Народ, объединившийся вокруг торговли, а торговля, как венецианцы, должно быть, осознали (пусть и интуитивно), обязана была своему феноменальному успеху не территориальной экспансии, но как раз напротив – небольшим размерам республики. В этом было еще одно преимущество, которое закрепила окружающая город лагуна. Обосновавшись в столь ограниченном пространстве, венецианцы создали уникальную атмосферу единства и кооперации. Этот дух проявлял себя не только в моменты национального кризиса, но, что еще более важно, в каждодневной работе. Венецианские аристократы, сделавшие состояние на торговле, хорошо знали друг друга. Близкое знакомство приводило к обоюдному доверию, такому, какое в других городах не простирается дальше семейного круга. В результате венецианцы отличались от всех остальных в способности к быстрому и эффективному деловому сотрудничеству. Торговая компания, даже та, которой требовался значительный начальный капитал и несколько лет для развития, связанного со значительным риском, на Риальто создавалась за несколько часов. Договор мог быть заключен в форме простого партнерства между двумя купцами или с большой корпорацией, которая могла бы профинансировать большую флотилию или караван. Договор мог действовать оговоренный период времени, но чаще это бывали сделки, которые автоматически прекращались, когда какое-то предприятие бывало окончено. Но все было основано на доверии, и обещания не нарушалось.

Эта система краткосрочного партнерства означала на практике, что любой венецианец с небольшими деньгами, вложенными в дело, получал свою долю прибыли. Ремесленники, вдовы, старики, больные – все могли войти в colleganza⁹³ с активным, но сравнительно бедным молодым купцом. Они обеспечивали две трети требуемого капитала, а купец вкладывал одну треть, совершал путешествие и делал всю работу. По возвращении в Венецию он обязан был в течение месяца представить партнеру полный комплект счетов, после чего прибыль делилась поровну. Государство взимало какие-то пошлины, но в те ранние времена венецианские налоги были низкими, незначительными, что не шло в сравнение с огромными суммами, которые забирала у своих купцов Византия, да и большинство правителей стран феодальной Европы. Итак, прибыль в Венеции была высокая, заинтересованность большая, потому и инвестиции росли из года в год.

Предполагаемое разорение одного такого партнерства побудило Шекспира написать пьесу «Венецианский купец». К середине XIII века в городе и ближайших пригородах значительно выросло еврейское население, возможно, до трех тысяч и более. Многие жили в Местре, на континентальной части, другие, особенно те, кто совершал сделки с далматцами, занимали остров Спиналонга, и, по сути, благодаря им остров стал называться Джудекка. Помимо торговли, их главным занятием, как и повсюду в Европе, было ростовщичество и медицина. Кроме некоторых ограничений, связанных с местом проживания, никаких препятствий их деятельности государство им не чинило, включая и исповедование религии. Хотя на поздних стадиях своей истории Венеция не всегда была столь милостива к евреям, коммерческий здравый смысл подсказывал ей с самого начала, что еврейский капитал необходим для ее экономического роста, и, как обычно, это чутье ее не подвело.

Снова и снова, изучая раннюю историю Венеции, мы обращаем внимание на то, что дожи, внезапно покинувшие свой пост, умирали после этого через несколько недель или месяцев. Традиции уходить в отставку по причине возраста в республике, конечно же, не было. Венецианцы всегда славились своим долголетием. По сей день продолжительность жизни здесь превышает уровень любого другого крупного итальянского города. Энрико Дандоло – пример замечательной способности к полноценному труду на девятом десятке жизни. Когда дож сходил с трона, скорость, с которой наступала его смерть, вероятно, вызвана тем, что решение уйти он принимал, поняв, что жизнь близится к концу. До тех же пор, пока чувствовал себя способным руководить людьми, он оставался на своем посту, а когда силы его оставляли, за должность не цеплялся.

Не был исключением и Джакомо Тьеполо. Он ушел в отставку весной 1249 года, но не в монастырь, как делали многие его предшественники, а в собственный дом на площади Сант-Агостино. Осенью его не стало. Он хорошо послужил Венеции: в Леванте сумел удержать наиболее важные владения новой, разваливающейся империи. На Западе служил интересам сражавшихся городов, не слишком при этом сближаясь с ними и не вмешиваясь в драку между гвельфами и гибеллинами (это противодействие продолжалось еще одно столетие). Воевал против императора Фридриха (потеряв при этом двух сыновей) так долго и упорно, как считал необходимым для блага республики, но не дольше и не упорнее, чем требовалось. До́ма, между тем, продолжал работу, начатую пятьдесят лет назад Энрико Дандоло, а в 1242 году создал свой знаменитый «Statuto», самый подробный и полный свод венецианского гражданского права.

