Вестоницкая Венера

Копчем остался у нового костра. Сидя на камне, он подкладывал в огонь поломанные ветки и ненужные обломки костей и смотрел на сизый дым. Его клубы подымались вверх, тая в вышине.

Он просидел у костра целый день, и теперь все племя знало, что Копчем – новый хранитель огня, хотя вслух этого так никто и не сказал. Помощником у него Огнош, мальчик годом помладше. Женщины натаскали целую груду дров, так что Копчем может спокойно предаваться раздумьям.

У огня есть огромная сила. Он всех способен одолеть. Прогоняет зверей. Жарит мясо. Согревает. Без огня нельзя пережить зиму… а ведь еще чуть-чуть – и племя бы его лишилось! Глина душит огонь. И дождь может залить костер у забывшегося племени. Пламя надо беречь, охранять. Если оно погаснет, его уже не оживить.

Отныне Копчем будет старательно оберегать огонь. Его костер никогда не погаснет. Ведь это огонь его матери, Нианы. И она тоже никуда не исчезнет. Она внутри этого огня. Пока пылает пламя, пока вздымается кверху белый дым, Ниана жива и поднимается вместе с ним к небу над огнем, взятым с ее могилы.

Копчем подбросил в костер очередную охапку хвороста и залюбовался повалившими от него клубами дыма.

Вот ведь странно: он только что положил дрова в огонь – а их уже нет. Остались лишь зола да дым в вышине. Удивительное превращение! Никто такого не понимает. В точности как у человека: тело лежит недвижно, а дух поднимается вверх и в конце концов тает. Тогда говорят: «Он умер!» Дух расстался с телом, как дым с дровами, и никогда больше не вернется. Кто умер, тот не дышит.

Счастливо племя, обладающее огнем. Взрослые охотники рассказывали, как однажды во время трудного путешествия их племя лишилось огня, когда переходило речку. Охотник, который нес тлевшую головешку, упал в воду – и огонь утонул. Какая же страшная пора настала тогда для всех людей! Много дней и ночей миновало, прежде чем встретилось им другое племя и поделилось своим огнем – за целые кипы шкур. В ту лютую зиму не один человек погиб от холода, диких зверей или недуга, прятавшегося в сыром мясе. Беда без огня!

А если бы и у того, другого племени огонь погас? А если бы наше племя встретило племя без огня или вообще вражеское? Так и остались бы наши люди без огня и в окружении всяческих несчастий…

К спокойно пылавшему костру подошел Укмас с куском мяса. Он немного побил его зубровой костью, а потом выгреб из огня раскаленный камень и положил мясо на него. Сел к «печке» и ждет, пока еда приготовится. Обхватил скрещенные ноги руками, склонил голову к самым коленям. Волосы, связанные ремешком, пучком торчат вверх.

Охотник жестом указал на беспорядок вокруг костра. Огнош тут же схватил несколько хвойных лап и принялся сметать поближе к огню потухшие угольки. Копчем тоже подтолкнул палкой несколько крупных головешек. Он был рад, что Укмас не надавал им подзатыльников, как это сделали бы, рассердившись, другие охотники: ведь кто-то запросто мог бы наступить или даже сесть на непотухший уголек. Вот почему вокруг костра должно быть чисто, никаких тебе головешек и тлеющих веток.

Укмас не обращает больше на мальчишек внимания.

Копчем откашлялся и плюнул – как можно дальше. Он видел, что так делают взрослые охотники. А потом сказал Укмасу:

– Без огня жить нельзя. Огонь всегда рождается от другого огня.

Укмас молчит, не сводит глаз с куска мяса, которое уже подрумянилось.

Копчем ткнул пальцем в сторону своего замечательного костра:

– Дождь на огонь – огня нет. Никакого огня нет. Нигде нет огня – что делать?

Охотник его точно не слышал, только косился изредка. Прикидывал, достойно ли будет вступить в серьезный разговор с таким молокососом. Экая дерзость для мальца – первым обратиться ко взрослому охотнику!

