Борис отодвинул у барной стойки высокий табурет и молча кивнул мне на него. Я послушно села. Затем он, словно хозяин, прошел, открывая различные полки. Нашел кофе, смолол и засыпал в кофеварку. И скоро мы вдвоем наслаждались отличным кофе со свежими, еще теплыми, ватрушками. Хозяину Борис не налил.

А потом, оставив меня у бара, они вдвоем отсели за столик у панорамного окна с видом на засыпанные снегом сосны и негромко заговорили. А я разглядывала кухню площадью, наверное, как вся моя квартира. А потолки! Какие они тут высокие! И окно во всю стену. На полу блестящая плитка «кофе с молоком». Словно вышедшие из-под резца скульптора шкафчики цвета слоновой кости и непрозрачное рифленое стекло. Все очень красиво, функционально и гармонично. Да… А я считала, что живу неплохо… Отвернувшись, я схватила очередную ватрушку и попыталась прислушаться к разговору. Но они были далеко и говорили тихо. Я, расслабившись в тепле и сытости, снова начала клевать носом и вздрогнула, когда до моего плеча дотронулась чья-то рука. Открыв глаза, я резко обернулась. Рядом стояла худенькая женщина лет тридцати с небольшим хвостиком в милом домашнем брючном костюме с жар-птицами на темно-синем фоне. Черные прямые волосы были собраны в хвост. Черные брови ровными дугами изгибались над синими глазами и длинными ресницами. Ровный, тонкий носик и улыбающиеся розовые губки. Это жена Сам Саныча? И от нее он бегал к Свете? Ничего не понимаю в мужиках!

– Здравствуйте! – почти прошептала она. – Вы задремали, а я Вас напугала? Извините!

Она отступила на шаг, а я ответно улыбнулась.

– Здравствуйте! Просто бессонная ночь…

– Пойдемте, – пригласила она меня, – не будем отвлекать своим видом занятых мужчин!

Вот это деликатность… А я-то пыталась подслушивать!

Соскочив с табуретки, я сделала несколько шагов к столику у окна и позвала:

– Борис Александрович, меня пригласили… я отойду…

Старший оглянулся и, увидя жену Саныча, сразу встал со стула и склонил голову:

– Людмила Васильевна! Мое почтение!

– Здравствуй, Боренька! – Ответила красавица, несколько мгновений, не отрываясь, глядя мужчине в глаза. – Как ты?

– Спасибо, все отлично! Хорошо выглядишь.

Смугловатое лицо молодой женщины порозовело.

– Спасибо!

Тут встал Александр и, приблизившись к нам обеим, буквально вывел нас в коридор:

– Идите, девочки, пообщайтесь. Мы сейчас несколько заняты…

– Да, конечно… Идемте, – снова позвала меня за собой. – Хотите посмотреть зимний сад?

– О, это, наверное, прекрасно! – С энтузиазмом произнесла я. – Конечно, хочу!

А самой мне ужасно хотелось разобраться в том, что я увидела.

Пройдя сквозь огромную гостиную, мы попали в небольшой коридор со стеклянной дверью в конце. А там, когда моя спутница распахнула ее, оказался настоящий тропический рай. Пальмы, апельсины, лимоны, какие-то южные цветы, названия которых я даже и не знаю… И все это великолепие не теснится, а вполне себе вольготно произрастает приблизительно на двадцати квадратах остекленной площади.

– Да у Вас тут настоящая Амазония! – Восхитилась я. – И кто за этим тропическим лесом ухаживает?

– О, – Людмила Васильевна мягко усмехнулась, – это мое увлечение. Знаете, – она подошла к какому-то цветку и аккуратно поправила свесившуюся головку, – я люблю биологию. И хотела поступить в университет на эту специальность. Но мой отец решил, что экономисты в наш век гораздо востребованней.

– Да, – согласилась я, – так Вы закончили экономический ВУЗ? А где? В Москве, Питере?

– А как Вас зовут? Вы приехали с Борей из Москвы?

– Нет, я работаю в юридической конторе Вашего мужа. А Бориса Александровича вожу по его просьбе. Зовут меня Елена Михайловна.

Мне показалось, женщина облегченно вздохнула. И снова улыбка озарила ее красивое узкое лицо. Только теперь не настороженная, а более искренняя и открытая. Значит, Боренька?!

– Нет, Елена Михайловна, я – недоучка. Математику не люблю с детства. – Она пошла вдоль зарослей, трогая рукой то один, то другой лист. – Видите, они меня знают. Любят и радуются, когда я прихожу к ним. А учеба… мне тяжело давались точные предметы, и отец, кому-то заплатив, перевел меня в Кинематографическую Академию. Но, в отличие от остальных студентов, стремящихся приобщиться к кино, меня не интересовали суета и известность. Да, по сравнению со многими, у меня выигрышная фотогеничная внешность. И этого достаточно, чтобы тебя заметили, но ой, как мало, чтобы оставили в покое…

– И? – Я шла за ней, попутно читая маленькие таблички на латыни, прикрепленные к горшкам.

– Вам это действительно интересно? – Синие глаза печально всмотрелись в мои карие.

– Вы такая… необыкновенная… – честно ответила я. – Бывает так, живешь и думаешь: вот моя жизнь сложилась неудачно. А у таких состоятельных людей, как Вы, кажется, и возможностей реализовать себя больше, и все дороги открыты.