Другим заметным событием в Венеции во время его правления было появление двух больших нищенствующих орденов – доминиканского и францисканского. Святой Доминик и святой Франциск умерли друг за другом с интервалом в пять лет, в 1221 и 1226 году соответственно. Результаты их трудов не заставили себя долго ждать, и к 1230 году в городе появились представители обоих орденов. Каждому ордену дож Тьеполо даровал землю для постройки церкви: доминиканцам – болотистую территорию к северу от епархии Санта Мария Формоза, францисканцам – разрушенное и заброшенное аббатство поблизости от своего дома, на другой стороне Большого канала. Когда он умер, строительство на двух участках шло полным ходом, и, хотя огромные церкви, поднявшиеся там – Санти Джованни э Паоло и Санта Мария Глориоза деи Фрари, – были закончены лишь в XV веке, первая, во всяком случае, была уже в достаточной степени завершения, чтобы старый дож выбрал ее для своего упокоения⁹⁴.

После четырех скучных лет правления пожилого Марино Морозини, которого по непонятным причинам избрали на этот пост (быть может, потому, что он происходил из старинного и блестящего венецианского рода), приход Реньеро Дзено в начале 1253 года, кажется, вывел город из спячки. Дзено прожил жизнь, полную приключений. В 1242 году проявил отвагу в усмирении одного из бунтов в Заре. На следующий год, при возвращении в Венецию с совета в Лионе, его взял в плен граф Савойи. Дзено был освобожден по приказу императора и приглашен ко двору, где его заставили подтвердить то, что Венеция проводила несправедливую политику по отношению к Фридриху. Позже Дзено был подестой в Пьяченце, а потом – в Фермо, где и получил известие об избрании на пост дожа. Обо всем этом и о многом другом мы узнаем от одного из самых увлекательных (хотя и не всегда надежных) хронистов – Мартино да Канале, который своим энтузиазмом по отношению к Дзено больше напоминает не хрониста, а рекламного агента, кем, вполне возможно, он и являлся. Нельзя сказать, чтобы у самого дожа отсутствовали способности к саморекламе. На своем неотразимом старофранцузском языке Мартино дает описание турнира, устроенного в честь избрания дожа. Он состоялся на площади Сан-Марко, «la place soit en tot li monde»⁹⁵.

На площади возвели павильоны, затянутые шелком, и саму площадь тоже пышно украсили. В павильоны вошли красивые дамы и девицы, а к окнам дворцов подошли другие дамы. Монсеньор дож проследовал пешком из собора Сан Марко, а за ним все патриции Венеции. Люди окружили площадь… За этой процессией явились всадники на прекрасных лошадях и с дорогим оружием. Затем начался турнир, за которым наблюдали дамы. Ах, сеньоры, если бы вы были там, то увидели бы прекрасные удары мечей…

Мартино Канале в своей хронике постоянно обращается к теме венецианских торжеств, вспоминает блестящие процессии с участием дожа в дни великих церковных праздников. С детским восторгом описывает золотую парчу, шелковые знамена, серебряные трубы, воссоздает сцену за сценой, для изображения которой на полотне требуется талант Беллини или Карпаччо, но – увы! – их появления придется ждать еще полтора столетия.

Но жизнь Реньеро Дзено не ограничивалась только пышными празднествами. В 1256 году он оказал активную поддержку папскому крестовому походу против Эццелино да Романо. После смерти Фридриха тот использовал имперский штандарт для удовлетворения собственных амбиций. Один из первых великих синьоров Северной Италии – и самый первый, сохранивший власть более чем на двадцать лет, – Эццелино нечеловеческой жестокостью заработал себе репутацию чудовища, которого в Ломбардии, Фриули и Марчесе все ненавидели и боялись. Благодаря успеху венецианской политики нейтралитета он имеет лишь косвенное отношение к ее истории. Не станем рассказывать об ослепленных узниках и изуродованных детях, за что папа отлучил его от церкви. Отметим лишь свидетельство Мартино о том, что в 1259 году Эццелино наконец-то был пойман и убит, «церковные колокола звонили по всей Венеции, как это бывает в праздники святых. На следующий вечер священники забирались на вершину колоколен и зажигали свечи и факелы, чтобы все видели свет и слышали звон» – типичное венецианское отношение. Однако, как отмечает Мартино, празднества вызваны были не столько исчезновением монстра и восстановлением мира и спокойствия в неспокойном регионе, сколько тем, что венецианские церкви снова стали получать ренту со своих владений на континенте.

Но внимание республики снова переключилось с Ломбардии на Восток. 25 июля 1261 года греческий военачальник Алексей Стратигопул неожиданно атаковал Константинополь и взял его, не встретив сопротивления. 15 августа император Михаил VIII Палеолог, пятый в этом роду, что правил в изгнании в Никее, вошел в город, и месяц спустя он и его жена Феодора снова были коронованы в храме Святой Софии. Там восстановилась православная вера. Византия возродилась, а Латинская империя Востока закончила свое существование.

