Глава 2
Евразийская интеграция: социальная справедливость vs экономическая эффективность

Евразийская интеграция, несмотря на свою долгую историю, начало которой было положено в 1994 г. в ходе официального визита первого президента Казахстана Н.А. Назарбаева в Российскую Федерацию, до сих пор так и не достигла желаемой степени зрелости и глубины. За прошедшие 25 лет в условиях жесткой внешней и внутренней турбулентности серьезным испытаниям на прочность подверглись не только экономические, геополитические, но и социальные скрепы евразийского пространства.

Что и почему пошло не так

Поиск причин «пробуксовки» социально-экономической трансформации и интеграции на евразийском пространстве в традиционном русле геополитики и геоэкономики, как показала практика, так и не увенчался успехом. Распад СССР вскрыл и привел в движение мощные социокультурные и ментальные пласты, запустил центробежные векторы некогда единой культурно-исторической общности. Ожидания быстрой реальной отдачи от, казалось бы, «достаточно высокого потенциала естественной солидарности населяющих регион народов, которая проистекает из их многовекового совместного проживания, этнокультурного и экономического взаимодействия и встречных миграционных движений»¹⁸ оказались чрезмерно завышены.

По логике, «снижение барьеров на пути товаров, услуг, людей и капиталов по мере углубления интеграции должно способствовать развитию взаимных торговых и инвестиционных связей и, тем самым, способствовать росту экономики регионов. Но практика постсоветских интеграционных проектов этого не подтверждает»¹⁹. С одной стороны, «унаследованные от СССР общие черты и связи создают иллюзию легкости реинтеграционных процессов на нашем пространстве». С другой – «задача реинтеграции пространства оказывается много сложнее, чем формирование европейской интеграции с нуля. Прошлый опыт способен оказывать значительно более негативное влияние, нежели отсутствие опыта совместной жизни как такового»²⁰.

Чрезвычайно важное значение имеет «…отношение и интерес общества к интеграционному проекту. Это задает общий положительный фон и во многом определяет динамику»²¹. Однако проект ЕАЭС находится преимущественно на периферии внимания СМИ стран – участниц Союза. Интеграционная повестка находит недостаточное отражение в жизни людей и поэтому воспринимается ими как нечто «виртуальное»²². Все это сказывается на ходе интеграционных процессов на постсоветском пространстве, их противоречивом и разнонаправленном характере. Кроме того, по мнению академика В.М. Полтеровича, «если в программе реформ не учтены существующие ресурсные, технологические, институциональные и культурные ограничения, то законодательно внедренные институты оказываются дисфункциональными»²³.

В этой связи чрезвычайно важно, что в научном и экспертном дискурсе все чаще затрагиваются вопросы социокультурной составляющей интеграционных процессов. Так, эксперты Евразийского банка развития считают, что «успех евразийской интеграции по-прежнему будет во многом зависеть и от усилий, направленных на повышение долгосрочной устойчивости евразийского интеграционного проекта, его привлекательности не только в экономическом и военно-политическом плане, но и в научно-образовательном, культурном и общем гуманитарном аспектах»²⁴. Длительное игнорирование социального фактора существенно снижает прочность интеграционных связей, ставит под угрозу эффективное интеграционное взаимодействие и «… даже серьезные политические договоренности и взаимозависимость национальных экономик не спасают от дезинтеграции при разрыве гуманитарной (культурной) связи и информационно-идеологическом противостоянии»²⁵. А. Крылов и А. Арешев отмечают, что «…евразийская интеграция имеет много измерений и отнюдь не исчерпывается экономическим прагматизмом. Социальная, политическая, культурно-цивилизационная составляющие играют не менее важную роль в успешной реализации интеграционного проекта»²⁶.

В ряде научных трудов Института экономики РАН, посвященных интеграционной проблематике, также прослеживаются схожие позиции. Так, Л.З. Зевин подчеркивает, что «… региональная интеграция не является чисто экономическим процессом… [Cтарт интеграции] становится возможным при наличии поддержки значительной части общества будущих партнеров (социальный фактор); … мотивация к объединению опирается на исторический опыт общения и культурно-цивилизационные связи…»²⁷. Л.Б. Вардомский утверждает, что именно социокультурные приоритеты становятся критически важными при выборе постсоветскими странами вектора интеграции: «…речь идет о выборе между присоединением к европейской интеграции, созданием своего евразийского объединения или проведением многовекторной внешней политики»²⁸.

