Яркое перенесение на русскую почву восточнохристианской традиции патериков – поучительных и занимательных, порой – анекдотичных рассказов об обитателях того или иного монастыря. Основанная близь стольного Киева Антонием и Феодосием пещерная обитель становится средоточием бурных общественных и политических событий, в ней и вокруг неё не только творится молитва, подвиги и благие дела, но и кипят зависть, интриги, бушуют бесы и нападают разбойники. В определенном смысле патерик был аналогом современного сериала, но только центральным элементом этого сериала является не романтическая линия, а битва православных подвижников за спасение своей души. Но битва эта не уныла и однообразна, а напротив – полна самых драматических перипетий.

4. Слово о Полку Игореве

Шедевр древнерусской поэзии, обладающий столь исключительными литературными достоинствами и своеобразием, что постоянно предпринимаются попытки объявить его подделкой (сочинение которой в конце XVIII века было бы, впрочем, явлением еще более гениальным и совершенно невозможным по состоянию тогдашней лингвистики). Произведение соответствует канонам древнерусской устной поэзии, с чем и связана его изолированность в письменной традиции, а с другой примыкает к общеевропейскому жанру «шансон де жест». «Слово» полно исключительно емких символов, его поэтический язык вычурен и порой загадочен. Вместе с тем, оно дает исключительной силы эпические образы: затмение и битва, бегство Игоря и, в особенности, плач Ярославны. Значителен и публицистический пафос Слова как призыва к единству князей в борьбе со степняками. Важно осознавать, что созданное в эпоху, считаемую пиком так называемой «удельной раздробленности» Руси, «Слово» рисует Русь в «Золотом слове» Святослава как единство, как совокупное живое «гротескное тело» раскинувшееся от Владимира Волынского до Владимира Суздальского.

5. Слово о погибели Русской Земли

Небольшое, но исключительно емкое стихотворение в прозе, дающее возвышенную интегральную характеристику Древней Руси эпохи перед монгольским нашествием. Поэтическая формула Русской Земли. Это произведение скорее всего было введением к не дошедшему до нас описанию катастрофических последствий Батыева нашествия и сохранилось в рукописях жития Александра Невского. Русь здесь характеризуется как прекраснейший эстетический природный феномен, в котором грады и бояре составляют такую же часть природного окружения, как и озера и виноградники.

«О, свѣтло свѣтлая и украсно украшена, земля Руськая! И многыми красотами удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, рѣками и кладязьми мѣсточестьными, горами, крутыми холми, высокыми дубравоми, чистыми польми, дивными звѣрьми, различными птицами, бещислеными городы великыми, селы дивными, винограды обителными, домы церковьными и князьми грозными, бояры честными, вельможами многами. Всего еси испольнена земля Руская, о прававѣрьная вѣра хрестияньская!».

Наряду с этим, продолжающим представление о стране как о «гротескном теле», природно-эстетическим восприятием Руси, столь характерным для русского самосознания, обращает на себя внимание и представление о границах страны, совпадающих с державой Владимира и Ярослава.

В школе это небольшое стихотворение в прозе должно, конечно, обязательно учиться наизусть.

6. Повесть о разорении Рязани Батыем

Рязанский эпос о монгольском нашествии, осаде и гибели Рязани. Самое эмоциональное и поэтичное описание похода Батыя в древней русской литературе. В то время как в большинстве летописей поход монголов описывается как гнев Божий и явление непреодолимой силы, рязанская Повесть дает картину сопротивления с ярко очерченными сильными характерами: князь Федор, отказывающийся отдать свою жену хану, княгиня Евпраксия, бросающаяся с младенцем-сыном со стены, Евпатий Коловрат, ставший символом сопротивления русских монголам. На этом основании «Повесть» часто пытались отнести к поздним и исторически малодостоверным произведениям, но целый ряд деталей и характеристик указывают на её достаточно ранее (не позже первой трети XIV века) происхождение. Перед нами не историческая хроника, но и не сочиненный задним числом роман, а идеальная икона сопротивления русских захватчикам.

