И вдруг случилось невероятное. Большевики, собравшиеся на десятый съезд, объявили о «Новой экономической политике». Начитавшиеся за годы революции и Гражданской войны, всевозможных декретов, московские жители поначалу не поняли, чем это им грозит.

Привыкшие к тому, что любой декрет новый власти был направлен на разорение жителей, многие в испуге притихли. Но не все. Откуда взялись эти лихие люди? Как сумели они сберечь состояние, после бесконечного чекистского «Лечения от золотухи», одному Богу известно.

Но вынули золотые червонцы и камушки из закромов и пустили их в дело.

В момент как грибы после дождя, появились котлетные, пельменные, пивные, пекарни, булочные, рестораны магазины.

И уже московский обыватель мог купить теплую сайку или бублик к вечернему чаю, побаловать себя конфетами. Правда, стоило это весьма прилично.

Трамвай «А» натужно поднимался от Сретенки к Мясницкой.

В вагоне было полутемно.

Половина стекол выбита и окна заделаны фанерой.

– А когда-то это «серебряной линией» называлось, – тяжело вздохнул человек в синей обтрепанной чиновничьей шинели и фуражке со следами знака на околыше и кокарды на тулье.

– Мало ли, что когда-то было.

Ответила ему бывшая дама в вытертой бархатной шубке, прижимавшая к животу огромную корзину, плотно закрытую тряпкой.

– «Серебряная», – передразнил сидевший в углу мужик в темной куртке и старой гимназической фуражке.

– Буржуйские воспоминания. Вот вы товарищ... – повернулся он к соседу.

Оглядел его критически.

На скамейке сидел человек лет тридцати, гладко выбритый, в старорежимном пальто в мелкую клеточку и пушистой серой кепке.

– Я готов на медной линии ездить. Только чтобы вагоны всегда ходили, свет горел и окна вставлены были.

– Ишь ты, – зло заметил человек в куртке, – как при старом режиме хотите.

Трамвай внезапно остановился и заскользил назад.

Кондуктор бросился на площадку и начал крутить колесо тормоза.

С грохотом отодвинулась дверь, высунулась голова вагоновожатого.

– Все, приехали, линия обесточена. Так что, господа, граждане, товарищи, придется вам дальше пешком шагать. Кому далеко, идите вдоль путя, как ток дадут, я вас догоню.

– Безобразие!

– Когда ж это кончится!

– Нет в Москве порядка!

Пассажиры начали покидать трамвай.

– А при старом режиме, милейший, – сказал человек в кепке соседу, – такого не было. Значит надо у него заимствовать все хорошее.

– Ты пропаганды оставь. Мы, рабочие, этого не любим.

– Не любишь, шагай пешком.

У дома страхового общества «Россия» человека в кепке остановил милицейский патруль.

Три человека в серых шинелях и синих каскетках.

Двое с драгунскими карабинами. Старший с наганом на поясе.

Рядом болтался придурок в гимназической фуражке.

– Ваши документы, гражданин.

Человек в кепке вынул из кармана крупную коричневую книжку.

– «Рабочая газета»…Леонидов Олег Алексеевич, заведующий московским отделом. Так, в чем дело, товарищ Леонидов?

– Я пытался этому гражданину разъяснить смысл ленинских слов, что, строя новый мир, необходимо брать все лучшее от старого. И если бы такие, как этот бдительный товарищ поняли ленинские мысли, трамвай не остановился бы на полдороги. Я прав?

– Конечно. Можете идти, товарищ Леонидов, мы ваши заметки про всякое головотяпство с удовольствием читаем.

– Спасибо, товарищи.

Олег Леонидов зашагал в сторону бульвара.

Он перешел улицу, свернул на Чистопрудный бульвар.

Осень. Скупая московская осень хозяйничала здесь.

Под ногами шуршали листья, которые уже давно никто не убирал.

Слабый ветерок тянул их по аллеям.

Леонидов остановился.

Закурил.

Ветер сбивал с деревьев остатки листьев и они медленно кружили в воздухе, как немецкие аэропланы «Таубе».

Леонидов поймал один лист.

Растер его на ладони, понюхал.

Господи! Как это давно было, всего шесть лет прошло, а кажется целая вечность.

На Чистопрудном бульваре горели дуговые фонари, играл военный оркестр. Налетел ветер, закружились падающие листья.

Леонидов поймал один, растер, понюхал.

Лист пах горечью увядания.

– Чем пахнет, – засмеялась Елена.

