Он был настолько потрясен, что до него не сразу дошло. Когда он начал осознавать то, что она сказала, то ощутил ужас, по сравнению с которым импотенция показалась бы мелкой неприятностью.

– Ты же не можешь утверждать… все, что я делал… ты притворялась? Все только изображала, все время? Ты испытывала…

– В ту первую ночь – да. Так и было. Полностью. Не очень хорошо, полагаю, судя по твоей реакции.

– …но только что…

– Только что было иначе. Даже не знаю, смогу ли объяснить.

– Пожалуйста, попробуй. – Было очень важно, чтобы она попробовала, потому что его охватило такое отчаяние, какого он не мог и вообразить. – Ты можешь… все происходит через движения? Так? И ты реально не можешь заниматься сексом?

– У меня полноценная и удовлетворительная сексуальная жизнь, – заверила она. – Она отличается от твоей, и не такая, как у других женщин. Есть много адаптаций, и мои любовники должны освоить много новых техник.

– А ты будешь…

Купера прервал высокий чирикающий писк из воды. Он обернулся и увидел, что дельфину Чарли разрешили вернуться в бассейн, и теперь тот сигналит, что их уединение окончилось. Чарли знал о Купере, был посвящен в его шалости, и всегда предупреждал, когда люди возвращались в бассейн.

– Нам надо уходить. Мы можем вернуться в твой номер, и… и ты научишь меня?

– Не знаю, хороша ли эта идея, дружище. Слушай, я получила удовольствие, мне понравилось. Почему бы нам не оставить все, как есть?

– Потому что мне очень стыдно. Такое никогда не приходило мне в голову.

Она всмотрелась в него. С ее лица исчезли все следы веселости. Потом кивнула. А Куперу захотелось, чтобы эта идея пришлась ей больше по душе.

* * *

Но когда они пришли в ее номер, она передумала. Она не казалась сердитой. Она даже не говорила на эту тему. Она лишь отстраняла его всякий раз, когда он пытался что-то начать – не со злобой, но твердо, пока он в конечном итоге не прекратил эти попытки. Затем спросила, не хочет ли он уйти. Он отказался, и ему показалось, что ее улыбка после этого стала чуть теплее.

Тогда они развели огонь в камине, использовав поленья из настоящей древесины, привезенные с Земли. («Этот камин наверняка самый энергетически расточительный обогреватель из всех, что создали люди», – сказала она.) Улеглись на огромные подушки, разбросанные по ковру, и стали говорить. Они разговаривали до поздней ночи, и на этот раз Купер без труда запоминал все, о чем она говорила. Тем не менее ему было бы трудно перевести разговор на кого-то другого. Они говорили о пустяках и разочарованиях, иногда в одном и том же предложении, и было трудно понять, что все это значит.

Они сделали попкорн, пили горячий ром из ее автобара, пока не начали чувствовать себя глупо, несколько раз целовались и наконец-то уснули – целомудренные, как восьмилетние детишки на пижамной вечеринке.

* * *

Всю неделю они разделялись, только когда Купер уходил на работу. Он недосыпал, а секса у него не было совсем. Это был его самый длительный период воздержания со времен половой зрелости, и он был удивлен тем, как мало его заботила такая недостача. Был и еще один сюрприз. Внезапно он стал ловить себя на том, что поглядывает на часы во время работы. Смена никак не заканчивалась достаточно быстро.

Меган занялась его образованием, он это понимал, и не возражал. В том, чем они занимались вместе, не было ничего сухого или скучного, она также не требовала, чтобы он разделял ее интересы. В этом процессе он за неделю расширил свои вкусы больше, чем за предыдущие десять лет.

Наружный, прогулочный уровень станции изобиловал ресторанчиками, каждый с какой-нибудь этнической кухней. Она показала ему, что есть и другая еда, кроме гамбургеров, стейков, картофельных чипсов, тако и жареных цыплят. Меган не ела ничего из того, что рекламировалось по телевизору, и все же ее еда была несравнимо разнообразнее, чем еда Купера.