Авторы коллективного научного доклада «Евразийский интеграционный проект: эффекты и проблемы реализации» полагают, что «важнейшую роль в углублении интеграции могли бы сыграть социальные и культурные факторы. … Использование культурных факторов более чем оправданно в интеграционном строительстве в силу взаимопроникновения культурных традиций на протяжении многих десятилетий совместного проживания народов». Они приходят к выводу, что «вопросы развития социальной сферы, выравнивания региональных и структурных диспропорций должны стать важной составляющей социально-экономической политики Евразийского экономического союза»²⁹. Л.С. Косикова отмечает, что именно социальные факторы призваны сыграть «цементирующую» роль в процессе успешной региональной интеграции: «… социальный фактор в процессе региональной интеграции чрезвычайно важен как один из главных «скрепов» межгосударственных союзов, создающий стимулы к сближению именно «снизу», со стороны населения сотрудничающих государств»³⁰.

Социокультурное притяжение. Лучше вместе, чем порознь?

Очевидно, что область взаимодействия населения постсоветского пространства в сфере культуры, искусства, образования, спорта, туризма, а также личных (в том числе профессиональных, родственных и т.п.) связей изначально обладает мощным интеграционным потенциалом. Детальное исследование социокультурного (гуманитарного) притяжения стран постсоветского пространства регулярно проводится в рамках проекта «Интеграционный барометр ЕАБР», реализуемого Центром интеграционных исследований Евразийского банка развития и Международным исследовательским агентством «Евразийский монитор».

В 2017 г. для государств – членов ЕАЭС и Таджикистана была характерна феноменальная плотность взаимных социальных связей: за исключением России, более 50% их граждан заявили о наличии постоянно поддерживаемых связей с родственниками, друзьями, коллегами из стран региона СНГ. Наиболее высокие показатели были зафиксированы в Киргизии (80%), Армении (79%) и Таджикистане (66%). В России всего 31% населения поддерживает постоянные социальные связи в соседних по региону СНГ странах, при этом большинство (61%) не поддерживает их вообще³¹.

В целом наибольший взаимный интерес закономерно проявляют жители двух славянских государств – России, Белоруссии, а также Казахстана. В силу особенностей своего социокультурного профиля Казахстан занимает промежуточное положение между «восточным» и «западным» векторами интеграционных предпочтений. Вместе с тем широкое распространение традиционных институтов родственно-семейных связей в хозяйственных практиках, традиционных ценностей (религия, семья) и коллективистской культуры «работает» в большей степени на сближение Казахстана именно с Россией и Белоруссией. Наиболее близкой к России является базовая культурная идентификация Белоруссии. На вопрос: «Вы считаете себя более близким к русским или к европейцам?» почти три четверти белорусских респондентов отвечают «к русским» и около 20% – «к европейцам», объясняя это, прежде всего, историческими (49,5%), культурными (39,9%) и языковыми (36,2%) причинами³². В условиях состоявшегося политического «развода» России и Украины сейчас именно на долю Белоруссии выпала особая миссия по формированию зоны «сборки» Евразии³³.

Четко выраженный вектор социокультурного притяжения на постсоветском пространстве образует и сохраняющийся интерес населения стран Центральной Азии к России, несмотря на то, что в Узбекистане, Туркмении и Таджикистане весомо тяготение и к странам арабского, персидского и тюркского национально-культурных кластеров.

Гораздо более противоречивы в демонстрации своих социокультурных предпочтений государства Южного Кавказа. Принципиальное отличие этого региона от других частей постсоветского пространства состоит в том, что он всегда чисто «исторически существовал как регион с подвижными границами, различными государственными, этническими и конфессиональными идентичностями»³⁴. До сих пор тлеющие региональные конфликты на спорных территориях (Нагорный Карабах, Южная Осетия и Абхазия) ощутимо нарушают и без того хрупкий баланс социально-политического равновесия в Азербайджане, Армении и Грузии. Самый большой камень преткновения – Нагорный Карабах. Являясь ключевым компонентом как армянской, так и азербайджанской национальной идентичности, он превратился в опасное «яблоко раздора» как с этнополитической, так и с оборонной точки зрения³⁵.

