Евтрапел не любил торопиться, а брил щеки и подбородки своих клиентов с чувством, с толком и с расстановкой. Поэт Марциал сочинил по этому поводу не лишенное остроумия четверостишие:

Он больше говорит, чем бреет…
Но так ведь много в том вреда!
Одну щеку обрить успеет,
А на другой – уж борода.

Цирюльня Евтрапела была одной из образцовых и наиболее посещаемых в Риме заведений подобного рода. Цирюлен в Риме было очень много, так как заботливость римлян о внешности возведена была в культ.

Особенной приманкой для посетителей цирюльни Евтрапела была говорящая сорока, которая умела подражать человеческой речи, реву животных и даже звукам музыкальных инструментов. По особому знаку хозяина она тотчас же произносила целую похвальную речь императору Домициану. И Евтрапел никогда не упускал случая дать ей этот знак, когда клиент его был сенатор, верховный жрец или даже всадник. Толпа щеголей всех званий и сословий наполняла цирюльню счастливого брадобрея, и надо сказать, что умная птица немало способствовала его славе, хотя и вполне заслуженной им самим.

Матроны, законодательницы мод и красоты, никогда не проходили мимо этой лавочки без того, чтобы не остановить перед ней свои носилки, возок или те изящные, украшенные шелком и запряженные быстроходными конями колесницы, которыми они правили сами.

Щеголи не знали более ловкого брадобрея. Никто лучше его не мог завить волнистые кудри или выжечь легкий пушок на щеках, руках и ногах. Его пемза была так мягка, что сообщала коже лоск слоновой кости. Сестерции так и падали в его денежный ящик, увеличивая богатство предприимчивого брадобрея.

Выходя из цирюльни Евтрапела гладко выбритым и раздушенным, всякий щеголь мог спокойно показаться и в портиках, и на площади, или Аппиевой дороге с тем отпечатком изящества и изысканного вкуса, который всегда привлекал взгляды, вызывая зависть и восхищение.

Для женщин у Евтрапела находились те тысячи тонкостей дамского туалета, которые было так необходимы каждой красавице, которые бесполезно было бы искать в других местах.

Только у Евтрапела можно было найти парики всех оттенков, от белокурого до жгучего цвета черного дерева. Ремень из белой и тонкой кожи, узко обтягивавший изящную ножку женщины в нежной обуви, был белее и тоньше у Евтрапела, чем у других брадобреев. Ягоды плюща, кассии и мирры делали дыхание приятным.

Поблекшая кокетка иной раз обращалась к Евтрапелу, чтобы восстановить какими-либо мазями или красками отсутствующие брови и блеск уже тусклого взора, и все тогда говорили, что сама Венера будто позаботилась провести тонкую и черную линию, которая придавала оттенок цвету и свежесть лицу.

Все эти заботы Венеры о красоте представительниц «прекрасного пола» хранились, однако, в алебастровых и оловянных сосудах Евтрапела, который продавал их на вес золота, строго оберегая себя от подражаний со стороны любителей наживаться за счет недостатков ближнего.

Храмы Венеры реже посещались римлянками, чем лавка Евтрапела, которая была совсем не хуже тех же храмов, откуда можно было выйти лишь с одними надеждами. А этого было слишком недостаточно.

У Евтрапела, впрочем, были и недостатки, не как у мастера, а как у человека.

Он был нагл, тщеславен и болтлив, каким не был ни один брадобрей в Риме. Если бы вы имели несчастье ему не понравиться, то он не станет и возиться с вами, а пошлет вас к Пантагату, одному из его соперников, которому Марциал посвятил надгробную надпись в стихотворной форме, к Корацину, Харидему, Бакарру или еще лучше к Филиппу или Калпетину, брадобреям более или менее известным, но у такого знатока, как Евтрапел, вызывавшим лишь улыбку на устах и заставлявшим его пожимать плечами, как только заходила речь о них в его присутствии.

Если, наоборот, ваша особа ему нравилась, было и того хуже!

Все городские слухи, все политические новости, сплетни о рождении, свадьбе, разводах, похоронах, подробные известия об играх и, наконец, даже плутни рабов и подлоги барышников – все это он передавал нам с такой поспешностью и увлечением, что не было никакой возможности сдержать потока его слов.

Евтрапел излагал все это с большей подробностью, чем любая газета, и всегда с особенным удовольствием старался доказать свою осведомленность. Эпиграмма Марциала оказывалась справедливой в буквальном ее смысле.

Поэт с присущим ему юмором изобразил Евтрапела, застав его, по всей вероятности, в один из моментов такого наплыва неистощимой говорливости.

У Евтрапела, с виду столь веселого, откровенного, общительного, была своя тайна, которая, пожалуй, и отравляла иногда существование цирюльника, жившего открыто и нисколько не стеснявшегося посторонних взглядов. Под вечер, когда в цирюльне, казалось, стоял еще дневной шум и слышны были разговоры, Евтрапел удалял обыкновенно своих помощников брадобреев, всех этих выщипывателей волос, торговцев духами и сильную сирийку, единственную женщину-рабыню среди холостых людей, и оставался один.

По какому-то условленному знаку в цирюльне являлся таинственный посетитель, который лишь далеко за полночь оставлял Евтрапела и прекращал с ним длинные разговоры.

Но на какую тему? Кто он и о чем они беседовали во время этих ночных свиданий?

Заинтересованные соседи Евтрапела, несмотря на все свои усилия, не могли ничего открыть и разузнать о тайне цирюльника.

