Отзывы на книгу «Детство Иисуса»

Я не стану лукавить и утверждать, что поняла всё, о чём мне поведал мудрый нобелевский лауреат. Воображение у меня бурное, и при желании я могу накинуть множество смыслов на сюжет, его расплывчатые события и обнаружить немало неожиданного и чуднОго.
Но кому это нужно? Я имею ввиду, что приблизительность в осознании литературного произведения не кажется мне верным решением. Кутзее щедр на намёки, но трактовать их можно до бесконечности по-разному. И на каком из вариантов остановиться, лично я не смогла разыскать ответа. А возможно, чёткого ответа и нет...

Найденные в интернете литературные работы учёных мужей по сложному, того набитому философскими руладами и зашифрованными намёками роману, не особо приоткрыли истину. Потому что истина эта непрозрачна и очень смахивает на субъективное мнение тех, кто попытался объяснить Кутзее.

Что можно сказать о шестнадцатом детище именитого писателя? Он интересен, он непостижим и очень-очень умён. Он схож на этакую старинную колбу, в которой плещется будоражащая таинственностью жидкость. Держишь её в руках, любуешься игрой света на стенках сосуда и совершенно неохота вынимать пробку из загадочного флакона, чтобы попробовать и понять что же это.
Не потому что может оказаться ядом. А из-за разочарования, что внутри раритета всего лишь обычная вода.

Связный и длинный текст это так нудно и утомительно. Напишу просто немного разных мыслей, которые возникли во время чтения и которые я записал. Каждая мысль – отдельная самостоятельная часть, которая никак не связана с предыдущей или последующей. Они часто напрямую не связаны даже с самим текстом произведения.

***

Недавно прочитал книгу «Дом странных детей». Сейчас читаю Кутзее. Кажется, что в этом мире что-то не сошлось, произошёл какой-то сбой – перепутались названия, и книгу, которую на самом деле надо было назвать странной, так почему-то не назвали. И прямоугольник маст-рид тоже приклеили не туда.

***

Наши желания – иллюзии. Кутзее читает русских авторов. Кажется он перешёл с Достоевского на более серьёзные наркотики. Или просто принял-таки буддизм. К иллюзиям нас подталкивает вполне реальное - физическое. Обладая этим физическим или наблюдая его, мы сразу же начинаем строить иллюзии, в голове начинают спонтанно происходить мысли (да, «происходить мысли», sic!) Увидев яблоко, мы можем подумать о танке; увидев женщину, мы можем подумать о велосипеде и сразу же следом о твороге. Прочитав “Детство Иисуса” можно, например, написать вот это.

***

С чего начинать? В один момент я понял, что не важно с чего. Главное – просто начать и тогда уже дело, получив начальный импульс, начинает движение и движется, развивается, растёт, приобретает форму и становится законченным целым.

***

Сарамаго написал «Евангелие от Иисуса». Кутзее написал «Детство Иисуса». На Сарамаго ополчились христиане за такое кощунство. На Кутзее они явно бы хотели ополчиться, ибо название крайне провоцирующее, но скорее всего читают и не могут найти на что ополчиться. Да, есть совподения. Да, местами схемы повторяются. Я, как убеждённый с#танист, хотел порадоваться очередному искуссному литературному кощунству, но мне не удалось найти чему радоваться; так же и христианам не удасться найти ничего к чему бы придраться.

***

Аллюзии, аллегории, реминисценции и прочие страшные слова. Ох, они ещё и непонятные! Они тут повсюду. Эталон постмодернизма. Читаешь и видишь, и чего-то чувствуешь, и вроде бы смутно понимаешь, но всё это на таком интуитивном уровне, так туманно, так неуловимо эфемерно, и не хочется разрушать эту эфемерность. Местами даже не пытался осмыслить происходящее. Было хорошо и без этого. Авторская интенция временами легонько щекочет, но вылавливать это пёрышко и делать его явным не хочется. Зачем всё доводить до конца? Можно иногда просто наслаждаться процессом. Иногда лёгкое ощущение приятнее, чем финальный экстаз. Иногда вино вкуснее в процессе, чем в результате, когда ты уже не чувствуешь вкуса, а просто заливаешь в себя по энерции жидкость.

