Конец Московии: финал сакральной бороды

Итак, примчавшись в столицу, Царь вызвал в Преображенское знатнейших бояр. Он принял их в чужом, иноземном, камзоле. Лицо православного Царя тоже было незнакомое, бритое, над губой торчали острые усики. Сидел Царь мрачный, страшный. Нервная судорога пугающе искажала молодое лицо. Воскрес Иван Васильевич Грозный! Бояре почувствовали грозу…

Петр сразу объявил: «Бунт затеяло семя Ивана Милославского». И повелел боярам «разведать всю правду». Тут умные поняли, почему не позвал Царь на встречу любимого прежде боярина Шеина. В немилости будет генералиссимус до конца своих дней, ведь не допытал, не выбил из стрельцов угодное Петру – участие в бунте ненавистной Царевны Софьи.

Далее произошло страшное, невиданное. Царь взял в руки огромные ножницы и, с усмешкой подзвав к себе одного из бояр, отхватил у него благословенную бороду! Потом поманил другого обладателя пышнейшей бороды. Но тут его ножницам справиться оказалось не под силу, и Царь обошелся с ним еще страшнее – под гогот присутствовавшего Алексашки Меншикова отрубил бороду топором.

Так началось всероссийское брадобритие. Но это были не просто бороды, а бороды сакральные. Безбородых на Руси не благословлял священник. Бородатые святые глядели с древних икон. Борода – это святая отеческая старина.

Валялись в ногах Царя старые бояре, просили не позорить, ведь до смерти уже недалеко. Умоляли, плакали, но противиться не смели – помнили о царском топоре и о «святой царской воле». Вскоре по всей стране в церквах читали указ о брадобритии, и команды солдат отправились по земле Русской резать священные бороды. Бороды были обложены огромным штрафом. Но страшнее потери денег был царский гнев. И были случаи, когда, не смея ослушаться, обладатели бород кончали с собой…

Право носить желанные бороды Царь-насмешник оставил крепостным рабам, священникам и крестьянам. С тех пор всех их Петр презрительно звал бородачами и говорил, что «бородачи многому злу корень… Отец мой имел дело с одним бородачом [имея в виду мятежного Патриарха Никона. – Э. Р.], а я с тысячами».

Так начиналось преображение страны.

Постригши бороды, царь принялся за головы

По приказу Петра Ромодановский возобновил следствие о бунте… Теперь главным следователем стал Царь! В Преображенский приказ начали свозить стрельцов – участников мятежа.

День и ночь курились костры в Преображенском. В полутора десятках пыточных застенков арестованным стрельцам беспощадно ломали суставы, прикладывали к коже раскаленные угли, поджаривали. Застенками заведовали бояре, назначенные Петром. Сам Государь присутствовал – следил, усердны ли бояре.

Смертельно боясь огромного, непонятного Царя, бояре вовсю усердствовали. Старались добиться желанного царем – показаний об участии Софьи в бунте.

Но стрельцы сознавались лишь в том, что подали Софье челобитную с просьбой принять власть… Пытки усилили. Только тогда стрельцы не выдержали – рассказали о письме к ним Софьи…

Допрошенная в монастыре Софья свое участие отрицала. Пытать вчерашнюю повелительницу Петр не осмелился. Так что пора было закончить расправу и устроить главное представление.

Стрелецкая казнь

Перед казнью в Преображенское приехал Патриарх Адриан со святой иконой (Патриарх Иоаким умер в 1690 году). Как и положено пастырю, Адриан просил о милосердии к заблудшим. Петр велел Патриарху отправиться восвояси, икону поставить на место и не мешать Царю исполнять его трудную работу – казнить преступников.

Началась расправа. Палачи, а вместе с ними Царь с боярами (так приказал Петр) рубили головы стрельцам. Царь показал пример – лично отрубил головы пятерым. Бояре тоже старались, демонстрировали кровавое усердие. Но им было далеко до царского любимца Меншикова. По собственному признанию Алексашки, он обезглавил двадцать несчастных, а одного, распятого на колесе и долго не умиравшего, пристрелил из ружья, прекратив муку…

Царь милостиво предложил другому своему любимцу, Лефорту, поучаствовать в мужской забаве. Но участник петровских потех в этой затее участвовать отказался.

Из села Преображенского представление перенесли в Москву. И потянулись на Красную площадь крестьянские телеги, в которых сидели стрельцы с горящими поминальными свечами в руках… За телегами, вопя, бежали жены, матери, дети. В присутствии огромной толпы на Красной площади рубили головы стрельцам.

Весь октябрь 1698 года бесконечной чередою поднимались на эшафот стрельцы. Троих, сознавшихся после нечеловеческих пыток в том, что писали челобитную Софье с просьбой взять власть, Царь повелел отправить в Новодевичий монастырь. Под окном Софьи этих челобитчиков и повесили. Один, висевший в центре, держал привязанную к мертвым рукам преступную челобитную.

Долго они висели. Долго вчерашняя правительница не смела подойти к окну.

Вдоль каменной стены Новодевичьего монастыря второй стеною висели две сотни повешенных стрельцов.

Жизнь в монастыре

По приказу Царя в Новодевичьем монастыре Софью постригли в монахини. Ее родным сестрам запрещено было навещать монахиню Сусанну. Только на Пасху и в храмовый праздник монастыря Царевны имели право повидать сестру.

В те немногие встречи Софье приходилось узнавать о многом. Узнавала она новости и от прислужницы, которая шепотом величала Петра Антихристом. Вал событий обрушил на страну новый Царь. Покойный Патриарх Иоаким запрещал носить иноземную одежду. Царь объявил свой закон: нельзя носить одежду дедовскую, велел сбросить прежнее платье, в котором ходили отцы. В камзолы втискивали свои телеса дородные бояре. Величественные старинные одежды было велено резать солдатам, если кто посмеет их носить. И резали!

