Глава 1

Зима в этом году стояла холодная и снежная. Поутру пока от дома до ворот тропинку расчистишь, замаешься. А стужа такая, что дыхание перехватывает!

Лесана возвращалась от колодца с двумя полными бадьями, вода в которых уже начала схватываться ледком. Резкий ветер дул в лицо, мешал смотреть, обжигал щёки.

– Дай помогу.

И бадьи, только что такие тяжёлые, вдруг сделались невесомыми. Девушка оглянулась, с трудом разлепляя смёрзшиеся ресницы.

Высокий широкоплечий парень в овчинном тулупе перехватил ношу и улыбнулся. Лицо у него было круглое, курносое, простое. Самое лучшее в мире лицо! Лесана зарделась. Мирута давно запал ей в сердце. А она нравилась ему. И весной, возможно, он придёт со сватами. Нет, не «возможно», точно придёт! От этой мысли на душе становилось тепло-тепло, и даже лютый ветер не мог остудить горение ласкового пламени.

Шли молча. Да и о чём говорить? Всё они друг о друге знали. Он сын кузнеца, она дочь гончара. Не самая завидная невеста, чего уж душой кривить. Семья не шибко богата, скотины немного, зато детей – семеро по лавкам. И она, Лесана, самая взрослая. Была у неё сестра старшая. Но вот уже четыре года, как пропала Зорянка. Вечером, в прозрачных осенних сумерках, провожал её жених до дома. Всего-то надо было дойти от одного двора до другого. Так оба и сгинули. Искали их наутро, звали, кричали, надеялись, что спасли несчастных деревянные ладанки-обереги. Но нет. Только собаки выли.

Вызвал тогда деревенский староста обережника, чтобы защитил поселение от возвращения двоих влюблённых. Недёшево обошёлся охранительный обряд. Так недёшево, что не сыграли в тот год ни одной свадьбы. Не на что было пиры пировать. Едва дотянули, перебиваясь впроголодь, до нового урожая.

Лесана до сих пор помнила колдуна – высокого бледного мужика, облачённого в серую, как дорожная пыль, одёжу. Он тогда посмотрел на ревущую в три ручья девочку таким холодным неживым взглядом, что у неё подкосились ноги. Даже рыдать забыла. Хотя как не плакать, когда родная сестрица вместе с женихом обратилась в нежить и в любой миг может вернуться на порог отчего дома – стонать, скрестись под окнами, смеяться диковатым смехом или со слезами звать родичей, чтобы выглянули из избы?

Зато после обряда, проведённого наузником^[7], в деревне стало спокойнее. Теперь обережный круг, очерченный вдоль тына, защищал от нечисти всё поселение. Даже впотьмах можно было выйти во двор, а то и дойти до соседней избы. Конечно, по-прежнему мало кто осмеливался, но только же было так спокойнее.

Мирута – из всех храбрецов на деревне первый – рассказывал Лесане, как на спор ходил ночью аж до самого колодца! Сердце едва не лопнуло. Но никто парня не тронул, хотя он клялся потом, будто слышал Зорянкин голос, зовущий из-за тына. Отец после такого надавал сыну затрещин и целую седмицу не выпускал из кузни, работой выбивал дурь. Ибо все знали: не спасёт охранное заклятие, если поманит жертву ходящий. Добро, коли висит на шее заговорённый оберег, а коли нет – выбежишь на волколака или кровососа и станешь добычей.

Да, всякое случалось. Потому каждый помнил: с наступлением ночи, если хочешь остаться в живых, из дому ни шагу. Богат ты или беден, но серебро на защитный обряд для жилья отыщешь. У кого достаток позволял, те заговаривали целые подворья. Если же беден был человек, накладывал он заклятье всего лишь на дом. Но дом этот делался укрытием и для скотины, коли была она, и для людей.

То ли дело семья Мируты! У них у каждого есть дорогой оберег-ладанка на шее, заговорённый на защиту от зова ходящих не на год, не на два, а на целых пять вёсен! И кузню, и дом, и всё подворье их хранил особый наговор.

