

– Вот тут жить будете, – открыв невысокую дверь, сообщил он.

Айлиша распахнула глаза. Шепнула:

– Втроём?

– Четвёртую лавку видишь? Нет? Значит, втроём! – сухо ответил старший выуч.

– Так как же! Девки с парнем… – выдохнула целительница.

– Цыц! Забыла, что глава говорил? Нет больше парней и девок, есть послушники! А ежели ты ещё это своей курячьей головой не поняла, так здесь столб для порки есть и каземат холодный с крысами! – припечатал Фебр.

– Ты мели, да знай меру! – заслонил собой испуганную Айлишу Тамир.

– А не то?

– А не то так всыплем, забудешь, как твоего креффа зовут, – сжала кулаки Лесана.

Парень усмехнулся, подошёл вплотную к девушке, взял её за подбородок и насмешливо фыркнул:

– Нам первогодок трогать нельзя, но если ты в Цитадели задержишься, ещё посмотрим, кто кому всыплет. Поняла, соплюха?

И во взгляде прозрачных глаз отразилось столько злого обещания, что пыл Лесаны несколько поугас. Парень был крепкий и, судя по всему, не дурак подраться, а гнев с девушки уже схлынул, и она испугалась.

Впрочем, Фебр уже отошёл и скомандовал:

– Теперь айда за мной. Покажу, где отхожее место и умывальники.

Ведя спутников по длинному коридору, юноша открывал нужные двери:

– Тут нужник. Тут утром и вечером рожи сполоснуть можно. Тут подмывальня. Поняли? Холстины вон, на полках, ножни там же. Вода нагретая вот здесь всегда стоит. Ежели не стоит, вниз к Нурлисе сходите, она даст.

– А как же баня? – спросила Айлиша, оглядывая комнатку с лоханками и узким окном под самым потолком.

– Не баня, а мыльня. Она внизу. Если надо, спуститесь. Там и вещи свои постираете: портомоек тут нет.

Вернувшись в их комнатушку, старший ученик продолжил:

– В сундуках у вас по паре исподних сорочек и подштанников, ону́ч^[36] по две пары да по холстине, морды вытирать. Пока хватит. Остальное осенью и зимой дадут. Лучины, доски для писания и уголь завтра вам принесу.

Закончив вразумлять подопечных, Фебр оставил, наконец, их одних.

Как только провожатый ушёл, новички стали осматриваться. В комнате было прохладно. Зияло чёрное жерло вычищенного очага. Стояли три широкие лавки с сундуком в изножье каждой. Возле окна жались к стене скамья и стол, на котором над миской с водой склонился безыскусный светец. На подоконнике – горка лучин. Больше ничего. Девушки кинулись открывать лари. Там и впрямь лежало только то, что говорил Фебр.

– Богато, – вздохнул Тамир.

– Хоть бы зеркальце дали, – всхлипнула Айлиша.

– Чтоб посмотреться и ещё горше рыдать? – мрачно отозвалась Лесана.

После этих полных досады слов все трое переглянулись и рассмеялись. А успокоившись, стали готовиться ко сну. Тамир сидел на своей лавке лицом к стене и слушал, как за его спиной шуршат, переодеваясь, девушки. Потом настала их очередь дать парню время сменить порты на подштанники и рубаху на сорочицу^[37]. И вот уже все трое вытянулись на своих лавках. Смятые сенники казались влажными. Тонкие одеяла почти не грели. Из холодного очага тянуло сквозняком. Каменные стены отдавали сырость и холод, жадно поглощая тепло полуголых тел. Озноб продирал новых выучей до костей.

– Если тут весной так холодно, что ж зимой-то будет? – простучала зубами со своего ложа Айлиша. – И дров не дали, чтобы очаг затеплить.

– Зимой-то, поди, дадут, – отозвался Тамир, страстно мечтавший оказаться возле родной, пышущей жаром печи.

– Всё! Надоело зябнуть! – Лесана вскочила, приплясывая на студёном полу. – Давайте лавки сдвинем. Сейчас друг к дружке прижмёмся и тремя одеялами накроемся. Можно ещё сверху холстины набросить, которые нам для утирок дали. И вы как хотите, а я портки вздену. Эдак всё себе застудишь. Мы ж сюда за наукой, а не за хворями приехали. Ну, давайте!

– Лесана… – робко попыталась вразумить девушку подруга, – стыдно это!

– Наш стыд, видать, на себя крефф Нэд взял, раз сказал, что нет отныне меж нами различий.

Айлиша нерешительно мялась на своей лавке, однако под уверенным натиском сдалась, стала натягивать порты. В полумраке завозился и Тамир. А через несколько мгновений, обмирая от ужаса и собственной смелости, юные послушники сдвинули убогие ложа, теснее прижались друг к другу под тонкими одеялами и, наконец, угрелись и задремали. Сквозь зыбкий полусон Тамир чувствовал, как ровно дышит прижавшаяся к нему девушка. Тёплая, тихая. Казалось, они одни в полумраке Цитадели, и над их ровным дыханием плыли только тишина и холод. А потом он заснул.