Однако Укмас все же заговорил – после долгих раздумий. Наверное, ему пришлось по душе мальчишеское любопытство.

– Огонь – великое чудо. Копчем молодой, но уже знает, что от кремня отлетают искры. Кремень и камень – хрусть-хрусть! – и летают искры. В кремне огонь – но зажечь искрой трудно. Этого не умеет никто – только великий старейшина Седой Волк. Но Седой Волк уже не вождь племени. Он не добывает огонь. Седой Волк покинул свое племя. Много зим назад…

Слова давались охотнику с трудом. Он долго подыскивал их – те, что могли выразить его мысли. Иногда так и не находил – и тогда приходилось объясняться жестами. Давно Укмас не произносил столь длинной речи. Даже утомился. Перевернул свой кусок мяса на камне и опять склонил голову к коленям.

Копчему было о чем поразмышлять. То, что от кремня летят искры, знает любой ребенок. Копчем и сам видел это много раз, когда охотники точили ножи, скребки и острия стрел. Он тоже делал себе ножики для мяса или скребки для шкур и замечал отлетавшие от кремня искры. Их бывало множество, но они ничего не поджигали. Да, это правда, что в кремне сидит огонь, однако лишь Седой Волк знал тайну добычи его из искр. А Седого Волка давно нет в живых – Копчем его даже не помнит.

Укмас насадил мясо на обломок кости и ушел к своему шатру.

Копчем швырнул камень обратно в костер и подложил туда дров.

Вдалеке послышался свист Бельчонка. Это было явное приглашение поиграть. Копчем поднял вверх руку в знак того, что не придет – не может. Он должен исполнять свой долг.

– Огнош, принеси осколки кремня!

Мальчик побежал к скале, под которой охотники обычно занимались изготовлением каменного оружия и всяческих инструментов, и подобрал несколько кусков кремня.

Копчем выбрал самые большие. Начал бить их друг о друга. Смотрел на искорки, пробовал поймать их сухим мхом. Пламя не показывалось. Не знает Копчем его секрета…

Женщины опять принесли запас дров. И прогнали Копчема и Огноша прочь. Теперь возле костра будут сидеть они. Им надо коптить и сушить остатки зубрятины и готовить мужчинам еду.

Трещотка и Крушанка пошли к яме, где хранились запасы мяса. Она была совсем рядом, в нескольких шагах от старого кострища, ставшего могилой для Нианы.

– Что это? – Крушанка удивилась, заметив, что лапник, прикрывавший яму, разбросан. Она откинула ветки и всплеснула руками.

Трещотка, взвизгнув, принялась хлопать себя по бедрам.

От костра прибежали женщины, заглянули – в пустую яму. Ни единого кусочка мяса! Только какие-то крошки на самом дне.

– Нет мяса! Ох, ох!

Причитания женщин услышали охотники и тоже помчались к яме. Яма опустела!

Мужчины с покрасневшими от гнева лицами скалились, скрипели зубами, кричали, высоко подпрыгивали.

Мамонтенок внимательно оглядел землю вокруг ямы, опасаясь, что охотники все тут затопчут, и нашел отпечатки широкой лапы, похожей на медвежью, но поменьше.

– Росомаха! – воскликнул опытный Мамонтенок.

– Росомаха! Росомаха! – кричали мужчины и женщины и хором проклинали ночного вора.

Все знали этого ловкого зверя, безбоязненно проникавшего куда угодно – даже в человеческое стойбище, даже в шатры с их спящими обитателями – и пожиравшего все съестное.

Племя осталось без обеда.

Кто сторожил мясо в эту ночь? Плохие сторожа! Они не заметили, что вор пробрался в становище! Пускай немедля отправляются на охоту! Горе им, коли воротятся без добычи.

Вопли ярости неслись над стоянкой вестоницких ловцов.

Двое провинившихся сторожей уходят понурившись, осыпаемые градом насмешек.

Почти тут же Мамонтенок, Волчий Коготь, Укмас и еще несколько хороших охотников вооружаются дубовыми и ясеневыми копьями, а также острыми, с гладкими рукоятями топорами. Они тоже отправляются на охоту, не полагаясь на неудачливых сторожей.

