Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)

Научный редактор: Александр Леденев, д-р филол. наук

Редактор: Елена Доровских

Издатель: Павел Подкосов

Руководитель проекта: Александра Шувалова

Арт-директор: Юрий Буга

Дизайн обложки: Денис Изотов

Корректоры: Ольга Петрова, Ольга Смирнова

Верстка: Андрей Ларионов

В оформлении обложки использованы портреты работы Елизаветы Кругликовой

В книге для иллюстраций использованы материалы из собраний Музея Анны Ахматовой в Фонтанном Доме, Государственного музея В. В. Маяковского, Государственного музея истории российской литературы имени В. И. Даля, Государственной Третьяковской галереи, Музея изящных искусств (Хьюстон, США), Дома-музея Марины Цветаевой, Дома-музея М. А. Волошина, Музейного объединения «Музеи наукограда Королёв», Музея русского искусства (Миннеаполис, США), Елабужского государственного музея-заповедника, Государственного музея-заповедника С. А. Есенина, Московского государственного музея С. А. Есенина, Государственного литературного музея Сергея Есенина (Ташкент, Узбекистан), МАММ / МДФ, а также Центрального государственного архива кинофотофонодокументов, Российского государственного архива литературы и искусства, архивов РИА Новости (МИА «Россия сегодня»), Legion-Media, Getty Images, Николая Петрова / РИА Новости (МИА «Россия сегодня»), Ю. Шаламова / РИА Новости (МИА «Россия сегодня»), Василия Федосеева / Фотохроника ТАСС и частных коллекций.

© Горпинко Е., 2024

© ООО «Альпина нон-фикшн», 2025

* * *

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

От автора

Возможно, кому-то покажется слишком поверхностным занятием обращать внимание на то, во что одет поэт. Разве больше нечего обсудить, кроме тряпок? Но мне всегда казалось, что одежду в буквальном смысле можно прочесть, как стихи, и сделать это очень важно, поскольку порой костюм не менее красноречив, чем поэтический текст. Так возник замысел написать книгу о знаковых вещах в гардеробах поэтов Серебряного века. Каждый такой предмет их образа – отдельный сюжет, который может рассказать о владельце совершенно неожиданные вещи. Привычное представление о великих рушится, и одновременно рождается новый образ, стоит только пристально вглядеться в их внешний облик. Такой взгляд позволил с каждым из героев этой книги познакомиться заново.

Кроме того, в книге рассказаны истории вещей, перекочевавших из гардероба поэта в его стихи: платья, шляпки, галстуки, туфли стали полноценными участниками творческого процесса и оставили свой модный след в истории литературы. Это невероятно завораживающий процесс, когда из бытовой вещь вдруг превращается в сакральную, обрастая новыми смыслами и становясь частью авторского мифа. Вещные атрибуты и творчество оказались неотделимы друг от друга: поэты знали, как соединить быт и бытие. Именно так и случилось: большинство предметов, попав в их гардероб, приобретали статус символа и играли далеко не последнюю роль.

Погружаться в культуру Серебряного века и открывать для себя новые грани личности любимых авторов помогает прямое высказывание – о вещах говорят не только их хозяева, но свидетельствуют и их современники, вспоминающие, как выглядели Маяковский, Цветаева, Есенин и Ахматова в разных обстоятельствах.

Помимо прочего, читатель узнает о модных трендах начала века – одежда, прически и украшения всегда являлись прекрасным маркером времени. Благодаря моде можно почувствовать эпоху особенно остро.

Маяковский

 
…Можно и кепки,
можно и шляпы,
можно и перчатки
надеть на лапы.
Но нет на свете
прекрасней одёжи,
чем бронза мускулов
и свежесть кожи.
 

В. МАЯКОВСКИЙ.

МАРУСЯ ОТРАВИЛАСЬ (1927)

Основные даты жизни и творчества

1893, 7 (19) июля – родился в грузинском селе Багдади, близ Кутаиси, в обедневшей дворянской семье В. К. Маяковского (1857–1906), служившего лесничим.