Кроме того, Южный Кавказ «принял на себя удар» половины (четырех из восьми) всех вооруженных конфликтов на постсоветском пространстве: армяно-азербайджанского, грузино-абхазского, грузино-осетинского, и внутригрузинской гражданской войны. Все эти «болевые точки», буквально пронизывающие пространство Южного Кавказа, придали отношениям государств-соседей дополнительный центробежный импульс, который существенно затруднил процессы социально-экономической трансформации.

Показательно, что ни одна из стран рассматриваемого региона не считает своих непосредственных соседей друзьями. Для подавляющей части населения Азербайджана (91%) – это Турция, для Грузии (42%) – США. Население Армении (83%) ставит на первое место (и с большим отрывом) Россию³⁶. Вместе с тем особое значение в сотрудничестве Грузии и Армении имеет их культурно-конфессиональная общность. Для России же целесообразно наращивать экономические и гуманитарные связи со всеми странами Южного Кавказа, независимо от их текущих интеграционных предпочтений³⁷, но с обязательным учетом их социокультурных и ментальных особенностей. В 2017 г. в государствах – участниках опроса выявлен высокий интерес к продукции культурной индустрии стран региона СНГ: кинематографу, литературе, музыкальному искусству. Среди лидеров – Таджикистан (69%), Казахстан (68%) и Белоруссия (60%), наименьший показатель – в Армении (36%)³⁸.

К сожалению, подобные гуманитарные скрепы «снизу» в течение длительного времени не получали должной поддержки на официальном законодательном уровне. По мнению Д.И. Ушкаловой и М.Ю. Головнина, неоправданное чрезмерное увлечение экономическими теориями интеграции, недооценка роли и необходимости создания полноценного институционального каркаса не могли не сказаться на эффективности попыток объединения³⁹. Показательно, что только в 2006 г. (по прошествии 15 лет с момента распада СССР!) были созданы Совет по гуманитарному сотрудничеству (СГС) и Межгосударственный фонд гуманитарного сотрудничества государств – участников СНГ (МФГС). В 2009 г. приступил к работе Межгосударственный совет по сотрудничеству в научно-технической и инновационной сферах, были утверждены Основные направления долгосрочного сотрудничества государств – участников СНГ в инновационной сфере и разработана Межгосударственная программа инновационного сотрудничества государств – участников СНГ на период до 2020 г. В середине 2011 г. создан Совет по сотрудничеству в области фундаментальной науки и принята Концепция развития образования в сфере культуры и искусства государств – участников СНГ.

Кроме того, «идеологический шок начала 90-х гг., следствием которого стало разрушение советской идентичности многих представителей старших поколений и утрата смысла прожитой ими жизни, привел к социальной, этнической и психологической дискриминации носителей советской ментальности на всем постсоветском пространстве»⁴⁰. В связи с этим запустить процесс евразийской интеграции, опираясь только на разрозненные национальные идентичности, так и не удалось. Возможно, во многом именно поэтому «Евразийский экономический союз, при всей его практической полезности, не стал центром силы в Евразии»⁴¹.

В последние годы практически во всех странах общественная поддержка ЕАЭС медленно снижалась. Высокий уровень одобрения членства в ЕАЭС, зафиксированный в 2015 г., был, скорее всего, своего рода авансом общественного доверия, связанного с позитивными ожиданиями. Вместе с тем неблагоприятная внешняя конъюнктура, в условиях которой зарождалось и развивается новое интеграционное объединение (мировой экономический кризис, межгосударственные конфликты в регионе СНГ), не позволяет оправдаться многим ожиданиям скорых положительных эффектов интеграции, и это ведет в том числе к отрицательной динамике общественных настроений⁴².

Так, в Молдавии впервые за шесть лет исследований «Интеграционного барометра ЕАБР» общий индекс притяжения к Евросоюзу стал выше аналогичного к региону СНГ. Небольшая отрицательная динамика притяжения в целом ко всем странам региона СНГ зафиксирована в Армении (по отношению к России – значительная). В Таджикистане и Молдавии также значительно уменьшилось притяжение к России. При этом интеграционное позиционирование самой России по-прежнему многовекторно. В предпочтениях россиян примерно в равной степени присутствуют все геополитические векторы (страны региона СНГ, ЕС и «остального мира»)⁴³.

В ходе постсоветской трансформации постепенно утрачивались и потребность в знании русского языка как языка межнационального общения, и понимание культуры других народов, населявших некогда единую страну⁴⁴