– Увяданием.

– На то и осень.

– Ты права.

На них оборачивались. Замечательная пара. Молодая, но уже знакомая по экрану и сцене артистка Елена Иратова в голубом пальто, отороченным белым мехом и модный журналист в полувоенной форме «Союза городов», бесстрашный военный корреспондент. Так о нем писали в журнале «Нива».

В эту позднюю, но ясную осень, настоящую московскую. Когда дворы и переулки горели пожаром увядающей листвы, на Олега Леонидовича, словно волна наплыла любовь.

А главное, что чувство это было взаимным. Они были молоды, красивы и счастливы. Да и удача развернула над ними свои сияющие крылья.

Это был самый счастливый октябрь в его жизни. Самая счастливая осень.

Как же давно это было. В другой жизни, в другой стране.

Леонидов закурил.

Сумерки спустились на город.

Пора. Нужно сегодня обязательно выиграть. Деньги нужны.

И снова пошел сквозь московскую осень.

Он ушел с бульвара, свернул в Телеграфный переулок, потом в проходной двор.

Типичный московский двор. С голодными котами да дикой грязью помоек.

Прошагал по нему и вошел в Банковский переулок.

Он зашел в подъезд некогда доходного дома, поднялся на второй этаж.

На лестнице, чуть выше появились две тени.

Двое в шинелях подошли к Леонидову.

Один щелкнул зажигалкой.

– А, господин репортер. Просим, просим, сегодня игра крупная. Писатель Арнаутов серьезно играет.

Человек в шинели достал ключ и отпер дверь.

Подпольный игорный дом.

В коридоре было относительно светло. Горели четыре керосиновые лампы трехлинейки.

Навстречу гостю вышел хозяин заведения Лапшин.

– Здравствуйте, Олег Алексеевич.

– Здравствуйте, любезный господин Метельников.

– Ну, зачем же так официально. Прошу. Раздеваться не надо, у нас прохладно.

В углу красовалась буфетная стойка.

– Чем порадуете, Сергей Владимирович?

– Колбаску привезли домашнюю из Талдома, сало копченное, морс клюквенный.

– И все? – удивился Леонидов.

– Его величество спирт. На рынке бутылка 12 тысяч рублей. А я достаю со склада по восемь.

Они подошли к буфету.

– Андрей, дорогому гостю клюковочки и бутерброд с колбаской…

– И огурчик, – Леонидов взял лафитник, – ваше здоровье.

Он выпил спирт, разведенный клюквенным морсом.

Крепка была клюковка.

Леонидов закрутил головой, зажевал огурцом.

Дожевывая бутерброд, спросил:

Что с меня?

– За счет заведения, – добро улыбнулся Лапшин-Метельников.

Он стоял рядом, во фраке с атласными отворотами, в галстуке-бабочке.

Волосы расчесаны на прямой пробор, только шрам на щеке напоминал о прошлом.

– Спасибо, Сергей Петрович.

– Как же, как же, мы порядок знаем, господа из сыскной и репортеры – наши дорогие гости. Слава Богу, что сыскари к нам не наведываются.

Лапшин давно знал Леонидова. Еще с тех золотых времен, когда был в банде «Корейца».

К Леонидову все питерские и московские громилы относились с большим уважением. Дима «Кореец», человек никому не верящий, тайно встречался с репортером и делился с ним информацией. Потом они читали статьи Леонидова и дивились собственной лихости.

Лапшин знал, что Леонидов прекрасно осведомлен о том, что он был в банде Сабана. Почти о всех делах этой банды знает, но никогда, хотя имеет тесную связь с сыскарями, словом не обмолвился о людях снабжающих его информацией из уголовного мира.

Вот и сегодня здороваясь, называя фамилию Метельников, журналист, чуть улыбнулся.

Если Леонидов пришел играть, значит, он ничего не слышал тревожного. Никто не хочет попасть к чекистам на подпольной мельнице.

Видимо пока тишина. Но Лапшин был человеком тертым и знал, что тишина весьма обманчива. Пора, пора закрывать дело. Вложить советские деньги в золото и камни и рвануть в Финляндию.

В Питере у него были надежные люди, для которых пересечь границу дело плевое.

Пора.

Но жадность, которая губит фраеров и его могла не пожалеть.

Жалко, уж больно хорошо дела пошли.

Проходя в комнату, где шла игра, Леонидов посмотрел в окно.

Темно.

Только слабые точки огоньков.

Москва во тьме.