1902 – поступает в Кутаисскую гимназию.

1905 – знакомится с подпольной революционной литературой, принимает участие в демонстрациях, митингах, в гимназической забастовке.

1906 – после смерти отца семья переезжает в Москву; поступает в четвертый класс Пятой московской гимназии.

1908 – вступает в ряды партии большевиков, работает пропагандистом, бросает гимназию.

1908–1910 – трижды арестован, 11 месяцев проводит в Бутырской тюрьме.

1911 – принят в фигурный класс Московского училища живописи, ваяния и зодчества.

1912 – Давид Бурлюк знакомит Маяковского с футуристами, осенью выходит первая публикация – стихотворение «Ночь» («Багровый и белый отброшен»).

1913 – выходит первый сборник стихов «Я!»

1914 – гастролирует по 16 городам страны с лекциями и чтением стихов, исключен из Московского училища живописи, ваяния и зодчества в связи с публичными выступлениями.

1915 – переезжает в Петроград, знакомится с Лилей и Осипом Брик, завершает работу над поэмой «Облако в штанах».

1917 – восторженно принимает Февральскую и Октябрьскую революции.

1918 – пишет сценарий фильма «Не для денег родившийся», участвует в его съемках, пишет сценарий фильма «Барышня и хулиган» и исполняет в нем главную роль.

1919 – переезжает в Москву, работает как художник и поэт в Российском телеграфном агентстве (РОСТА) – «Окна РОСТА» – до февраля 1922 года.

1922 – впервые выезжает за рубеж, посещает Ригу, Берлин, Париж с целью пропаганды советского искусства.

1923 – становится редактором журнала «ЛЕФ» («Левый фронт искусств»), журнал просуществовал два года.

1925 – совершает поездку в Берлин, Париж, на Кубу и в Америку, выступает с докладами и чтением стихов в Нью-Йорке, Филадельфии, Питтсбурге, Чикаго.

1928 – организует группу РЕФ («Революционный фронт искусств»), знакомится в Париже с Татьяной Яковлевой.

1930 – организует выставку «20 лет работы Маяковского», представители власти и ведущие писатели не приходят на ее открытие.

1930, 14 апреля – покончил с собой выстрелом в сердце.

1935 – Сталин называет Маяковского первым и «высокоталантливейшим» из всех советских поэтов. После этого, как писал Пастернак, «Маяковского стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине»^{1}.

В декабре 1913 года в петербургском театре «Луна-парк» случилась трагедия. Трагедия называлась «Владимир Маяковский», где главную роль исполнил сам автор. В начале первого действия Владимир Владимирович стоял с папиросой в зубах и обращался к зрителям:

 
Милостивые государи!
Заштопайте мне душу,
пустота сочиться не могла бы.
 

В автобиографии «Я сам» Маяковский напишет о реакции зала на свою пьесу: «Просвистели ее до дырок». В последний момент поэт отказался от эскизов костюмов Ольги Розановой и принял решение выходить в своей собственной желтой кофте, в которой не раз появлялся на поэтических вечерах. Эта вещь, перенесенная из жизни на сцену, прекрасно отражала слияние автора и героя, заложенное в трагедии. Она театрализовала повседневность и ломала четвертую стену в театре. Желтая кофта сделала Владимира Маяковского скандально знаменитым и заняла свое почетное место самого известного предмета в гардеробе поэта.

Уже влившись в богемную среду, Маяковский понимал, что для нового литературного направления эпатирование публики безмерно важно. И ни одна, даже самая вызывающая строчка не выполнит этой задачи лучше, чем экстравагантный внешний вид. Футуризм выходил за рамки поэзии и живописи, это был образ жизни, определенная манера поведения. Сцена, спектакль, перформанс – вот стихия, в которой русский футуризм проявил себя в полной мере.