На протяжении 56 лет своей истории существование Латинской империи было чистым недоразумением. Последний латинский император Балдуин II, во враждебном окружении греческого и болгарского государств, держался в основном на помощи от французского короля Людовика Святого и займах венецианских банкиров, взявших в качестве гарантии его сына. Балдуина постепенно покинули бароны и священнослужители: они вернулись на Запад и прихватили с собой то, что осталось от церковных ценностей. Император вынужден был снять медь с крыши своего дворца и заложить самую главную реликвию города – терновый венец – венецианским купцам⁹⁶. Ни он, ни его франкские предшественники на императорском троне не добились ничего, кроме хаоса, разгула воровства и разрушения. Завоевание города принесло им только нищету и страдания.

Венеция тоже пострадала от крушения Латинской империи. Папа пришел в ужас. Еще бы! Константинополь – второй Рим – снова отшатнулся от истинной веры. Людовик Святой пролил слезу оттого, что немногие оставшиеся реликвии прошли мимо него, а для Риальто эта новость означала серьезный политический и финансовый кризис: ведь Венеция обладала не только тремя восьмыми самого Константинополя, ее колонии и торговые фактории были рассыпаны по побережью Эгейского моря, вокруг Восточного Средиземного и Черного морей. До сих пор их защищал мощный венецианский флот, базировавшийся в бухте Золотого Рога, а теперь стоянка там была им запрещена. От Михаила Палеолога они не ожидали ничего, кроме неприкрытой враждебности. Его империя была истощена и доведена до нищеты, а потому сам он не мог быть для Венеции серьезным соперником. Но он был не один: за несколько месяцев до его победы он вступил в союз с генуэзцами, которые почти сто лет оспаривали первенство Венеции в Леванте. В обмен на военную и финансовую помощь он пообещал им налоговые и таможенные уступки и собственные территории в главных портах империи, включая и сам Константинополь, – короче, все те привилегии, которые в 1082 году даровал Венеции Алексей Комнин и на которых было основано коммерческое благополучие республики.

Взаимоотношения Венеции и Генуи, и в лучшие времена натянутые, в последние годы совсем ухудшились, и с 1255 года республики находились в состоянии открытой войны. Возле берегов Палестины состоялись три важные морские битвы, и во всех венецианцы одержали убедительные победы (во многом благодаря отваге молодого адмирала Лоренцо Тьеполо, сына бывшего дожа). Им удалось выгнать соперников из Акры и захватить флот из двадцати пяти галер, присланных из Генуи на подмогу. Генуэзцы в этом случае отваги не проявили: Мартино пишет о том, как один из их сторонников из Тира, француз по имени Филипп де Монфор, пришедший к ним на помощь с отрядом рыцарей, увидел в воде барахтавшихся генуэзских моряков и в отвращении ускакал, почесывая голову и восклицая, что «они не на что не годны, кроме борделей, что они были похожи на морских птиц, кинувшихся в море за рыбой и потонувших».

Логика де Монфора, похоже, так же страдает, как и его познания в орнитологии, однако его чувства можно понять: спеси у Генуи поубавилось. Из генуэзской церкви Святого Саввы в Акре Лоренцо Тьеполо привез домой три небольшие колонны, одну цилиндрическую из порфира и две четырехгранные из белого мрамора. Все три были установлены на Пьяцетте, у юго-западного угла собора, где стоят и по сей день⁹⁷. Однако маятник качнулся: настала очередь венецианцев терпеть унижение, в этот раз на глазах всего цивилизованного мира. Унижение, которое их торговой империи трудно было перенести.

Со временем оказалось, что экономические последствия утраты Константинополя оказались не такими катастрофическими, как того боялись. Сама операция была чрезвычайно простой. Михаилу Палеологу потребовалось от генуэзцев меньше помощи, чем он того ожидал, ему даже удалось избежать прямого столкновения с Венецией, чьего флота, к счастью для него, не было в Босфоре во время нападения Стратигопула. Более того, новый император был осторожным человеком, он знал, что венецианская морская мощь превосходит генуэзскую и что Венеция может одержать еще более внушительные победы, чем при Акре. Он принял благоразумное решение: натравливал республики друг на друга. Для этого разрешил венецианцам сохранить свою колонию в Константинополе и оставил им мелкие торговые привилегии. Их официальный представитель был разжалован из подесты (теперь им стал генуэзец) и занял более низкую должность – байло. К императорскому столу по большим церковным праздникам его уже не приглашали. Часть венецианского квартала города передали генуэзцам, и их колония быстро расширялась. Несколько лет спустя к ней прибавился весь район Галаты. За пределами столицы венецианцы вынуждены были стоять в стороне: их соперники заняли торговые рынки, на которые у венецианцев раньше была монополия: так это стало в Смирне, на Хиосе, Лесбосе и, что обиднее всего, на побережье Черного моря, откуда их с тех пор изгнали.