А вот у соседей – ложечников с окраины – денег не водилось, потому, когда померла в их семье бабка, не на что было пригласить колдуна, чтобы отшептать покойницу. Похоронили её за жальником^[8], ибо знали: поднимется.

Так и случилось. Встала старая через два дня и несколько седмиц ходила вокруг подворья, скрежещущим голосом звала сына. Пришлось тому продать корову, чтобы упокоить мать. Но долго ещё малые дети в доме ложечника кричали во сне. Всё казалось им: скребётся бабушка в дверь, хочет войти и загрызть.

Чего только не бывало. Да.

Думала обо всём этом Лесана, идя к дому, а рука сама собой тянулась к деревянной привеске, прятавшейся под исподней рубахой. Ни у кого в её семье не было такой. Заговорённой от зова кровососа. Этот оберег подарил Мирута на праздник Первого льда.

Но вот показались родные ворота. Девушка остановилась и обернулась к провожатому. Тот нёс огромные бадьи без малейшей натуги, а сам глядел счастливыми глазами на шагающую впереди подругу. Хороша! Русая косища толщиной в руку спускается из-под платка на спину. Щёки на белом лице полыхают румянцем, но синие глаза под белыми от инея ресницами смотрят открыто и прямо.

– Давай, – протянула Лесана руки в меховых рукавичках, собираясь забрать у парня бадьи.

Тот покачал головой и поставил ношу в сугроб у тропинки.

Девушка залилась краской, но молодого кузнеца это не смутило. Он зажал пригожую спутницу между забором и опушённым снегом кустом калины и взялся целовать.

Наконец задыхающаяся Лесана вырвалась, подхватила бадьи и кинулась прочь.

Мирута засмеялся.

– Скажи отцу: как снег сойдёт, сватов пришлю! – весело крикнул он вслед.

А девушка хлопнула тяжёлой калиткой^[9] и с обратной стороны привалилась к ней, силясь совладать с дыханием и пряча пылающее от счастья лицо в ладони. Скорей бы!

* * *

Долгожданная весна выдалась унылая, затяжная. Проклятые сугробы никак не таяли! И хотя из овчинных кожухов уже давно перебрались в шерстяные сви́тки^[10], ноздреватый снег ещё лежал плешинами то тут, то там, а дни тянулись серые, ветреные, пахнущие прелой, обнажающейся землёй.

Гончар Юрдон ждал сватов, досадуя. Весенний сговор – голодный. Старый урожай почти подъели, а новый ещё не засеяли. То ли дело лето! Но кузнецову сыну, похоже, страсть как хотелось обневеститься.

Нынешний день, первый за все предыдущие седми́цы, радовал солнцем и теплом. Наконец-то весна не блазни́лась^[11], въя́ве^[12] пришла. Лесана убиралась в хлеву, когда услышала оживлённые крики с улицы. Неужели? Без предупреждения? Разве ж можно так? Сердце обмерло и затрепетало.

Девушка метнулась прочь из стойла, сжимая в кулаке деревянный оберег, подаренный Мирутой.

Когда Лесана высунулась за ворота, по улице на сером в яблоках коне неспешно ехал незнакомый всадник в чёрном. Рядом, торопливо кланяясь, семенил староста. Диво! С чего бы чужаку такая честь?

Но тут порыв весеннего ветра сорвал с путника наголо́вье^[13] накидки, открыв пепельноволосую короткостриженую макушку. Крефф! Да неужто? Как есть – обережник из Цитадели! Вон и меч видать! Приехал искать выучей. Лесана зачарованно смотрела в спину удаляющемуся чужаку.

Уже к полудню весть о приезде посланника крепости разнеслась по всему околотку. В воздухе повисло ожидание.

Велика будет честь для деревни, если крефф найдёт здесь осенённого даром и заберёт с собой! А уж когда выуч науку примет да опоясан будет, его родное поселение станет платить осенённым за надоби только половину цены. Подспорье! Но в Невежь, Лесанину весь, крефф в последний раз приезжал пять вёсен назад и уехал ни с чем.