– Посмотри вокруг, – сказала она как-то вечером в русском ресторане, который, как она заверила, был лучше любого в Москве. – Эти люди владеют компаниями, производящими еду, которую ты ел всю жизнь. Они платят химикам, чтобы те составили «бурду месяца», нанимают рекламные агентства, чтобы те создали на нее спрос, и кладут в банк денежки, которые за нее платят пролы. Они делают с ней что угодно, но только не едят.

– А что, с этой едой действительно что-то не так?

Она пожала плечами.

– Какая-то обычно вызывает проблемы, вроде рака. Большая часть не очень питательна. Они следят за наличием канцерогенов, но только потому, что больной раком потребитель ест меньше. А что касается питательности, то чем больше воздуха, тем лучше. Мое эмпирическое правило: если им приходится втюхивать что-то по телевизору, это обязано быть плохим.

– Значит, в телевизоре все плохое?

– Да. Даже я.

Купер был безразличен к одежде, но ему нравилось ее покупать. Она не была постоянным покупательницей у кутюрье, а пополняла гардероб из разных источников.

– Эти дорогие дизайнеры работают по старинным, проверенным временем законам, – сказала она. – Все они работают более или менее совместно – хотя и не планируют так поступать. Я решила, что банальные идеи в посредственных мозгах рождаются одновременно. А про модного дизайнера, телевизионного сценариста или работника студии вообще нельзя сказать, что они обладают разумом. У них групповой менталитет, как у пчел. Они питаются дерьмом, плавающим на поверхности массовой культуры, переваривают его и получают творческий понос – и все это одновременно. Куски дерьма выглядят и пахнут одинаково, а мы называем их модой этого года, хитовыми шоу, книгами и фильмами. Главное правило в одежде – посмотреть, что носят все, а потом избегать этого. Найди творческую личность, никогда не планировавшую создавать одежду, и попроси что-нибудь придумать.

– Но ты не выглядишь такой в телевизоре, – заметил он.

– Ах, дорогой, это моя работа. Знаменитость должна быть гомогенизирована с культурой, которая верит, что ты – реально Знаменитость. Я не могу даже попасть в телевизор, одетая так, как сейчас. Оценщик Вкусов посоветуется со своими экспертами по трендам, всплеснет руками и закатит припадок с визгом. Но запомни: сейчас я одета так, как примерно через месяц-полтора будут одеты все.

– И тебе такое нравится?

– Больше, чем напялить костюм для гостя на шоу «Кто крут, а кто дерьмо?». В моем варианте дизайнеры смотрят на меня, а не наоборот. – Она рассмеялась и толкнула его локтем. – Помнишь пижамы с висячими задницами примерно полтора года назад? Это была моя работа. Мне захотелось проверить, насколько далеко они зайдут. Скушали и не подавились. Как, по-твоему, разве это не было смешно?

Купер вспомнил, что они были смешными, когда только появились. Но затем каким-то образом стали выглядеть сексуально. Вскоре девушка уже выглядела старомодной без прямоугольника фланели, хлопающего ее сзади по бедрам. Позднее произошло другое изменение, в тот день, когда он понял, что эти наряды стали старомодными.

– Помнишь хвостовые плавники на обуви? Это тоже придумала я.

* * *

Как-то вечером она познакомила его со своей коллекцией старинных записей.

После ее постоянных атак на телевидение он оказался не готов к той нежности и искренней любви к этим похороненным древностям.

– Телевидение – это мать, пожирающая своих детей, – сказала она, перебирая в шкатулке кассеты размером с ноготь большого пальца. – Телешоу устаревает примерно через две секунды после того, как погаснут пиксели на экране. После одного повтора оно умирает, но не попадает на небеса.

Она вернулась к дивану и высыпала отобранные кассеты на столик возле старинного видеопроигрывателя.

– Моя коллекция собрана кое-как, – сказала она. – Но она одна из лучших из всех существующих. В самые ранние годы шоу даже не сохраняли. Кое-что записали на видео, большую часть этих записей потеряли, а почти все сохранившиеся стерли после нескольких лет в хранилище. Это показывает, как они оценивали собственную продукцию. Вот, взгляни-ка на это.