– Присаживайтесь. – Она показала мне на широкое кресло у самого стекла. Удивительно: за окнами блестел снежными искрами мороз, а здесь цвели апельсины…

– А Вы?

– Вот. Моя любимая скамеечка.

Она достала из-за кресла небольшой раскладной стульчик и, пригласив меня еще раз присесть, опустилась рядом.

– Это так кажется. – Она поправила выбившуюся из прически прядь. – Я же сама никогда не работала. И во всех своих тратах сначала отчитывалась отцу, а вот теперь – мужу. Отец захотел сделать из меня звезду. Гордиться, хвастаться моими ролями на местных званых вечерах. – Она немного помолчала. – Когда я стала умолять забрать меня домой, объяснив все происходящее, он не поверил. Понимаете, он привык здесь, в этом городке, быть первым. Думал, и в Москве также с ним будут считаться. Но там он был никем. Просто очередным провинциальным нуворишем.

Она тонкими пальчиками расправила на брюках костюма несуществующую складку.

– Ничего, что я вам все это рассказываю? – Ее глаза искали в моих тень неудовольствия. А у меня сердце разрывалось от жалости к этой милой, но очень одинокой и печальной женщине.

– Что Вы! Рассказывайте!

– Спасибо… Однажды подружка, мы с ней вместе учились, пригласила меня на вечеринку, обещав, что все будет вполне пристойно… – Пальчики слегка задрожали. – Понимаете, совсем отказываться от этих мероприятий нельзя, поскольку с тобой никто не захочет работать. Театр, кино – это работа группы профессионалов, и если от тебя отказываются, не приглашают на съемки и спектакли – значит, ты не интересен, как артист. А все связи нарабатываются именно на этих совместных застольях. Компания, собравшаяся в кафе, была разношерстной. Тут сверкали улыбками наши девочки, а мальчики рассказывали о том, какие они талантливые. Мы немножко выпили, танцевали. Кто-то подходил из числа чьих-то знакомых… И вот все собрались на квартиру к этой подруге. Родители у нее работали в длительной командировке за границей, а домработница на ночь уходила. Меня уговорили пойти с ними. Мы сидели на длинных диванах в гостиной, а ребята разыгрывали сценки из спектаклей. Кто-то обсуждал последние фильмы, разбирая режиссерскую постановку и профессионализм актеров. Мы ели фрукты и пили вино. Было, в-общем, весело. А потом пришел со своей компанией один богатенький мальчик. Не из наших. Учился, по-моему, в каком-то университете, но весьма увлекался будущими актрисами, периодически закручивая громкие романы то с одной, то с другой. И никто ему не отказывал. А на этом вечере парень внезапно разглядел меня. Он вытащил меня танцевать. Я люблю и умею это делать, когда партнер по-настоящему хорош. Но этот человек был мерзок. Кривая усмешка и жадные, ощупывающие мое тело руки… – Она передернула плечами и продолжила рассказ. – Я попыталась ускользнуть от него в коридор. Но его дружки со смехом выталкивали меня обратно в комнату. Я заплакала. Но никто из студентов не смотрел в нашу сторону. Мы словно выпали из их измерения и времени. А потом меня затолкали в комнату. И там был этот парень. Вы же знаете, что любой, даже самый слабый мужчина, сильнее женщины. И он был сильнее. Я кричала, плакала. Пыталась царапаться и кусаться. Потом пришли два его друга и держали меня за руки.

Синие глаза словно потухли, вглядываясь в страшное прошлое.

– Мне порвали одежду. Хорошо, на улице было прохладно и я в этот день надела пальто. Когда меня выпустили, мое тело было в синяках. Они, к тому же, оказались садистами. Вы спросите, почему я Вам, совершенно незнакомому человеку, все это рассказываю?

– Если Вам станет легче, говорите, пожалуйста! – Я попыталась погладить ее по руке. Она отшатнулась.

– Ненавижу, когда меня трогают. Извините. – И снова эта виноватая улыбка. – Просто я устала жить с этими тайнами. Устала жить в золотой клетке. Устала от одиночества. От равнодушия. И, наверное, мне уже пора…

Она перевела взгляд на снег и синее небо над лесом.

– Мамочка переживает за меня и ждет. – Вздохнув, она продолжила. – Вышла я из этого дома только под утро. Ко мне никто не подошел, не посочувствовал, словно меня там не было. И я пошла. В соседнюю шестнадцатиэтажку. Забравшись на балкон последнего этажа, я замерла на карнизе балкона. Смутно помню, что летали птицы, кажется, вороны. Шумела осенняя листва. Где-то уже ехали первые машины… Я согнула ноги, чтобы оттолкнуться посильнее. Но тут меня ухватили за руку. Помню, как меня втащили, как пытались напоить водой. Поднялся шум. Кто-то вызвал полицию. Пришла в себя я только в больнице. Рядом сидел вызванный отец. Увидев, что я зашевелилась, он начал орать, что дочь – подстилка ему не нужна, что он откажется от меня… Второе воспоминание относится к невзрачному менту, который выспрашивал о событиях той ночи. А потом в анализе моей крови нашли какой-то наркотик. А в кармане пальто – дозу. И из потерпевшей я превратилась в наркодилера.