Наутро всем было велено являться к дому старосты и приводить с собой детей. Семья гончара Юрдона тоже собралась. Посмотреть на диковинного гостя было любопытно. И лишь Лесана, живущая ожиданием сговора, думала о посланнике Цитадели меньше прочих. Снег почти сошёл! Скоро постучатся в ворота сваты кузнецов. Сердце сладко замирало от ожидания.

Солнце перевалило за полдень, когда настала очередь Лесаниной семьи показывать обережнику детей.

Крефф сидел у печи, прижавшись спиной к тёплому камню. Девушка удивилась: вроде не старый, а лицо не то что уставшее, но какое-то… Она не могла объяснить. Мужчина оказался ладен и крепок. Не такой дю́жий^[14], как Мирута, но куда там кузнецу, даже с его пудовыми кулачищами, против такого!

Жёсткое лицо, заросшее колючей щетиной, было лишено всякого выражения. А в глазах… В глазах – пустошь мёртвая. Допрежь Лесана не видала такого тяжёлого взгляда. Не отражалось в нём ни чувств, ни искорки веселья, ни любопытства, ни усталости – ничего. И были глаза, без всякого выражения смотрящие из-под чёрных прямых бровей, такими же серыми, как пасмурное зимнее небо. И такими же холодными. А правую щёку креффа уродовал белый неровный рубец.

Взор обережника равнодушно скользил по лицам вошедших, однако на Лесане вдруг остановился. В благоговейной тишине прозвучало негромкое:

– Подойди.

Девушка оцепенела от ужаса. Показалось ей в тот миг, будто крефф умеет читать мысли и сейчас пристыдит её при всех, что осмелилась задумываться о выражении его глаз и уродстве лица.

– Сколько тебе вёсен?

Несчастная молчала, не в силах выдавить ни звука.

– Ты немая?

Лесана испуганно замотала головой.

– Господин, она сробела, – вступился отец.

Обережник на него даже не взглянул.

– Итак, ещё раз. Сколько тебе вёсен? Сговорённая?^[15]

Проглотив застрявший в горле ком, девушка, наконец, ответила:

– Семнадцать. Нет. Не сговорённая.

– Я просил подойти.

Ой! Она шагнула вперёд. Но будто невидимая упругая стена выросла между ней и креффом. Лесана собрала в кулак всю волю, продавливая диковинную преграду.

В серых глазах промелькнуло удовлетворение.

– Ты когда-нибудь дралась? – последовал неожиданный вопрос.

Девушка снова кивнула, не чувствуя в себе сил говорить.

Взор равнодушных очей обратился на отца.

Юрдон моргнул, не понимая, к чему этакие расспросы, и покаянно ответил:

– Господин, она спокойная девка. Но пару раз было.

Лесана виновато потупилась. Ей ли, невысокой, мягкой, словно ша́нежка^[16], с белой чистой кожей и нежным румянцем, славиться как задире? Таким более пристало сидеть у окна с вышиванием да визжать до звона в ушах при виде мыши. Но ведь и правда, однажды на ярмарке в соседнем селе сцепилась с незнакомым мужиком, который пытался подрезать у матери кошелёк. Кто бы мог подумать, но тощей девчонке-подле́тку^[17] достало сил не только швырнуть вора наземь, но и ударить. Да так, что сомле́л^[18] и в себя пришёл лишь после ушата воды, вылитого на дурную голову.

А второй раз… Второй раз она проучила Мируту, когда он, медведище, полез однажды её потискать. А что? Ростом невелика, но женской статью вышла. Тогда-то и осадила Лесана будущего жениха, наотмашь ударив кулаком по лицу. Как только зубы целы остались? В тот памятный день впервые молодой кузнец посмотрел на неё с восхищением.

Тем временем крефф оглядел смущённую девку и сказал:

– Эта.

