философии, особенно на современном этапе. Благодаря тому, что есть такая личная тайна, я даже могу придумать свой собственный тайный, частный язык, который бы соотносился с моими внутренними состояниями и который никто другой бы не понял. Более того, наш обычный язык вообще представляется неким подобием такого частного языка. Ибо с учетом концепции языка, о которой шла речь выше (то есть идеи, что слово имеет смысл только тогда, когда обозначает какую-либо сущность), можно было бы утверждать, что слова имеют смысл благодаря своей связи с внутренними ментальными состояниями, эмоциями, образами, идеями и т. п. Смысл слова, таким образом, можно истолковать как нечто частное, тайное, доступное только самому говорящему; это опять же скорее естественное предположение, имеющее огромное историческое значение. Возьмите, например, Локка и его «Опыт о человеческом разумении» (1690): «В своем первичном или непосредственном значении слова обозначают только идеи, имеющиеся в уме того человека, который пользуется этими словами… и слова в качестве знаков никто не может употреблять непосредственно ни для чего, кроме как для своих собственных идей»[254]. Шалтай-Болтай из «Алисы в Зазеркалье» говорит об этом более прямо: Когда я беру слово, оно означает только то, что я хочу, не больше и не меньше»[255].