Ему нравится пить, потому что это означает не жить, не принимать решения, не воспитывать сына, не разочаровываться в собственных детях, не осознавать, что тридцать лет жизни были отданы России, и она их убрала на шифоньер. Она спрятала их так надежно, что теперь он не может найти их, не может вернуть назад, его исхудавшее тело уже хранит память о язве, о сердечном приступе, уже подступается к циррозу. Его тело хранит каждый год из тех тридцати в виде зарубков, шрамов и отпавшей керамической плитки. Жалеет ли мой отец, что когда-то приехал учиться на землю, присыпанную сахарной пудрой? Помнит ли он, что у него четверо, а не трое детей?