Унижение было тем сильнее, что их флот до сих пор оставался лучшим. У Михаила Палеолога до сих пор не было достойного флота, и, если бы венецианцы решили бороться за утерянные привилегии, он не смог бы им противостоять. Но им нужно было подумать о своей колонии в Константинополе: Михаил держал ее как залог их покладистости. Пока и речи не шло о реальном дипломатическом сближении: стороны слишком были разгневаны друг на друга. Кроме того, пока смещенный император Балдуин искал поддержки у глав европейских государств, все еще оставался слабый шанс на его возвращение. В данный момент венецианцы могли лишь смириться с неизбежностью и попытаться извлечь из сложившейся ситуации какую-то выгоду.

С Генуей такая политика не проходила. Казус белли⁹⁸ был существенней, чем когда-либо, и венецианцы с удвоенными силами напали на своих соперников. Война разрослась на всем Восточном Средиземноморье. Среди Эгейских островов и возле берегов Эвбеи и Пелопоннеса вспыхивали бесчисленные мелкие схватки. В одной из таких схваток генуэзцы по глупости перехватили караван, идущий в Риальто. Большие флотилии регулярно ходили в Европу с восточными шелками и специями. Генуэзцам удалось избежать уничтожения только поттому, что венецианский адмирал, командовавший эскортом, отказался рисковать драгоценным грузом и не пустился в погоню. В других случаях им не так везло, например при встрече у западной Сицилии: тогда свыше 1100 генуэзских моряков попрыгали в воду и утонули, а другие шестьсот на двадцати семи галерах были захвачены в плен и переправлены в лагуну.

Между тем оскорбительное высокомерие и заносчивость генуэзцев в Константинополе сделали их еще более непопулярными, чем венецианцев, так что, когда новости об очередных победах венецианского флота стали доходить до императорского дворца, симпатии Михаила изменились. Он тоже вел войну против оставшихся князьков латинского Востока и греческих деспотов Эпира: никто из них не хотел возвращать свои территории восстановленной империи. Такая политика получала мощную поддержку папы и сына Фридриха II, Манфреда Сицилийского. Михаилу отчаянно требовались деньги на восстановление и столицы, и разрушенного флота. Союз с Генуей вместо выгоды вовлекал его в огромные расходы, а в ответ он почти ничего не получал.

К 1264 году в Венецию прибыли греческие послы, и на следующий год был заключен договор, согласно которому республике предлагали привилегии, если и не сравнимые с утраченными, то во всяком случае улучшившие безрадостное положение дел. Но венецианцы не торопились. На византийском Востоке царила сумятица, а пока будущее Европы оставалось неопределенным, не было смысла принимать на себя обязательства. Только в 1268 году республика наконец решилась принять предложение Михаила. Даже и в этом случае согласилась не более чем на пять лет перемирия. В этот период, однако, венецианцы обещали соблюдать принцип ненападения и не помогать врагам империи, а также освободить греческих пленных, содержавшихся на Крите, Модоне и Короне, трех главных оплотах, оставшихся у них в Эгейском море. В ответ император обещал уважать венецианские поселения и в Греции, и на архипелаге и снова разрешил венецианским купцам свободно жить, путешествовать и торговать во всех своих владениях. Его условия были как нельзя более кстати. Двух вещей, правда, недоставало: трех восьмых от доходов и эксклюзивности, которая была у них раньше, ибо Михаил выдвинул условие, что генуэзцы сохранят данные им права. Он сознавал опасность старой политики, при которой одной из республик давалось полное преимущество за счет другой. С этих пор между ними настанет свободная конкуренция. И Михаилу будет выгодно такое соперничество, при этом менее привилегированный соперник не станет создавать враждебных альянсов.

Несколько краткосрочных перемирий имели длительный успех. Венеция одним махом восстановила свое торговое первенство в Леванте, а ведь семь лет назад она считала, что навсегда утратила влияние. Своим реваншем она частично была обязана удаче, но многое зависело от дипломатичного и хитроумного дожа Дзено и его советников. После ратификации договора он через несколько недель скончался и оставил после себя народ, почти забывший о своем недавнем унижении. К людям вернулось самоуважение, и они снова с уверенностью смотрели в будущее. В благодарность дожу и следуя традиции пышного и роскошного церемониала, которым с самого начала было отмечено его правление, Дзено похоронили с такими почестями, какие могла устроить только Венеция. Дожа положили в еще недостроенную церковь Санти Джованни э Паоло. Там, в юго-западном углу, до сих пор сохранилась часть гробницы – барельеф с изображением восседающего на троне Христа и обступивших его ангелов.