Маяковский с Кручёных, Давидом Бурлюком, Лившицем и Николаем Бурлюком. Москва, 1913

Поэт Василий Каменский так вспоминал пламенную речь мэтра футуристов Давида Бурлюка: «Мы – новые люди нового, современного человечества, – говорил Бурлюк, – мы – провозвестники, голуби из ковчега будущего, и мы обязаны новизной прибытия, ножом наступления вспороть брюхо буржуазии-мещан-обывателей. Мы – революционеры искусства, обязаны втесаться в жизнь улиц и площадей, мы всюду должны нести протест и клич “Сарынь на кичку!”. Нашим наслаждением должно быть отныне – эпатирование буржуазии. Пусть цилиндр Маяковского и наши пестрые одежды будут противны обывателям. Больше издевательства над мещанской сволочью! Мы должны разрисовать свои лица, а в петлицы, вместо роз, вдеть крестьянские деревянные ложки. В таком виде мы пойдем гулять по Кузнецкому и станем читать стихи в толпе. Нам нечего бояться насмешек идиотов и свирепых морд отцов тихих семейств. За нами стена молодежи, чующей, понимающей искусство молодости, и наш героический пафос носителей нового мироощущения, наш вызов»^{2}.

Давид Бурлюк был одним из первых литераторов, столь эксцентрично заявившим о себе с помощью предметов туалета. В его гардеробе были жилеты всевозможных невообразимых цветов и тканей, например обивочной для мебели, которые прекрасно рифмовались с длинной серьгой в ухе, украшенной бисером. В петлице его сюртука можно было встретить необычные предметы, от деревянной ложки до пучка редиски. Дополняли образ старинный лорнет и цилиндр.

Такой вызывающий внешний вид не мог не спровоцировать юного Маяковского: «В училище^[1] появился Бурлюк. Вид наглый. Лорнетка. Сюртук. Ходит напевая. Я стал задираться». Сам Бурлюк вел себя более осмотрительно, его решение не вступать в драку, как оказалось в дальнейшем, принесло прекрасные плоды: «Какой-то нечесаный, немытый, с эффектным красивым лицом апаша^[2] верзила преследовал меня шутками и остротами как “кубиста”. Дошло до того, что я готов был перейти к кулачному бою, тем более что тогда я, увлекаясь атлетикой и системой Мюллера, имел шансы в встрече с голенастым юношей в пыльной бархатной блузе, с пылающими насмешливыми черными глазами. Но случись это столкновение, и мне, “кубисту”, с таким трудом попавшему в Училище живописи, ваяния и зодчества, не удержаться в академии Москвы ‹…› и прощай тогда мои честолюбивые планы. ‹…› Мы посмотрели друг на друга и… примирились, и не только примирились, а стали друзьями, а скоро и соратниками в той борьбе, коя закипела вокруг между старым и новым в искусстве»^{3}.

Давид Бурлюк. Нью-Йорк, 1923

Чекрыгин, Жегин, Маяковский. Лосиноостровская, 1913

Услышав первое стихотворение Маяковского «Ночь», Бурлюк настоятельно просит продолжать писать. Никому не известного на тот момент Маяковского он представляет знакомым: «Не знаете? Мой гениальный друг. Знаменитый поэт Маяковский».

Смело можно сказать, что Маяковский вышел из шинели, а точнее из пальто Бурлюка. Мария Никифоровна Бурлюк (жена Д. Бурлюка) писала: «Володя Маяковский и во вторую осень нашего знакомства был плохо одет. А между тем начались холода. Увидев Маяковского без пальто, Бурлюк в конце сентября 1912 года, в той же Романовке, в темноте осенней, на Маяковского, собиравшегося уже шагать домой (на Большую Пресню), надел зимнее ватное пальто своего отца. – Гляди, впору… – оправляя по бокам, обошел кругом Маяковского и застегнул заботливо крючок у ворота и все пуговицы. – Ты прости за мохнатые петли, но зато тепло и в грудь не будет дуть»^{4}. Действительно, у Маяковского, после смерти отца жившего с матерью и двумя сестрами, с деньгами было очень туго.