В том, что она ему показала, отсутствовал не только объем, но и цвет. У него ушло несколько минут на то, чтобы воспринимать изображение на экране, настолько оно оказалось для него непривычным. Оно мерцало, дергалось, демонстрируя все оттенки серого, а звук был какой-то жестяной. Но через десять минут увиденное его загипнотизировало.

– Это называется «Фарэуэй-Хилл»^[8], – сказала она. – Первая телевизионная мыльная опера. Выходила по средам в девять вечера по телесети «Дюмон» и шла двенадцать недель. Это, насколько мне известно, единственный уцелевший эпизод, обнаруженный лишь в 1990 году.

Она отправила его в прошлое, превратив маленький стеклянный экран в машину времени. Они посмотрели по кусочку «Шоу Эда Салливана», «Семья мужчины», «Моя подруга Ирма», «Декабрьская невеста», «Пит и Глэдис», «Станция «Юбочки», «Четвертый шар», «Ханки и Дора», «Кункович» «Коджак» и «Кунц». Она показала ему удивительно изобретательные игровые шоу, сериалы, которые захватывали его после первого же эпизода, и приключения, настолько цивилизованные и сдержанные, что он едва мог поверить, что их показывали по телевидению. Потом она перешла к «золотому веку» ситкомов, показав «Остров Гиллигана» и «Cемейное дело»^[9].

– Вот с чем я не могу свыкнуться, – сказал он, – так это с тем, насколько они хороши. Намного лучше того, что мы смотрим сейчас. И всего этого они добились без секса и практически без насилия.

– И без обнаженки, – добавила она. – В телесетях не было фронтальной наготы вплоть до «Кунц». В следующем сезоне она, естественно, появилась в каждом шоу. А настоящие сношения показали намного позже, в «Поцелуй мою задницу».

Она отвернулась, но Купер все же успел заметить намек на печаль в ее глазах. И спросил, из-за чего.

– Не знаю, Кью-Эм. В смысле… не знаю точно. Отчасти потому, что почти все эти шоу были раскритикованы после выхода. И я показала тебе несколько провалов, но большинство из них стали настоящими хитами. И я не могу понять разницу. Все они смотрятся хорошо. То есть ни в одном из них нет людей, которых ты ожидаешь встретить в реальной жизни, но все это узнаваемые люди, и ведут они себя более-менее как люди. Ты переживаешь за персонажей в драмах, а комедии остроумны.

– Тогда эти критики просто засунули головы себе в задницы.

Она вздохнула.

– Нет. Я боюсь того, что причина в нас. Если ты вырос, питаясь дерьмом, то и гнилой соевый эрзац будет замечателен на вкус. Я действительно думаю, что именно это и произошло. Можно создать моральный эквивалент той анатомической невозможности, которую ты только что упомянул. Я это знаю, потому что я одна из тех ловкачей, которые такое проделывают. И пугает меня то, что я все это время обманывала себя, что я застряла в этой позе. И что никто из нас уже не сможет разогнуть спину.

* * *

У нее были и другие записи.

Она продемонстрировала их лишь на второй неделе их совместной жизни, и довольно застенчиво, как ему показалось. Ее мать была фанатом домашнего видео, и запечатлела жизнь Меган в мельчайших деталях.

Купер увидел картину жизни верхнего среднего класса, не очень отличающуюся в целом от антуража того верхнего среднего класса, в котором вырос он сам. Семья Купера никогда не имела финансовых проблем. Гэллоуэи не были сказочно богатыми, хотя их доходы раз в двадцать превышали доходы Куперов. Дом, появлявшийся на заднем фоне, был намного больше того, в котором вырос Купер. Там, где его семья ездила на велосипедах, ее семья ездила на частных автомобилях. На ранних записях мелькала женщина, которую Меган назвала своей няней. Никаких других слуг Купер не увидел. Но единственное, что его реально впечатлило, были кадры того, как Меган получает пони на десятый день рождения. Вот это был класс!

Маленькая Меган Гэллоуэй, до протеза, оказалась не по годам развитой, возможно, немного избалованной. Было легко увидеть, откуда взялась как минимум часть ее самообладания перед камерами – ее мать успевала повсюду, нацеливаясь видеокамерой на каждый кусочек жизни дочурки. Ее жизнь была «киноправдой»^[10], в которой Меган или полностью игнорировала камеру, или искусно ей подыгрывала – смотря что диктовало ей настроение. Купер увидел сцены, как она свободно читает на трех языках в возрасте семи лет, или как что-то наигранно изображает в любительских спектаклях на заднем дворе.