Племя нуждается в новых запасах. Иначе – голод.

Ньян с самого утра сидит перед своим шатром, не обращая внимания на поднявшуюся суматоху. Возможно, он даже не знает о коварной росомахе.

Перед Ньяном лежит на плоском камне кучка глины – он лепит из нее какую-то фигурку. Дважды уже он швырял ее оземь, потому что ничего у него не получалось, и вот теперь – третья попытка. На этот раз он добавил в глину горсть растертых в порошок костей мамонта. Они во множестве валяются вокруг шатров, и Ньян раздробил их, положив на заячью шкурку. Прокаленные в огне кости поддавались легко, так что Ньяну даже не пришлось слишком сильно бить по ним камнем. Возле него воткнут в землю рог зубра, наполненный водой.

Фигурка высотой в пядь напоминает человека: голова, толстое тело, две ноги до колен. Руки лишь чуть обозначены, а вот с туловищем Ньяну пришлось повозиться. Он работает тонкой костью, тщательно разглаживая поверхность фигурки и время от времени смачивая ее водой. Особенно выделяются большие груди. Острием палочки мастер намечает пупок. На голове – две косые полоски: это глаза. Вот теперь готово!

Подошел Копчем и с интересом вгляделся в фигурку. Ньян взял ее, вытянул перед собой руку и удовлетворенно осклабился.

– Мама! – воскликнул Копчем.

Он узнал Ниану.

Отец кивнул и понес фигурку к костру – обжечь. Откинул в сторону несколько горящих поленьев, веткой вымел из получившейся ямки угольки, чтобы они не впились в сырую глину, и уложил на чистое место свое изделие. Сырость быстро испарялась, так что от фигурки даже повалил белый дымок. Жар сделал фигурку твердой и слегка красноватой.

Копчем вызвался последить, чтобы никто ненароком не повредил фигурку. Он опять взял на себя обязанности хранителя пламени. Скоро и Огнош прибежал: ведь женщины давно отошли от костра, потому что жарить им было нечего, и огонь никто не оберегал.

Ньян тоже это заметил и принялся браниться. Нельзя оставлять костер без присмотра!

Вот так оно и бывает, когда каждый в племени делает что заблагорассудится. Ньян ругался в голос, чтобы все его слышали. Никакого порядка! Сторожа – ротозеи, племя лишилось запасов мяса, на охоту все ходят, когда захотят и куда захотят, рыбу никто не ловит, шкуры плесневеют и портятся, лукошки, где должны храниться ягоды на зиму, пусты…

Некоторые охотники, согласные с Ньяном, присоединились к нему. Они отлично понимали, что нельзя племени без вождя, который был бы таким сильным и строгим, что – пускай даже и насилием – добился бы послушания.

Прежний старейшина доказал свое право командовать, победив в схватках всех мужчин-соплеменников. Когда же его растоптал раненый мамонт, никто не занял место старейшины – не нашлось в племени подобного силача. Любая попытка кого-то из мужчин стать предводителем проваливалась. Привыкшие к воле охотники не хотели никому подчиняться. Они готовы были склониться лишь перед сильнейшим – ум в расчет не принимался.

Плохо придется племени, если начнутся среди его членов ссоры и раздоры!

Женщины в подобные споры не вмешивались, но криками выражали свое согласие с жалобами и нареканиями мужчин. Они чувствовали, что племени грозят беды и голод.

– Ньян, стань главным! – крикнули сразу несколько охотников, жестами предлагая всем прочим согласиться на это.

Ньян усмехнулся и ответил:

– Ньян – не старейшина, у Ньяна нет женщины. У Ньяна будет женщина – Ньян старейшина!

Все поняли, что Ньян отказывается возглавить племя. К тому же, добавил он, не все члены племени сейчас в стойбище. Другие охотники обидятся, если такое важное дело решится без них. Они начнут возражать, и тогда не миновать нового разлада.