Слова камнем упали в тишину горницы. У Лесаны сердце ухнуло в живот, а потом подпрыгнуло к горлу. Как «эта»? Почему? У неё сговор скоро, она сватов ждёт!

– Выезжаем завтра на рассвете.

Родители и сёстры в немом изумлении уставились на будущую выученицу Цитадели. А та стояла и чувствовала, как раскачивается под ногами дощатый пол.

Из дома старосты девушка вышла словно во сне. Очнулась лишь в родной избе, когда мать, причитая, начала собирать вещи в берестяной короб. Только тогда дочь горько расплакалась, повалившись на лавку. Тут же заголосила и родительница, а следом вразнобой отозвались молодшие.

– Хватит вам убиваться, как по покойнице! – рявкнул отец, стараясь скрыть растерянность за суровостью. – Не на смерть отдаём, на учение. Воротится лучше, чем была. Не реви. На золоте есть и спать будешь, дурёха. Такая честь тебе выпала.

Увы! Дочь не слышала этих мудрых увещеваний. Уткнувшись лицом в ладони, она продолжила рыдать. Но плакала не оттого, что придётся ехать далеко от дома, да к чужим людям, да на несколько вёсен. А оттого, что был у неё Мирута, разлука с которым казалась не пыткой даже – смертью. Как вдруг случилось, что привычная размеренная жизнь развалилась на обломки?

Отчего не явился этот крефф годом раньше?! Лесана в ту пору от гордости бы лопнула, что он её выбрал! Так нет, принесла нелёгкая его нынче – накануне сватовства. И не ехать нельзя. Слово осенённого – закон. Откажешь – ни один обережник, хоть золотом осыпь его, не придёт больше на помощь веси. Потому не могла Лесана воспротивиться. Оставалось только плакать и собирать в кузов^[19] вещи. Лишь они на чужбине будут напоминать о доме.

А Мирута не пришёл. Когда он узнал, что любимую забирают в Цитадель, за окнами уже стемнело.

* * *

Они выезжали рано утром. Мужчина на сером коне и девушка на пегой кобылке, которую креффу продал за две серебряных куны^[20] староста.

Ярко светило солнце. Весна, похоже, утвердилась, завладела миром, и скоро на смену месяцу та́яльнику^[21] придёт зеленни́к^[22] с первыми нежными клейкими листочками и пробивающейся через разопревшую землю травой.

Лесана смотрела на толпу провожающих сквозь слёзы. На улицу высыпала вся деревня! Многие поглядывали на старшую Юрдоновну с удивлением, но во взглядах большинства читалась зависть.

Да чему ж тут завидовать-то! Едва исчезнет будущая обережница за поворотом, как все вернутся в родные избы, к привычным для себя заботам. Обедать сядут в том же кругу, что всегда, и спать устроятся, где привыкли. А что ждёт её? Где приклонит голову? Чем утолит голод? В чём найдёт утешение? Да и найдёт ли? От тоски и острой обиды, что ничего уже в жизни не будет так, как прежде, захотелось расплакаться, но в горле стоял жёсткий ком – не раздышишься.

Подошёл Мирута. Смущаясь столпотворения, неловко, как-то наспех, обнял Лесану и отстранился. Ей сделалось обидно, но ведь сватов он прислать не успел, потому, небось, постыдился целовать на глазах у всех.

Крефф терпеливо ждал, когда соотчичи^[23] попрощаются с девушкой. Однако по скучному лицу становилось понятно: лучше с расставанием не затягивать.

Мать обнимала дольше прочих. Припала к дочери и заплакала. Горько, безутешно, словно по покойнице. Как ни держалась Лесана, а в носу сразу же защипало, и щёки мигом стали мокрыми.

– Пора, – оборвал поток рыданий спокойный голос креффа.

Кое-как девушка высвободилась из кольца ласковых рук и забралась в седло. Тронула поводья. Кобылка послушно двинулась вперёд. Лесана оглянулась. Родители, прижавшись друг к другу, словно в мучительной скорби, медленно шли следом. А за ними, держа за руки ревущих молодших, брела сестра.