– Ты уверен, что хочешь смотреть еще? – спросила она в третий или четвертый раз.

– Поверь, я восхищен. Забыл спросить, где все это снималось? В Калифорнии?

– Я выросла в Ла Баррио Церкада, вейнтиуно^[11]. Это один из суверенных анклавов, которые конгломы вырезали из Мексики для богатых семейств. Двойное гражданство США и GWA. За все время, что я там жила, я ни разу не видела настоящего мексиканца. Просто подумала, что надо тебя спросить. Домашние видео могут быть смертельно скучными.

– Только если не интересен их объект. Покажи еще.

Где-то во время следующего часа просмотра контроль над камерой был отобран у матери Меган и перешел в основном к самой Меган и ее друзьям. Они были столь же одержимы съемками, как и ее мать, зато менее сдержаны в тематике. Дети использовали видеокамеры так, как их использовал буквально каждый владелец со времен изобретения устройства: они снимали порнуху. То, чем они занимались, можно описать скорее как грубые развлечения, чем секс, и они, как правило, останавливались на грани реального секса, во всяком случае, пока шла запись.

– Господи, – вздохнула Меган и закатила глаза. – Наверное, у меня миллион километров такой детской порнухи. Можно подумать, что мы ее изобрели.

Купер заметил, что Меган и ее приятели обнажались гораздо больше, чем он и его друзья. Ученики в его школе раздевались на пляже, для участия в соревнованиях и чтобы отметить особые дни вроде весеннего равноденствия или последнего дня в школе. Друзья Меган, похоже, не одевались совсем. Почти все они были белыми, но ходили загорелые, как кофейные зерна.

– Это так, – подтвердила она. – Я никогда не носила ничего, кроме кроссовок.

– Даже в школу?

– Они не считали, что могут диктовать нам подобные правила.

Купер увидел ее развитие в женщину в последовательности фрагментов, смикшированных наплывом, начиная с десяти лет – наподобие тех магических кадров распускающихся цветков.

– Я назвала это «Половое созревание 2073 года», – сказала она с самоуничижительным смешком. – Смонтировала несколько лет назад, от нечего делать.

Он уже успел оценить умелую руку, собравшую эти фрагменты воедино – в нечто целостное, но не искусственно прилизанное. Художественные приемы, освоенные ею за долгие годы в бизнесе, позволили создать расширенный материал, который очаровал Купера намного дольше, чем смогли бы составляющие его части, увиденные в исходном их состоянии. Он вспомнил обвинения Анны-Луизы и задумался о том, что бы она подумала, если бы увидела его сейчас, полностью погруженного в чью-то жизнь.

На экране появилась написанная от руки карточка с названием: «Сломанный цветок: акт любви. В ролях Меган Аллегра Гэллоуэй и Реджинальд Патрик Томас». То, что он увидел далее, совершенно не походило на плавный поток предыдущих фильмов. Монтаж дерганый. Иногда камера оставалась неподвижной, микширования не было. Он знал, что этот фильм был оставлен нетронутым с того дня, когда девушка смонтировала его много лет назад. Замедленная съемка показывала, как подростки бегут по пляжу, а за ними безмолвно бьют о берег огромные волны. Потом они шли по тропинке, держась за руки и останавливаясь, чтобы поцеловаться. Фоновая музыка становилась громче. Они сидели на бесконечном поле желтых цветов. Они смеялись и нежно ласкали друг друга. Парень осыпал Меган дождем лепестков.

Они пробежали через лес, нашли водопад с глубокой заводью. Обнялись под водопадом. Поцелуи набирали страстность, и они забрались на плоскую скалу, где – случайно – оказались надувные матрасы. («Когда мы репетировали, – пояснила Меган, – та чертова скала на ощупь была не настолько романтичной, насколько смотрелась».) И – акт совершился. Эпизод был смонтирован из кадров, снятых тремя камерами, на некоторых кадрах Купер заметил ножки одного из штативов. Потом утомленные любовники лежали в обнимку, а вдалеке виднелся океанский прибой. Затемнение.