Новая феминистская революция

Потом Петр принялся за женщин. Повелел, чтоб в теремах повесили зеркала. В строившихся новых боярских дворцах никаких теремов теперь не было. Боярыням предписывалось сбросить любимые телогреи и одеться в европейское платье. Оделись…

Груди вываливались из корсажей, пышные юбки колоколом скрывали толстые бедра – обожаемое на Руси обилие женской плоти. Беспощадная шнуровка и крепкие мускулы крепостной служанки создавали новомодную фигуру боярынь… Обычная сцена: самая дюжая крепостная девка, упершись ногой в жирную спину хозяйки, беспощадно затягивает шнуровку на талии вчерашней затворницы. Красавица теперь должна быть пышногрудой и с тонкой талией. Кто более несчастен – обессилевшая служанка или еле дышащая в корсете госпожа?

Варварские ассамблеи

Рассказали Софье сестры о новых обычаях. Вечером вместо молитвы и покойного сна мужьям приказано везти жен на бесовские ассамблеи – балы, где боярыни пляшут, как ведьмы. И пьют вместе с мужчинами. Попробуй не привези! На этих дьявольских сборищах назначенный Петром «царь бала» граф Ягужинский (из новых, худородных людей) ведет список не пришедших. Но Ягужинский не только балами заведует. Он генерал-прокурор – око Государево. Не приди боярин на бал – в особую книгу запишет. И жди тогда царского гнева! Но коли пришел – пляши! Не умеешь – учись или пляши, как умеешь. Потому как худородный граф Ягужинский безумен в танцах. Как и сам Царь. Танцы часто длятся до утра. Только когда Царь устанет отплясывать, заканчивается ассамблея.

И вот наконец Петр удаляется. Радостно вздыхают истомленные бояре («вельможи» – так их теперь принято называть). Только приготовились отправиться по домам, глядь – Царь возвращается! Объявляет, что по пути понял: недоплясал. И бояре продолжают веселье, и с ними отплясывают жены – вчерашние теремные затворницы.

Но на ассамблеях не только танцуют. Там смертно пьют вместе с молодым Царем. И кто-то после ассамблеи отправляется под стол, а кто-то и в могилу. Что делать, хочешь быть у Государя в фаворе – учись плясать и смертно пить.

Более того, ассамблеи – эти пьяные танцульки – соседствовали с неким удивительным сборищем знатнейших вельмож…

Всешутейший, всепьянейший и воистину – сумасброднейший собор

«Царь Петька», или «Антихрист», как его часто звали в народе, после этих таинственных сборищ устраивал шествие участников Собора. Люди, глядя на это шествие, возглавляемое грозным Царем, только испуганно крестились…

Молодой Петр создал этакую раблезианскую пародию на религию – на православие и на католичество – Всешутейший, всепьянейший и сумасброднейший Собор.

Собор возглавлял князь-папа, которого выбирали кардиналы. Иногда папа носил титул патриарха – тогда его выбирали архиепископы (прежние кардиналы). Выборы сопровождались «шутейными церемониями».

Помня легенду о женщине, ставшей Папой, у избранного проверяли половой орган. «**й» – наше любимое народное слово, мы найдем в именах элиты Собора: «Пахом, пихай **й Михайлов» – это царь. «Изымай **й» – это сводный брат царя, незаконный сын «Тишайшего» Мусин-Пушкин… Был и «Почини **й» и прочие.

После проверки новоизбранного Папу сажали в чан, полный пива и вина, а участники – вельможная элита, раздевшись догола, пили это зелье из чана, где плавал голый избранник и спьяну мочился. Роль шутовского князь-папы и Патриарха исполнял русский Вакх – полоумный от постоянного пьянства бывший учитель малолетнего Петра стопудовый Никита Зотов… Сам Петр всего лишь служка в этом Соборе – смиреннейший протодиакон Пахом Пихай**й Михайлов.

Матерный язык – язык Собора… Все только им и разговаривали. В Соборе рождалось постыдное словесное ожерелье – «Большой и Малый Загибы», состоящие из одних матерных слов. Большой загиб состоял из 360 бранных слов… «Мать твою ***ть поперек **пы, грушу тебе в ***ду, гвоздь под…****ок и ведьму в **пу и т. д.

Во времена Сталина, почитателя Петра, русский писатель граф Алексей Толстой («красный граф», как его называли в СССР) был знаменит тем, что мог повторить малый матерный загиб. И обожавший мат Сталин высоко ценил это искусство.

«Царь Петька», или «Антихрист», как его теперь часто звали в народе, после окончания заседания Собора обычно устраивал шествие его участников. И люди, глядя на шествия с трудом держащихся на ногах соборян, возглавляемых грозным царем, только испуганно крестились.

К мужскому Собору примыкал женский Сумасброднейший монастырь, куда входили дамы из знатнейших фамилий. Они называли себя «мона***нями». И так же непотребно выбирали игуменью, и так же матерились и смертно пили. В результате все будущие императрицы в XVIII веке (кроме Екатерины II) замечательно ругались, причем самыми постыдными словами.

Герцен писал, что допетровская Россия преобразилась в новую Россию через публичный дом.

Пьянство на ассамблеях и в Соборе требовало отменного здоровья. От пьянства, «столь великого, что невозможно описать… многим случалось от того умирать», – вспоминал современник, князь Куракин. Уцелевшие после встреч «с Ивашкой Хмельницким», как именовал попойки Петр, порой болели по нескольку дней. Но сам Государь после заседаний Собора поутру просыпался свежим, бодрым и как ни в чем не бывало принимался за работу.