Он ненавидел рациональность Женевьев. Разделение ею жизни на реальность и секс. Ему неприятно было ханжество Женевьев, отказывавшейся на улице или в гостиной среди бела дня вспоминать об их совместных постельных развлечениях. Для Оскара постель и жизнь были одно целое, и его кожаные доспехи, когда он их снимал, вовсе не лишали его сексуальности, желаний и импульсов. Женевьев же, встав с постели, сразу же превращалась в строго социальное существо.