Но вот крефф стегнул своего коня по крупу, и тот перешёл на резвую рысь. Родной тын стал быстро отдаляться, и последнее, что увидела девушка, прежде чем дорога сделала крутой поворот, – маму, прячущую заплаканное лицо на груди у отца. А потом всё скрыли голые чёрные деревья.

Долгий путь Лесане почти не запомнился. Мелькали стволы сосен, пахло землёй и влагой. В угрюмых тёмных ельниках кое-где ещё виднелись грязные корки лежалого снега, но ветер был тёплым и солнышко пригревало. Девушка ехала молча. Спутник её тоже не собирался завязывать беседу. Остро переживающая разлуку с домом Лесана не терзалась ни голодом, ни жаждой. На душе было так пусто, что всякая мысль, казалось, порождает только гулкое эхо и ничего больше. Но вот крефф придержал коня. Его спутнице пришлось сделать то же самое.

– Привал? – спросила она и лишь тогда с ужасом увидела, что солнце клонится к верхушкам деревьев.

Скоро ночь, а вокруг непролазная чаща: ни заи́мки^[24], ни избёнки, ни землянки с защитными резами^[25]!

От страха свело живот.

Обережник тем временем неторопливо спешился и шагнул в сторону раскинувшегося у дороги березняка. Девушка последовала его примеру. Схватив лошадку под уздцы, поспешила следом.

Ей было страшно. Хотелось стать маленькой-маленькой, забиться под кочку и затаиться до утра, обмирая от ужаса. Ночь! И нет крова, который даст приют.

Тем временем крефф невозмутимо снимал с коня поклажу: расстилал на земле кожаный покров и толстый войлок, готовился развести костёр. Они что же, заночуют под открытым небом?

– Господин, – тряским^[26] от почтения и страха голосом осмелилась спросить спутница, – мы разве не будем искать, где спрятаться?

Он покачал головой, не считая нужным отвечать.

У Лесаны засосало под ложечкой. Она была испугана, чувствовала себя глупой и жалкой. Пока обережник обустраивал стоянку, девушка непослушными от волнения руками готовила себе ложе. Сумерки наползали медленно, но уже казалось, будто чаща наполнилась звуками дикой жизни: где-то стонало, рычало и ухало.

– Господин…

Он прервал её:

– Если тебе дали в дорогу еды, доставай и ешь. Если надо в кусты, иди, но быстро.

Лесана покраснела, однако поспешила прислушаться к этому более чем мудрому совету. Когда же она вернулась к костру, её спутник отдыхал, вытянувшись на войлоке.

Впервые Лесана подумала, что ему, должно быть, мало радости скитаться от деревни к деревне. Нешто это жизнь – трястись день и ночь в седле, объезжая отдалённые поселения, ночуя каждый раз в незнакомом месте? Она не представляла себе такого бытья и потому пожалела своего молчаливого спутника.

Открывая берестяной кузовок с лепёшками, девушка задумалась: а был ли у креффа дом? Жена, мать, дети? Казался он совсем одиноким. Лесана поднялась на ноги и подошла к обережнику.

– Угощайся.

Он по-прежнему молча сел, взял две лепёшки, кусок мяса и неторопливо принялся есть.

Сотрапезница исподволь наблюдала. Она не видывала ещё подобных людей – молчаливых и с таким остановившимся взглядом, по которому не поймёшь, о чём человек думает. Девушке захотелось подружиться с креффом. Ну неразговорчивый, и что? Из дядьки её тоже трёх слов за седмицу не вытянешь, но ведь человек он хороший. Просто неболтливый. Так, может, и этот тоже? Ведь за что бы ему её не любить? Верно, не за что.

– Когда мы приедем в Цитадель? – тихо спросила Лесана.

– Через шесть дней, – последовал равнодушный ответ.

Шесть дней! Так далеко!

– Ты наелся?

– Да. Пора спать.

Подзабытый ужас вновь скрутился в животе тугим узлом. Лесана огляделась, с опозданием понимая: сумерки сгущаются.