Обладая неординарным художественным вкусом, будущий поэт поступает в 1911 году в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Облик его, как вспоминали современники, был несколько театрален еще до футуристической карьеры.

Маяковский. Москва, 1910

Поэт Бенедикт Лившиц писал: «Одетый не по сезону легко в черную морскую пелерину со львиной застежкой на груди, в широкополой черной шляпе, надвинутой на самые брови, он казался членом сицилианской мафии, игрою случая заброшенным на Петербургскую сторону.

Его размашистые, аффектированно резкие движения, традиционный для всех оперных злодеев басовый регистр и прогнатическая нижняя челюсть, волевого выражения которой не ослабляло даже отсутствие передних зубов, сообщающее вялость всякому рту, – еще усугубляли сходство двадцатилетнего Маяковского с участником разбойничьей шайки или с анархистом-бомбометателем, каким он рисовался в ту пору напуганным богровским^[3] выстрелом салопницам»^{5}.

Более поэтичные ассоциации облик поэта вызывает у его подруги Иды Хвасс: «Маяковский в старомодной пелерине, широкополой фетровой шляпе, выцветшей, серо-зеленого цвета, с небрежно повязанным бантом-галстуком, – одним словом, ни дать ни взять – иллюстрация к роману “из жизни парижской богемы”»^{6}. Вот как Маяковского описывает художник Лев Жегин: «Тогда Маяковский немного придерживался стиля “vagabond”^[4]. Байроновский поэт-корсар, сдвинутая на брови широкополая черная шляпа, черная рубашка (вскоре смененная на ярко-желтую), черный галстук, и вообще все черное – таков был внешний облик поэта в период, когда в нем шла большая внутренняя работа, когда намечались основные линии его творческой индивидуальности»^{7}.

Борису Шкловскому таким запомнился этот живописный образ: «По круглой Москве блуждал Маяковский в черной бархатной рубашке, темные волосы закинуты назад. Так ходили мастера-печатники. Но у тех рубашки сатиновые. Такую рубашку звали “пузырем”, а человека, так одетого, звали “итальянцем”»^{8}.

О черном цвете и галстуке пишет и Бурлюк: «Он был одет в бархатную черную куртку с откидным воротником. Шея была повязана черным фуляровым^[5] галстуком; косматился помятый бант; карманы Володи Маяковского были всегда оттопыренными от коробок с папиросами и спичками…»^{9}. Под галстуком здесь нужно понимать широкую ленту, повязанную на шее объемным бантом. И, как ни странно, на подобный аксессуар мог вдохновить Маяковского Александр Блок. Благодаря ему и другим символистам этот аксессуар становится своеобразным символом поэта как такового. На хрестоматийном фото Блока, стоявшем у многих юных барышень на прикроватной тумбочке, поэт позирует в черном шелковом галстуке, повязанном бантом; бант у Блока заправлен в блузу (в отличие от манеры Маяковского повязывать его наружу) и гораздо меньше по размеру, тогда как Маяковский намеренно делает его шаржированно-огромным. Маяковский носил бант на голую шею, что придавало его облику бунтарский вид. Однажды поэта с друзьями даже не хотели пускать в ресторан – без крахмального воротника было немыслимо явиться в приличное заведение. Тогда Маяковский достал альбом с бумагой для рисования, бывший при нем, и быстро нарезал себе и друзьям белые воротнички, как настоящий модельер. Растерявшемуся швейцару пришлось впустить веселую компанию.