Гэллоуэй выключила проигрыватель. Некоторое время она сидела, уставившись на сложенные руки.

– Это был мой первый раз, – сказала она.

Купер нахмурился.

– Я был уверен, что видел…

– Нет. Не со мной. С другими девчонками – да. И ты видел, как я делаю много всего прочего. Но это я «берегла». Начиталась старых романов. Мой первый раз должен был состояться с тем, кого я любила. Знаю, что это глупо.

– И ты его любила?

– Безнадежно. – Она вытерла глаза и вздохнула. – Он хотел в конце вытащить и кончить мне на живот, потому что именно так всегда делали в телевизоре. Мне пришлось часами с ним спорить и отговаривать. Он был просто идиот. – Она на секунду задумалась. – Мы оба были идиотами. Он считал, что реальная жизнь должна имитировать телевидение, и я считала, что ничто не реально, пока это не покажут по телевизору. Так что мне пришлось все заснять, чтобы ничего не забылось. Наверное, я до сих пор так поступаю.

– Но ты знаешь, что это неправда. Ты этим зарабатываешь.

Она холодно взглянула на него.

– И это делает мою работу лучше?

Когда он не ответил, она надолго замолчала, снова разглядывая руки. А когда заговорила, не подняла взгляд.

– Есть и другие записи.

Он понял, что она имела в виду и что эти фильмы уже не будут развлечением, но не сомневался, что должен их посмотреть. И попросил ее продолжить.

– Это снимала мама.

Фильм начался с долгой съемки серебристого дельтоплана. Купер услышал, как мать Меган кричит дочери, чтобы та была осторожна. В ответ дельтаплан круто взмыл вверх, почти замер, потом совершил круг на высоте около двадцати метров. Камера следовала за его полетом. Меган махала и улыбалась. И тут наступил момент хаоса – кадры земли, небо, размытый силуэт дельтоплана, приближающегося к дереву… потом картинка стала ровной.

– Не знаю, о чем она в тот момент думала, – негромко проговорила Меган. – Но отреагировала она как истинный профессионал. Наверное, это был рефлекс.

Чем бы это ни было, но камера, направляемая твердой рукой, показала, как дельтаплан сворачивает вправо, цепляется за дерево и переворачивается. Он рухнул сквозь нижние ветки и уткнулся в землю. Изображение задергалось – мать Меган побежала. На миг показалась Меган, висящая на ремнях. Голова у нее была вывернута под жутким углом. Затем экран разделился между небом и землей – отброшенная камера продолжала снимать.

После этого изложение событий стало намного менее всесторонним. Семья наконец-то избавилась от привычки запечатлевать все подряд. Купер увидел несколько торопливо снятых кадров кровати с лицом – Меган настолько закутали, пристегнули и обернули, что видно было только лицо, – потом врачи, двери операционных и унылые больничные коридоры. И внезапно девушка с глазами древней старухи уже сидит в инвалидном кресле и с трудом ест ложкой, привязанной к кулаку.

– Тут я немного восстановилась, – пояснила Меган. – И сказала, чтобы меня опять начали снимать. Я планировала сопоставить эти записи с теми, которые будут сделаны через год, когда я снова начну ходить.

– Тебе сказали, что ты будешь ходить?

– Сказали, что я не буду ходить. Но каждый думает, что он исключение. Врачи говорят, что некоторые функции восстановятся. Черт побери, так если можно восстановить некоторые, то можно восстановить и все, верно? Ты начинаешь верить в превосходство разума над материей и что бог улыбнется только тебе. Да, кстати, есть и кое-какие транс-записи того времени.

Купер не сразу понял смысл этой небрежно произнесенной фразы. А когда понял, то уже знал, что она ее не повторит. Это было приглашение, которое она никогда не сделает более откровенно, чем только что.

– Я бы хотел их включить, если ты не против.

Он надеялся, что произнес это столь же небрежно, как произнесла свою фразу она, но не был уверен, что у него получилось. Когда она посмотрела на него, взгляд у нее был оценивающий.