Глава 10

− Положение, Тихон, очень тревожное, − вымыв руки, лекарь взял у Тишки чистое полотенце и продолжил говорить. − Судя по всему, у вашего сына чахотка, и уже давно. Мальчика нужно везти в Воронеж, а лучше в Москву или Петербург. Я понимаю, это далеко и дорого, да и в столице сейчас неспокойно – восстание матросов на «Потёмкине», но ничего другого не остается. В деревенских условиях невозможно не только лечение, но и диагноз точно установить трудно. Нужно показывать столичным докторам, и крайний срок – сделать это осенью. Иначе ваш сын может уже и не встать.

− Да как же нам денег-то собрать до осени? – тяжело вздохнул Тишка. – Мы ещё надысь коровку прикупили, пять рублей отдали.

Тишкин сын Васька не спал, но виду не подал, что слышит. Ему тринадцать лет, он болезненно худ и бледен, и вот уже полгода, как харкает кровью. От чахотки уже умерли три его сестры, и по всему было видно: теперь его очередь. Но Васька был не из тех, кто сдаётся – он всегда боролся до победного конца. Он выплывал из омута, когда был совсем ребенком и практически не умел плавать, он, худой, сухощавый мальчик, побеждал сильных ребят даже в самых отчаянных мальчишеских драках. Однажды он уже поборол болезнь, и пусть она оставила непроходящую, испортившую его лицо память, какое ему до этого дело, главное, что он сумел тогда победить и выжил. Сумеет и теперь, даже если родители не смогут найти денег, чтобы отвезти его в город. Единственное, на что он не рассчитывал, так это на ошибку лекаря: Фарух практически никогда не ошибался.

Как занесло этого человека в Богоявленское, никто не знал, просто однажды среди них появился яркой восточной наружности мужчина, с неслыханным до сей поры именем Фарух. И неслыханным врачебным даром. Поговаривали, что он даже учился в Московском университете, но по какой-то причине был вынужден покинуть его, едва окончив первый курс. Но как бы там ни было, к Фаруху быстро привыкли. Многие в Богоявленском относились к нему едва ли не как к святому, умеющему исцелять любые недуги, напрочь позабыв о том, что в Христа он не веровал.

Фарух и впрямь был талантливым лекарем и добрейшим человеком и доброй души человеком. Он всегда оказывался там, где нужна помощь. Требуется ли лечение тяжелобольному односельчанину, Фарух тут, как тут. Нужно ли вскопать огород одинокой старухе, снова Фарух приходит первым. Просит ли приютить одинокий путник, двери в дом открыты. Все искали помощи у Фаруха, а он часто и платы не брал за работу, считая своим долгом помогать нуждающимся. Многие в Богоявленском сочли, что и женился он от непомерного добродушия. А иначе как было объяснить, что в доме его на правах хозяйки оказалась дважды вдова, прескверная бабёнка Капитолина, отличавшаяся крайне легким нравом, да ещё и в весьма затруднительном для не первый год вдовевшей женщины положении? Вновь пришёл на помощь, прикрыл срам, не иначе, говорили односельчане. Каково же было их удивление, когда выяснилось, что родившаяся Полина и впрямь его дочь.

Так Фарух и Капитолина зажили одной семьей, хотя и невенчанной. Это неприкрытое сожительство стало первым небывалым случаем для патриархального Богоявленского, но никто не посмел кинуть в их сторону и косого взгляда. Все продолжали любить Фаруха за доброту, отзывчивость и верить в его врачебный дар. Вот и в случае с Васькой, сыном Тишки Попова, Фарух забил тревогу очень своевременно.

К великой радости Поповых, деньги у них появились гораздо раньше, чем они рассчитывали. Тишке, как это уже не раз бывало, помог Митрофан Спиридонович Мищенко, и осенью Ваську отправили в Москву.

Через всё село бежали за повозкой по расхлябанной осенней дороге верные Васькины друзья: Мищенко Арсений и Чадин Митька, словно провожали они друга на недавно отгремевшую Русско-японскую войну.

− Эх, поскорее бы он вернулся, − с грустью произнес рыжеволосый Арсений.

− Ага, нам друг без друга никак нельзя, − с уверенностью вторил ему Митька.

Так и стояли они под мелким осенним дождём, провожая взглядом повозку, увозящую их друга в далекую Москву, пока не увидели движущий в их сторону экипаж.

− Глянь-ка, какая карета! Кажись, даже у нашего барина такой нет, − удивился Митька.

− И то верно, − ответил Арсений. – К нам ли иль проездом?

Поравнявшись с мальчишками, экипаж остановился. Не спеша из него вышел красавец подполковник в опрятном мундире, с Георгиевским крестом 4 степени и орденом Святой Анны 3 степени на груди и, немного оглядевшись, обратился к мальчишкам на странно произнесённом для них русском языке:

− Добрый день, господа! Как мне проехать к усадьбе князя Сенявина?