***

Всё начинается просто. Прсотые слова. Простые предложения. Немного непонятно. Всё как во сне. Минимализм. Испанские слова. Непонятно. И ссылок нет с переводом. Одна физика. Грубый материализм.

Потом начинаются настоящие дремучие заросли метафизических джунглей, где самый искушённый бодрийяровед сломит ногу, потом вторую, а потом его засосёт в болото так, что даже пузырьков на поверхность не выбросит. Потом так плавно, просто, незаметно даже для глаза вооружённого микроскопом и литведовским дипломом, начинается медленное скольжение в лёгкий трэш. Может не в лёгкий даже, но в достаточно такой добротный трэш, не в тот трэш, как Металлика, или Слайер, или Мегадэт, или Пантера, а в такой трэш, как «Норма», или «Голый Завтрак», или ещё во что-то схожее, невообразимое, где своя атмосфера, своя стратосфера и вообще творится такое, что даже самая тургеневская барышня задасться прямым таким вопросом «что за п#здец тут твориться, мать вашу!?»

Слава биохимии нашего организма, вещества отпускают обычно достаточно быстро и на долгое время вырабатывается стойкое отвращение к их повтороному приёму. Но случаются флэшбэки!

***

…и ещё я Шкловского вспомнил с его остранением. Оно тут везде. Тут вообще всё это одно большое остранение. Возникает подозрение, что Кутзее писал это под впечатлением от толстовского “Холстомера”.

***

Евангелие. Оно разорвано на маленькие лоскутки и попрятано в тексте. Евангелие разорвано, почищено, замазано и припрятано. Где-то слово, где-то два, где-то очень схематично сюжет передан. Мальчик всё время хочет кого-то воскресить, спасти, мечтает стать иллюзионистом или фокусником. Он говорит, что никогда не видел своего отца. Но нет, это всё же не то, за что христиане могут сжечь эту книгу, а сатанисты поставить её на полочку рядом с ЛаВеем.

***

Два плюс два равно что угодно и это не Большой Брат так говорит мне. Можно быть Дон Кихотом и видеть мир по-своему, при этом не быть психом. Можно видеть мир как все и ещё видеть его по-своему. Кажется, после “Чапаева и Пустоты” это второй роман действие которого происходят в абсолютной пустоте.

***

Нонконформизм. Кутзее мне говорит, что я могу писать рецензию как хочу. Я хочу её писать вот так. Это не каноничный образчик, но если я так вижу, я так хочу, я так считаю правильным, то разве я не могу так поступить и написать рецензию именно так и назвать это рецензией? И ничего страшного, что я не говорю, как принято в рецензии, понравилось мне или нет, или что именно мне понравилось, или что именно не понравилось, и не пересказываю сюжет. Пускай это будет метарецензия. Такое вот неупорядоченное отражение моего сознания, параллельная книге реальность, происходившая в то же самое время – параллельно! – когда я читал книгу.

***

Перечитываю этот текст недорецензии, вспоминаю книгу и думаю о том, что в моей голове творится совсем не то, что должно бы. Почему это, когда книга о другом? Где-то очень глубоко внутри происходит осмысление информации, потом осмысление осмысления, потом ещё и ещё, цепочка продолжается и продолжается, и в итоге конечный результат, – то что стало этой недорецензией, - всё же связан с изначальным текстом, но при отсутсвии видимых утерянных связующих звеньев, кажется чем-то далёким от текста книги. Знаете что такое симулякр? Вот эта рецензия – симулякр.