Евтрапел и незнакомец и теперь сошлись, по своему обыкновению, в наиболее отдаленном месте цирюльни и говорили вполголоса, Снаружи под окном послышался какой-то шум. Лица брадобрея и посетителя выразили беспокойство, которое, однако, вскоре исчезло, так как звук голоса показался Евтрапелу хорошо знакомым. Этот шум сопровождался несколькими отчетливыми ударами в стенку лавки, и чей-то голос усердно звал его: «Евтрапел! Евтрапел!»

– Это Гургес, могильщик, – сказал незнакомцу брадобрей. – Он принес мне некоторые нужные вещи. Пройди, Регул, в соседнюю комнату. Я с ним быстро кончу наше дело.

Регул скрылся, а Евтрапел побежал открыть дверь тому, кого он назвал Гургесом, но, увидав его, он был поражен его расстроенным видом и беспорядком в его одежде.

– Где же заказанные тебе зубы и волосы? – воскликнул брадобрей, как хороший торговец подумавший прежде всего о досадных последствиях неисполнительности могильщика.

Этот последний ничего не ответил, но бросил к ногам Евтрапела шесть париков с длинными, великолепными волосами и горсть зубов. Весь товар только сейчас был извлечен из могил. Зубы рассыпались по полу.

– Молодец, Гургес! – воскликнул восхищенный брадобрей. – Клянусь Венерой! Ты составляешь гордость могильщиков! Геллия, Лезбия, Марцелла, Лидия, Филлис и другие именитейшие матроны, вы будете очарованы видом этих чудных кос! А тебе, Веститулла, какой восхитительный ряд зубов я поставлю между твоими пурпуровыми губками!.. Но что с тобой, мой бедный Гургес?

– Евтрапел, мне необходимо поговорить с тобой, – произнес Гургес мрачно, но с твердостью в голосе.

– Невозможно, дорогой Гургес, теперь невозможно, – возразил Евтрапел, вспомнивший о присутствии Регула.

– Я говорю, что мне нужно поговорить с тобой, и я не уйду отсюда, – почти с гневом проговорил могильщик. – Этот момент наиболее удобен.

– Говори же, Гургес, но скорее, так как поздно и я могу тебе уделить немного времени, – ответил брадобрей. Он видел, что для него нет другого средства избавиться от могильщика, как только выслушать его, и надеялся, что разговор не будет продолжительным.

Отношения Гургеса к Евтрапелу трудно определить; оба они были друг другу нужны. Евтрапел, очевидно, нуждался в этих волосах для устройства столь сложных и удивительных причесок, которыми римские матроны прельщали своих патрициев, и зубах для исправления челюстей, которые они доверяли его искусству. Евтрапел один только мог снабдить их этими предметами первой необходимости. Могильщик под его руководством скальпировал мертвецов и вынимал у них челюсти с искусством, с которым могут только соперничать дикари нашего времени. Это, впрочем, был промысел, которому не покровительствовал триумвир города; поэтому приходилось избегать стражей, назначенных исключительно для наблюдения за гробницами и неприкосновенностью мест погребения.

Знали ли римские матроны происхождение этих волнистых волос, приглаженных на их лбах или поднятых в виде гнезда вперемежку с жемчугом опытной рукою их рабов или прислужниц? Этот вопрос мог быть решен только отрицательно, ибо Евтрапел был слишком вежлив и исключительно тонок в обхождении, чтобы обеспокоить своих любезных посетительниц такими открытиями.

Как бы то ни было, но Гургес не принимал в расчет неохоту Евтрапела выслушать его и в ответ на его приглашение расположился как можно удобнее, приготовившись вести длинный разговор.

– Евтрапел, – начал он торжественно, – ты знал о моем намерении сочетаться браком с Цецилией, той небольшого роста девушкой, которая живет со своим отцом недалеко от большого цирка. И вот, клянусь парками, этот брак расторгнут!

– Быть не может, дорогой Гургес, быть не может! – воскликнул брадобрей, повторяя свое любимое выражение. – Что за смысл? Неужели добряк Цецилий…

– Добряк Цецилий не мог помешать моему браку: он мне должен десять тысяч сестерций, но она сама не желает.

– Разве она когда-нибудь желала?

Гургес, казалось, нашел этот вопрос весьма нелепым.

– Не будем спорить, – возразил он, – желала ли она или не желала. Дело не в этом…

– Итак, дорогой Гургес, как же в таком случае поступить? – заметил Евтрапел, который спешил поскорее закончить разговор.

– Как поступить? Что делать? Разве это ответ, Евтрапел, когда доверяют тайну другу? Но, беззаботный цирюльник, разве ты не видишь, что мои десять тысяч сестерций потеряны, ибо у Цецилия нет ни одного асса! А главное, не в этом дело! Она любит другого!.. Нет! – воскликнул он, ударяя по столу кулаком. – Это кончится плохо.

Гургес был возбужден…

Брадобрей стал терять терпение…

Гургес произнес сквозь зубы:

– Да! Ты христианин, еврей… и ты не желаешь более видеть меня! Я…

Неожиданный шум в соседней комнате, как бы от прыжка изумленного человека, прервал Гургеса на полуслове.

– Евтрапел, мы не одни? – спросил могильщик.

– Совершенно одни, дорогой Гургес, – поспешил ответить Евтрапел. – Это вода льется в ванну. Итак, если ты хочешь, чтобы я тебя понял, начни сначала!

– Это было бы слишком долго, тем более если ты торопишься… Впрочем, я постараюсь быть кратким.

– У меня всегда найдется несколько часов к услугам моих друзей, – заметил Евтрапел. – Я слушаю, дорогой Гургес.

Могильщик начал:

...

6 7 8