Глава 11

Готика развивалась в странах, где господствовала католическая церковь, и под её эгидой феодально-церковные основы сохранялись в идеологии и культуре всех западноевропейских жителей. Идеальным окружением готического замка становилась и пейзажная среда английского парка. Именно в таких традициях была выдержана и усадьба Сенявиных. Наверное, поэтому, немец по происхождению, Михаэль Нейгон мгновенно влюбился в неё.

− Отчего же вы не известили нас о своём приезде? Мы подготовились бы как подобает. Знаете, я так благодарна вам. Ведь вы, можно сказать, спасли моего сына и мужа во время восстания в Петербурге.

Ольга Андреевна обворожительно щебетала, кокетливо заглядывая в глаза неожиданному гостю. Она была как всегда бесподобна. Богатое тёмно-малиновое платье, роскошь которого дополняла необыкновенной красоты брошь из червонного золота розового оттенка с драгоценными камнями в виде летучей мыши, длинные белокурые волосы, уложенные в сложную японообразную причёску. Весь её облик говорил о том, что и вдали от столиц можно не отставать от модных тенденций и оставаться истинной светской барышней. Но Михаэля её щебетанье сейчас только утомляло, и Петр Иванович, понимающий друга даже по взгляду, обратился к жене:

− Ольга, проверь, всё ли в порядке на кухне.

Перечить мужу Ольга Андреевна никогда не решалась и поэтому сразу удалилась. А Петр Иванович только деликатно поцеловал супруге руку на прощание.

− А что, Петя, такие причёски нынче в моде? – тихо спросил Михаэль, провожая взглядом Ольгу Андреевну.

− К сожалению, Михаэль, − с грустью ответил Петр Иванович, приглашая друга за бильярдный стол. – Нынче модно сочувствовать врагу, слать поздравительные открытки его императору.

− Невозможно передать, Петя, как тяжело воевать, когда у тебя в тылу царит такое предательство. Остаётся только догадываться, что это повлечёт за собой.

− Но не будем о либеральной элите. Будем уповать, что эти меньшинства – лишь временное явление.

− Верно, − поддержал друга Михаэль, разбивая пирамиду.

− Когда не стало Василия Саввича? – спросил он, переменив тему.

− На масленицу, царствие ему небесное! − ответил Петр Иванович, троекратно перекрестившись, глядя на образа.

− Жаль! Очень жаль! Он был хорошим человеком. А что внука его к себе забрал, правильно. Я знал Настю – с такой матерью ему было бы хуже.

− А знаешь, Егор моментально прижился в нашем доме. Особенно его полюбил Андрей. Теперь все его письма из Петербурга скорее адресованы Егору, нежели нам.

− Ничего удивительного, Петя, теперь у Андрея появился младший брат, − улыбнулся Михаэль.

− Верно-верно, − улыбнулся в ответ Петр Иванович. − Ну а ты, как я вижу, уже подполковник?

− Да, − застенчиво опустил глаза Михаэль, словно стесняясь своей успешной военной карьеры перед другом. − Но, к счастью, война закончилась, − с облегчением добавил он. − Хотя о Портсмунском мире я узнал уже в дороге.

− Ну что же, в газетах констатируют, что при поддержке Рузвельта Витте удалось добиться приличных условий мирного договора.

− Действительно? Как хорошо, что я не читал этих газет. Рузвельт тут ни при чём. Япония была слишком измотана войной и желала мира не меньше, чем мы. К концу войны японцы несли такие огромные потери, что активности уже не проявляли. Былого подъема у них уже не было. Япония была истощена. Исчерпала она и людские ресурсы. Представь себе: среди пленных нам встречались даже старики и дети. Я видел всё это собственными глазами. А то, что Россия уступила Японии южную часть Сахалина, арендные права на Ляодунский полуостров и Южно-Маньчжурскую железную дорогу, а также признала Корею японской зоной влияния, я бы приличными условиями не назвал. Этот «мир» даёт Японии право претендовать на звание великой державы.

− Но тем не менее, насколько мне известно, многие в Японии были не довольны мирным договором. Они ожидали получить больше территорий. Отчасти их притязания оправданны: первое время война проходила отнюдь не в нашу пользу, о чём в своё время говорил мне и ты. Посуди сам: ещё до официального объявления войны японские миноносцы атаковали корабли нашего флота в Порт-Артуре, чем на долгое время вывели из строя лучшие русские броненосцы и крейсер «Паллада», затем сражение при Мукдене, которое уже окрестили крупнейшим сухопутным сражением в истории. Наши войска за три недели потеряли почти девять тысяч человек и все равно оставили Мукден. И, невзирая на всё это, переговоры походили более на соглашение равноправных сторон, чем на договор, заключенный вследствие неудачной войны.