В комнате Олег подошел к кассиру-артельщику, сделал вступительный взнос.

– За каким столиком польский банчок?

– За вторым, Олег Алексеевич. Сегодня день игровой, карта не лошадь – к утру повезет.

Олег осмотрел зал и увидел всклокоченную голову Арнаутова. Там играли в баккара.

На столе высилась куча денег.

Леонидов подошел к столу.

Банкомет во френче, но с галстуком-бабочкой, метал талию.

Карты летали над столом.

Вот туз лег рядом с игроком.

– Банк, – радостно крикнул он и потащил к себе кучу бумажных денег.

Леонидов сел за стол, достал деньги.

– Ставка – пятьдесят косых, – объявил банкомет.

На стол легли деньги.

Банкомет пересчитал их, отложил несколько купюр.

– Десять процентов в счет заведения.

Он разбросал карты.

Леонидову досталась семерка.

Банкомет кинул первую карту ему.

Семерка.

– Банк, – сказал Леонидов и потянул к себе деньги.

МЧК

Начальник уголовного отдела МЧК Мартынов оглядел сотрудников.

– Сегодня, на мельнице в Банковском переулке, будут играть Савося и Ленчик. Через два часа, что б все были готовы, нужно их свинтить. Понятно?

Мартынов встал, поправил гимнастерку.

Он был высок, тонок в талии.

– А теперь, товарищи, я хочу вас познакомить с новым сотрудником. Александр Иванович Николаев.

Сидевший в углу человек в пиджачной паре поднялся, наклонил голову.

– Товарищ Николаев прикомандирован к нам от Уголовно-розыскной милиции. Он крупнейший специалист по московским жиганам.

– У меня вопрос к товарищу Николаеву, – вскочил со стула чекист в фасонистом френче и кавалерийских галифе с леями.

– Слушаю вас.

Николаев вежливо наклонил голову.

– Вы при старом режиме в полиции служили?

– Точно так. Был чиновником для поручений Московской сыскной полиции. Имел чин надворного советника.

– Леша, – Мартынов поднял руку, – Александр Иванович один из лучших криминалистов России.

– А царские ордена имели? – не унимался Леша.

– Безусловно. Даже золотые часы из императорской канцелярии.

– Покажи, Александр Иванович, – попросил один из чекистов.

– Увы, не могу, в прошлом году обменял их на спирт и крупу.

Все захохотали.

– Если вопросов больше нет, – продолжал Николаев, – я хотел бы сделать сообщение.

Он посмотрел на Мартынова. Тот кивнул головой.

– Товарищи…

Николаев на секунду запнулся.

– Давай, давай, Александр Иванович, – подбодрил его Мартынов, – понимаю, с непривычки.

– Товарищи, – продолжал Николаев, – по поручению Федора Яковлевича я отработал мельницу. Держит ее Сергей Петрович Метельников. Это по документам.

Я заслал туда своего агента и тот выяснил, что Метельников на самом деле – Лапшин Афанасий Петрович. Кличка Афоня Нерченский, один из самых авторитетных Иванов уголовного мира Москвы.

– А почему у него такая кличка?

– В 1913 году я с коллегами из Питера занимался бандой Корейца. Если кому интересно, я потом расскажу. Банду мы взяли. Корейцу присяжные отмерили казнь через повешение, а Лапшину отгрузили двадцать лет каторги. Отправили в Нерченск. А он через год сбежал.

– Орел, – засмеялся один из чекистов.

– В девятнадцатом году, – продолжал Николаев, – мы разгромили банду Сабана. Разработку по Сабану вел я и выяснил, что Лапшин – один из активных участников банды. Но ему удалось уйти. От налетов отошел и открыл подпольную мельницу. Поэтому прошу Лапшина взять живым. У меня на него есть виды.

– А вы с нами пойдете?

– Обязательно.

– Все, – скомандовал Мартынов, – час на отдых и проверку оружия. Собираемся в дежурке.

Все вышли из кабинета.

– Александр Иванович, мы сейчас с вами знатного чайку попьем. Только я кого-нибудь за кипятком пошлю.

Чекист в ладном френче и кавалерийских галифе зашел в пустой кабинет, поднял трубку телефона.

– Барышня, 22-15 прошу.

К Лапшину подошел буфетчик.

Аппарат звонит, хозяин.

Лапшин вошел в комнату, поднял трубку.

– Да.

Дядя Семен, – сказал чекист, – через два часа вам харчи привезут.