7. Житие преп. Сергия Радонежского

Созданное Епифанием Премудрым и обработанное Пахомием Логофетом житие самого почитаемого в средневековой Руси святого – игумена Радонежского Сергия. Сергий был родоначальником масштабного движения общежительных монастырей, охватившего Русь в XIV–XVI веке и приведшего к появлению русских обителей даже за полярным кругом. Деятельность Сергия и его продолжателей строилась на сочетании молитвы, послушания и неустанного труда, что превратило эти монастыри в идеальных проводников хозяйственной колонизации русского Севера. «Житие» подробно раскрывает механизм формирования и развития первого и самого знаменитого из монастырей этого движения – Троице-Сергиевой Лавры. Рисуется фигура самого преподобного Сергия – игумена Земли Русской, подвижника, организатора и политического деятеля, сыгравшего решающую роль в становлении гегемонии Московского государства. В Житии очень ярко охарактеризована жизнь и психология людей эпохи начавшегося возрождения Руси.

8. Сказание о Мамаевом побоище

Выдающийся памятник русской эпической историографии. Самое подробное и информативное из произведений Куликовского цикла, созданное в первой четверти XV века. От летописных повестей «Сказание» отличается тем, что путем сдвига и рекомбинации фактов старается создать выпуклый смысловой образ Куликовской битвы. В то же время, в отличие от поэтической «Задонщины» Сказание сообщает массу ценнейших и уникальных фактов, которые очевидно не являются домыслом, а основаны на доступной составителю информации. Именно со Сказанием связано наше каноническое представление о Куликовской битве: благословение преп. Сергия Радонежского, поединок Пересвета с вражеским богатырем, обмен одеждой князя Дмитрия и боярина Бренка, выжидание и удар засадного полка во главе с Владимиром Серпуховским и боярином Боброком. Автору сказания как историографу доступно было большее число сведений, чем хроникеру-летописцу или поэту. Хотя обращался он, в соответствии с эпическими традициями историографии несколько вольно. Например, заменив малоизвестного читателям литовского князя Ягайло на упорного врага Москвы Ольгерда.

9. Хождение за три моря Афанасия Никитина

Самый оригинальный памятник русской литературы хождений. Вместо классического паломничества по святым местам перед нами повесть о неудачливом тверском купце, чье плавание с мехами в Дербент было прервано татарскими разбоями на Волге. В попытках окупить свою авантюру Афанасий забирается в Персию, а затем в Индию, исследует тамошнюю торговлю, нравы и обычаи, близко сходится с индусами, отвергает настойчивые предложения мусульман сменить веру. Лейтмотивом «Хождения» является тоска по родине и православной вере, которую так трудно хранить на чужбине.

Вопреки мифу о «евразийском братстве» России и Азии, знакомство с «реальным» Востоком порождало у русского человека скорее недоумение и неприятие. Здесь достаточно сравнить восторженные записки Марко Поло, ставшие источником вдохновения всего перевернувшего мировую историю предприятия по поиску Индии, и весьма скептичный тон Афанасия Никитина в его «Хождении за три моря».

«Да все товар ихъ гундустанской, да сьестное все овощь, а на Рускую землю товару нѣт. А все черные люди, а все злодѣи, а жонки все бляди, да вѣди, да тати, да ложь, да зелие, осподарев морят зелиемъ».

Повесть Афанасия – это исповедь о страданиях православного русского человека, оказавшегося в плену Востока и через то фактически «лишившегося христианства», то есть традиционного православного устава жизни с его обеднями и постами. Вместо этого он погружается в непривычную среду, в которой, впрочем, возможны своеобразные цивилизационные коалиции «против общего врага».

«Познася со многыми индеяны. И сказах имъ веру свою, что есми не бесерменинъ исаядениени семь християнинъ, а имя ми Офонасей, а бесерменьское имя хозя Исуфъ Хоросани. И они же не учали ся от меня крыти ни о чемъ, ни о естве, ни о торговле, ни о маназу, ни о иных вещех, ни жонъ своих не учали крыти».

Отправившись на Восток Афанасий не без некоторого удивления открывает в себе… белого человека.

«Яз куды хожу, ино за мною людей много, да дивуются бѣлому человѣку… А любят гостей людей бѣлых, занже их люди черны велми. А у которые жены от гостя зачнется дитя, и мужи дают алафу; а родится дитя бѣло, ино гостю пошлины 300 тенекъ, а черное родится, ино ему нѣт ничего, что пилъ да ѣлъ, то ему халялъ».