После этого мужчины решили обсудить все вечером, у общего огня, а пока занялись разными делами. Одни чинили и точили кремневые ножи, другие мастерили копья и обтачивали их острия, думая о завтрашней охоте.

Ньян ушел в свой шатер и стал заниматься кое-чем непривычным: уборкой. Мужчина вынес из шатра все шкуры, чтобы они проветрились; некоторые оказались заплесневевшими. Среди них завалялся большой широкий нож, сделанный из ребра мамонта. Ньян взял его за рукоятку, взмахнул над головой, да так быстро, что даже свист раздался. Потом присмотрелся к оружию повнимательнее и понял, что неплохо бы заточить его о камень.

Не раздумывая, охотник сделал это, а потом уселся за шатром на траву и принялся острым осколком кремня выцарапывать что-то на гладкой поверхности ножа. Так это же зубр, пасущийся на лужайке! Ньян перевернул нож, провел вдоль него длинную черту и изобразил на двух ее концах по лошадиной голове. Работая, он хрипло напевал что-то. Охотник был явно доволен.

Женщины, глядя на Ньяна, тоже вытащили из шатров шкуры и, греясь на солнышке, начали украшать свою одежду. Они пришивали к кожаным фартукам ракушки и разноцветные шнурки. Пользовались они для этого толстыми нитями из оленьих жил. Сначала надо было проткнуть кожу кремневым шилом, а потом протянуть сквозь отверстие гладкую костяную иглу. Расстояние же, если было нужно, они измеряли расставленными пальцами.

Когда женщины трудятся, они непременно поют:

 
– Ганга – а – га —
йа – га – а!
 

Девушки вторят этой песне такими же монотонными высокими голосами:

 
– Айяя – айяя,
ойяя – ойяя!
 

Они могут петь так все время, пока заняты работой.

Копчем принес отцу обожженную в огне и уже остывшую статуэтку. Она вышла хорошей, не треснула от жара.

Ньян намазал ее жиром и растер по ней чуточку пепла, а потом повесил в своем шатре^[9]. Теперь жена всегда будет с ним, и он не останется в одиночестве.

Ближе к вечеру вернулись охотники. Добыча их оказалась небогатой: две лисицы, которых редко кто ест, да олененок.

Мамонтенок с товарищами принес двух сурков с Павловских гор, двух некрупных зайцев и нескольких куропаток.

У вечернего огня шел разговор о новом предводителе. Причем шел весьма бурно. Мужчины в один голос жаловались на дурные порядки в племени, но немедленно начинали ссориться, когда кто-нибудь предлагал способ все поправить. Охотники соглашались с теми, кто говорил о необходимости выбора нового вождя, но стоило лишь прозвучать какому-нибудь имени, как тут же поднимался страшный гвалт. Недостатки находили у любого.

– Этого не хотим! – всякий раз кричали охотники.

Никто не хотел слушать соплеменников и подчиняться решениям других охотников. Каждый защищал то, что сам считал единственно верным. Все сердились, перебивали друг дружку, говорили одновременно, так что скоро собрание стало напоминать свору громко лающих псов. В конце концов все разбрелись по шатрам, не приняв никакого решения. Из некоторых жилищ долго еще слышалось недовольное бурчание тех, кто никак не мог забыть, что, как он хотел, не вышло.

– Я сторожу ночью! – заявил Мамонтенок оставшимся у костра охотникам. Он страшно злился на росомаху и хотел нынешней ночью выследить ее. – Кто со мной? – спросил он.

Тут же поднялся старый Лохмач и подошел к Мамонтенку.

Острый на язык Визгун крикнул от своего шатра:

– Лохмач сторожит? У росомахи радость!

Но на эти злые слова внимания никто не обратил. Все знали, что Визгуна лучше не трогать.

Копчем с верным Бельчонком притащили несколько шкур и устроились перед шатром Ньяна. Они тихо переговаривались – тоже хотели поохотиться ночью на росомаху. Даже приготовили новые копья с острыми костями на концах.

Стойбище засыпало.