***

Кину ещё один камень в “Дом странных детей”. После него у меня в памяти остался сюжет. И всё. Во время и после “Детства Иисуса” у меня в голове возникали мысли. Сюжет? Возможно. Мысли в голове, лучше чем сюжет – это и есть цель хорошей литерутры. Мне кажется, что не важен текст сам по себе, а важно его восприятие. Книга Кутзее именно об этом. Это моё восприятие этого произведения, это главная мысль для меня, которую я вынес.

Джон Максвелл Кутзее – современный южноафриканский писатель, обладатель Нобелевской премии и двух Букеровских, в этом году чуть не повторил успех и не получил последнюю в третий раз. Его новый роман «Детство Иисуса» был внесен в шорт лист Букеровской премии. Во всяком случае, критики со всего мира дружно хором поют оды творчеству прозаика, и лишь изредка прорезается голосок одного-другого несогласного критика. В чем успех книги?

Как сознается Кутзее «Детство Иисуса» - роман-ребус, разгадать который до конца и правильно практически невозможно. Как это обычно бывает в творчестве прозаика, сюжет книги не главное, главное – внутреннее содержание, аллегория, скрытый смысл и подтекст. Этим оправдывается вполне плоский сюжет. Сорокапятилетний Симон вместе с пятилетним подопечным воспитанником Давидом приплывают в выдуманный городок Новилла, чтобы начать жизнь с чистого листа. Откуда они прибыли – неизвестно, равно как и причину их вынужденного переселения (война, нищета?). Локализовать на карте Европы испаноговорящий городок Новилла тоже не представляется возможным. Читатель интуитивно понимает, что герои прибывают в «упорядоченную» Европу с ее лагерями и поселениями для беженцев. Кутзее «не окрашивает» героев. Мы не знаем какой они расы, цвета кожи и вероисповедания. Для автора такой унифицированный подход к человечеству оправдывается сегодняшними и будущими реалиями. Дальше только смешение рас. В такой мультикультурной Новилле герои книги ведут тихую упорядоченную жизнь, постепенно лишаясь прошлого, обезличиваясь и «унифицируясь». Мальчик Давид не совсем обычный, образ его мышления и речи (так и просится слово «проповеди») кажется, опережают время. Его детские годы – аллегория на детство Иисуса. У него, как и в сына Божьего, есть свои последователи (точнее те, кто принимает его умозрения за истину – Инесс, Симон). Постепенно «паства» Давида растет, по мере продвижения по неопределенной стране. Они прибывают в другое поселение для беженцев, чтобы начать все с чистого листа. История бесконечная, снова закручивает на своем колесе героев, чтобы вернуть в исходную точку.

Эта книга имеет двойное дно. Сначала кажется, что просто читаешь историю о двух эмигрантах в чужой стране, об их попытках ассимилироваться, о жизни в лагерях для беженцев. Но стоит вчитаться внимательней и на поверхность вынырнет тонкая аллегория на юные годы жизни Иисуса, на его «чужеродность» в мире той древней эпохи. Необычная книга-ребус, которую, я уверенна, можно «разгадать» и по-другому при повторном чтении. К этой книге нет одного универсального ключа, у каждого читателя он свой. Интеллектуальная, глубоко символическая и небанальная книга!

Притча о новом мире? Социальная антиутопия? И да, и нет. Кутзее напластовывает смыслы один за другим. Можно рассматривать их как отдельно, так все вместе в целом. Это и история о необычном ребенке (или шире человеком), этаком маленьком индиго-Кихоте (не зря Кутзее отсылает нас к роману Мигеля Сервантеса). И религиозная притча, сильно напоминающая "Дорогу" Кормака Маккарти и "Город за рекой" Германа Казака. Как в первом романе есть отец и сын, есть новый и старый миры. Симон, герой произведения Кутзее, ещё хранит память по старым временам как и герой-отец "Дороги". Давид - это человек нового времени и его же олицетворение, метафора. Как Роберт Линдхоф в "Городе за рекой" (по мере повествования выясняется, что это город мертвых) герои Кутзее прибывают в некий город, где жители живут серо и безлико, без чувств, что сильно напоминает атмосферу немецкого романа.