Евразийская пропаганда постаралась объявить Афанасия… мусульманином. Хотя весь его текст проникнут неприязнью к исламу, входит в доверие к индусам он именно потому, что христианин, а «ходжа Юсуф Хорасани» – его торговый псевдоним, не более того. Мало того, Афанасий описывает несколько случаев прямых предложений от правителей сменить веру и описывает свой отказ. Весь текст «Хождения» полон тоски по русской вере на родной земле.

«О благовѣрнии рустии кристьяне! Иже кто по многим землям много плавает, во многия беды впадают и вѣры ся да лишают крестьяньские. Аз же, рабище Божий Афонасий, сжалихся по вѣре крестьянской. Уже проидоша 4 Великая говѣйна и 4 проидоша Великыя дни, аз же грѣшный не вѣдаю, что есть Велик день или говѣйно, ни Рожества Христова не знаю, ни иных праздников не вѣдаю, ни среды, ни пятницы не вѣдаю – а книг у меня нѣту. Коли мя пограбили, ини книги взяли у меня. Азъ же от многия беды поидох до Индѣя, занже ми на Русь поити нѣ с чем, не осталось у меня товару ничего. Первый же Велик день взял есми в Каинѣ, а другый Велик день въ Чебокару в Маздраньской землѣ, третей Велик день в Гурмызе, четвертый Велик день взял есми в Ындѣе з бесермены в Бедерѣ; ту же много плаках по вѣре кристьяньской».

Оригинальную черту представляют собой вставки на тюркском и персидском языках, в которых прославляется красота Русской Земли.

«А Русь еръ тангрыд сакласын; олло сакла, худо сакла! Бу даниада муну кибить ерь ектуръ; нечикь Урус ери бегляри акой тугиль: Урусь ерь абоданъ болсынъ; растъ кам даретъ. Олло, худо, Богъ, данъиры».

«А Русь Бог да сохранит! Боже, сохрани её! Господи, храни её! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя властители Русской Земли несправедливы. Да устроится Русская Земля и да будет в ней справедливость! Боже, Боже, Боже, Боже!».

10. Переписка Ивана Грозного с Курбским

Оригинальное литературное состязание царя и беглого князя, каждый из которых был крупнейшим русским писателем, публицистом и «гуманистом» (в значении XVI века) своей эпохи. Переписка подводит итог блестящей традиции русской публицистики – Иосиф Волоцкий, Филофей, Вассиан Патрикеев, Иван Пересветов, Максим Грек. Только в этой интенсивной атмосфере письменных споров могла возникнуть и осуществиться такая неожиданная форма как публичное прение царя и беглого боярина, не имеющая даже приблизительных аналогов в мировой литературе. Курбский обличает царя в тирании и нарушении божественных заповедей, в пытках и казнях. Иван отвечает провозглашением самодержавной доктрины – следует покоряться даже дурным государям, что причудливо перемежается у него с сентиментальными личными жалобами и упреками. Оба писателя прославились и помимо своего конфликта – царь Иван своими посланиями и религиозной поэзией, Курбский своей переводческой деятельностью, защитой православия в Польше и «Историей о великом князе Московском» в которой сумел «победить» Ивана историографическим обходом – именно воззрения Курбского стали для историков на несколько столетий каноническим описанием личности и деятельности Ивана IV.

11. Житие Юлиании Лазаревской

В советском атеистическом литературоведении часто фигурирует как «Повесть об Ульянии Осорьиной» – редкий не только для русской, но и для всей православной литературы пример жития святого мирянина. Перед нами биография матери, почитаемой нижегородцами как святой, написанная её сыном Дружиной. Это рассказ о том, как Ульяна из жизни благочестивой и послушной жены помещика переходит на путь аскетического подвига: молитвы, бдений, отдачи всех сил на служение бедным и голодным. Апофеоз подвига Ульяны – голод начала правления Бориса Годунова, когда она отдает нуждающимся всё до последнего, расходует на бедных всё имущество, а затем, распустив дворню искать пропитание, сама вместе с остальными погружается в пучину голода, печет хлеб из лебеды и коры, становящийся сладким благодаря её молитве. Она умирает уже на излете голода, будучи в конце страшных лет веселее, чем в начале. Перед нами картина осуществления аскетического православного идеала в частной жизни русского человека на фоне общенародной трагедии – голода и картина торжества подвижнического духа над этой трагедией. Это икона русского женского характера и русского православного характера, осуществленных через личный жизненный подвиг.