Итак, именно с банта-галстука началась карьера футуриста. В автобиографии Маяковский пишет: «Костюмов у меня не было никогда. Были две блузы – гнуснейшего вида. Испытанный способ – украшаться галстуком. Нет денег. Взял у сестры кусок желтой ленты. Обвязался. Фурор. Значит, самое заметное и красивое в человеке – галстук».

Но случайно ли был выбран именно желтый цвет? Об этом читаем в воспоминаниях старшей сестры поэта, Людмилы: «Желтый цвет с детства был любим нами, он символизировал для нас солнечную Грузию. В самом быту Грузии этот цвет был широко представлен в виде мутак (мягкие валики на тахте), подушек, портьер и прочего. У нас с сестрой тоже всегда были какие-нибудь желтые ткани. А у сестры Оли была желтая лента. Володя взял ее для какого-то вечера…»^{10}.

С тех пор этот аксессуар становится значимой частью образа юного Маяковского, попав на обложку его первого стихотворного сборника «Я!» 1913 года. Лев Жегин вспоминал: «Бесконечно долго рисовалась обложка к книжечке “Я!”. На ней весьма декоративно расположены какое-то черное пятно и надпись: “В. Маяковский. Я!”. Это пятно, которое можно принять просто за растекшуюся чернильную кляксу, имеет в основе реальный прообраз: это галстук “бабочкой”, который тогда носил Маяковский»^{11}.

О создании этой обложки вспоминает Вера Шехтель, дочь знаменитого архитектора, с которой у Маяковского был роман весной 1913 года. Именно в ее доме на Большой Садовой было придумано оформление первого сборника поэта. В память об этом Вера подарила Маяковскому желтую ленту. Она пишет: «Обложка представляет собой автопортрет – черное пятно и желтый бант. Желтый бант (желтый цвет – цвет солнца) был мною завязан Владимиру Владимировичу, и он расхаживал в нем всюду, возбуждая косые взгляды солидных москвичей»^{12}.

Маяковский в ответ подарил возлюбленной свой крепдешиновый черный галстук-бант.

Желтая лента вдохновила на ту самую желтую кофту. «Очевидно, увеличишь галстук, увеличится и фурор, – продолжает Маяковский в автобиографии. – А так как размеры галстуков ограничены, я пошел на хитрость: сделал галстуковую рубашку и рубашковый галстук»^{13}. В этом заявлении чувствуется и иронично-карикатурный намек на традиционный поэтический облик, и в то же время ощутим дизайнерский подход к собственному имиджу. «Галстуковая рубашка» – желтая кофта – была не чем иным, как блузой.

В. Ф. Шехтель и Маяковский. Москва, Лосиноостровская, 1913

Газета «Утро» 16 декабря 1913 года отмечала: «Привлекала внимание публики и знаменитая желтая кофта Маяковского. Желтая кофта оказалась обыкновенной блузой без пояса, типа парижских рабочих блуз, с отложным воротником и галстуком. На красивом, смуглом и высоком юноше блуза производила очень приятное впечатление».

Обложка сборника «Я!» авторства Маяковского. Москва, 1913

Маяковский. Москва, 1912

На самом деле блуз было две: одна чисто желтая («его желтая, такого теплого цвета кофта» – уточняет цвет знакомая Софья Шамардина), а вторая – знаменитая – черно-желтая в вертикальную полоску. Историю ее создания мы узнаем из воспоминаний футуриста Бенедикта Лившица: «В Училище живописи, ваяния и зодчества, где он еще числился учеником, его ждал триумф: оранжевая кофта на фоне казенных стен была неслыханным вызовом казарменному режиму школы. Маяковского встретили и проводили овациями. Ему этого было мало. Решив, что его наряд уже примелькался, он потащил меня по мануфактурным магазинам, в которых изумленные приказчики вываливали нам на прилавок все самое яркое из лежавшего на полках. Маяковского ничто не удовлетворяло. После долгих поисков он набрел у Цинделя^[6] на черно-желтую полосатую ткань неизвестного назначения и на ней остановил свой выбор»^{14}.