Имена в романе говорящие. Новилла - nova vilaĝo на эсперанто (возьму идею Андрея profi30 ) - новая деревня, метафора новой жизни. Симон - слушающий, внимающий (ивр.), Давид - любимый (ивр.), Инес - чистая, непорочная (исп.). Можно предположить, что Симон - осовремененный Иосиф, Инес - Мария, Давид - Иисус. В пользу последнего говорит и постоянное желание излечивать, возникающее у мальчика.

С другой стороны это столкновение иррационального (Давид) и рационального (Симон). Роман о том, как наш современный выхолощенный, обросший кучей правил и условностей, мир превращается в город мертвых, где есть только одна благая воля и нет места эмоциям, где люди не соответствующие шаблонами и стандартам становятся изгоями, вечными скитальцами.

Если почитать рецензии на последний по времени роман нобелевского лауреата, то общее впечатление можно обозначить как почтительное непонимание, подобное сакральной дрожи гуманитарного сознания перед бескомпромиссной однозначностью математического примера. Вы знаете, что смысл там точно есть, но какой именно - разбираться трудно и скучно. Поэтому рецензенты разноязычных газетных изданий, как правило, ограничиваются простым пересказом сюжета и общими похвалами автору, который по странной случайности оказывается как раз математиком и программистом. В его слоге Вы не встретите литературных изысков, он тщательно конструирует гипотетическую модель мира, к которому мы идём.

Но начну, пожалуй, с того, что это первый и пока единственный роман Кутзее, с которым я знаком. Из различных описаний творчества я знаю, что он родился на территории Южной Африки и принадлежит к поколению, для которого, по его словам, и создавался апартеид. Неудивительно, что следствием этого стал особый интерес к вопросам свободы и социального равенства. Содружество развитых стран в последние годы пытается воплотить в жизнь идею общественной ассимиляции, которая бы узаконила равенство всех людей и их возможностей. Мне видится, что Кутзее решил сделать этой старой вере на новый лад прививку антиутопией.

Роман начинается с регистрации двух беженцев, мальчика и мужчины, в иммиграционном центре города, в который они прибыли. Все люди в городе "очищены" от своего прошлого, низменных страстей и преисполнены благой волей по отношению друг к другу. Чем Вам не европейский идеал победившей толерантности? Прибывшим даются новые имена и новая жизнь. Так, мужчина становится Симоном,а мальчик - Давидом. Пусть так. А теперь давайте вспомним слова ещё одного нобелевского лауреата Чеслова Милоша: "Формула бегства: "начать жизнь заново"". Он писал о мифе острова-рая, неизменно повторяющимся мотиве бегства от цивилизации, которая якобы портит человека. Не оказывается ли в таком случае беспроблемное общество будущего обществом сбежавших, отрёкшихся от самих себя во имя личного спокойствия? Такое общество не может принять "морально устаревших" страстей Симона, его ненасытной, но крайне человеческой жажды до сытной еды и чувственной любви. Точно так же образовательная система нового мира отправляет Давида в школу с особым режимом для всех, кто не хочет или не может мыслить так, как предписано программой. Любое отклонение от нормы карается ссылкой в заведение полузакрытого типа. Так, Симона, получившего травму на работе грузчиком в порту, пробуют отправить в дом престарелых, но он, собрав остаток сил, сбегает вместе с мальчиком и выбранной им матерью навстречу ещё одной новой жизни.

Все попытки создания универсальной культуры изначально обречены на провал, по крайней мере до тех пор пока мы остаёмся людьми. Конфликтность и страстность это тот вызов, который лежит в основе чувства жизни. А любая государственная система в конечном счёте стремится к унификации и лёгкости управления, что может прельстить только бегущих от жизни. В заколдованном кругу Кутзее люди вынуждены вечно бежать от одной идеи свободы к другой в поисках лучшего из возможных миров, пока не смирятся с тем, что оказались в одном-единственном.