Проблема резервов занимала мысли французских военачальников все первое десятилетие ХХ века. В то время как немецкие генералы решали задачу максимально быстрого перемещения большого количества войск к выбранному театру военных действий, французские стратеги ломали головы над тем, как добиться необходимой численности армии. Закон о всеобщей воинской обязанности 1905 года, согласно которому все без исключения молодые французы должны были проходить двухгодичную службу в армии, позволил решить эту задачу, увеличив численность кадровой армии в мирное время. После принятия данного закона французская армия по численности даже превосходила ту, что немцы планировали развернуть в Бельгии, что снова выдвигало на первый план проблему резервов. Кадровая армия, достаточно большая, чтобы обеспечить численный перевес на общей с Германией границе, при расширении фронта нуждалась в пополнении. План XV-бис, разработанный в 1907-м, предусматривал массовое сосредоточение французских войск в Южной Бельгии. Два года спустя его усилил план XVI, даже несмотря на то, что для этого требовались резервы, в возможности привлечения которых высшее командование все еще сомневалось. К 1911-му опасения масштабного наступления через Бельгию немецкой армии, усиленной резервом, заставили Виктора Мишеля, нового начальника Генерального штаба Франции, отступить от стратегии, реализованной в планах XIV–XVI: все доступные резервы должны были присоединиться к кадровым частям и полностью мобилизованную армию следовало развернуть на всей французской границе, от Швейцарии до Северного моря^[51].

План Мишеля – хотя он не мог этого знать – был зеркальным отражением плана Шлифена, в нем даже предполагалось наступление на севере Бельгии, которое бы столкнулось с «мощным правым крылом» немецкого визави. Результат этого столкновения предсказать никто бы не взялся, хотя он вряд ли был бы не хуже того, что произошло в результате реализации совсем другого стратегического плана, разработанного в 1914 году. К сожалению, Мишель был во французском генералитете чужим, «республиканцем», политика которого принималась коллегами в штыки. Вскоре к власти во Франции пришло правительство правого толка, и Мишеля отправили в отставку. Вариант XVII, принятый в апреле 1913 года, пересматривал новую стратегию. Соединение резервов с кадровыми частями отменили. Развертывание армии вплоть до Северного моря также посчитали лишним, оставив на левом фланге только 5-ю армию на случай опасности немецкого наступления через север Бельгии. Но самое главное – на общей границе с Германией планировались наступательные операции. «Независимо от обстоятельств, – говорилось в плане XVII, – цель главнокомандующего состоит в том, чтобы всеми имеющимися силами атаковать немецкие армии»^[52]. Это означало наступление в Лотарингии – «любезность» Франции, в которой сомневался Шлифен.

Для принятия плана XVII, детища Жозефа Жоффра, сменившего Мишеля на посту начальника Генерального штаба, имелось несколько причин. Во-первых, у разведывательных служб не было информации, что немцы действительно рискнут предпринять стратегически сомнительное и дипломатически дерзкое наступление через север Бельгии. Действительно, учитывая строжайшую секретность военного планирования в те годы, а также явную нерасторопность 2-го отдела Генерального штаба (военной разведки), добыть подобные сведения было нелегко^[53]. Во-вторых, в Париже усилилось беспокойство по поводу реакции Германии на французский закон о всеобщей воинской обязанности 1905 года. В 1911–1913 годах Германия также приняла нормативные акты об обязательной воинской службе, что позволило резко увеличить численность кадровой армии^[54]. Эти меры, а также известная способность немцев быстро разворачивать резервные части при мобилизации свидетельствовали о необходимости решительных действий французской кадровой армии, прежде чем в действие смогут вступить резервы обеих противоборствующих сторон. Сие означало наступление, причем в том месте, которое немцы должны защищать и которое располагается недалеко от общей границы. Более того, на немецкие законы о воинской повинности 1911–1913 годов Франция ответила увеличением срока службы в армии до трех лет. Этот закон, принятый в 1913-м, не компенсировал растущее численное превосходство немецкой армии над французской, но автоматически уменьшал численность резервов, что служило дополнительным аргументом в пользу немедленных наступательных действий в случае начала войны. И последней причиной для принятия плана XVII стали крепнущие связи между Францией и ее союзниками. Французский и британский Генеральные штабы активно сотрудничали с 1905 года. К 1911-му они договорились, что в случае нарушения Германией англо-французско-прусского договора 1839 года, гарантировавшего нейтралитет Бельгии, Британский экспедиционный корпус высадится на континенте и займет место на левом фланге французской армии. Париж и Лондон надеялись на большее: при угрозе со стороны Германии Бельгия пропустит через свою территорию французские войска. Или английские… Или и те и другие… Этим надеждам не суждено было сбыться – и Франция, и Британия получили категорический отказ от бельгийского Генерального штаба (для Франции этот отказ стал дополнительной причиной принятия плана XVII), но французы могли хотя бы утешаться решимостью Британии оказать им поддержку. Официального договора по этому поводу не было, но генералы знали, что, если их штабы что-то решили, за словами следуют действия^[55].

Совместные планы разрабатывали французы и с русскими «специалистами» – между странами был заключен официальный военно-дипломатический союз, но там дела шли не быстро. Генералы укреплялись в необходимости наступательного плана XVII, потому что обещания России помочь в случае войны с Германией были расплывчатыми^[56]. Стратегические трудности русских в чем-то оказались похожими на трудности французов, а в чем-то отличались. Как и Франция, Россия в случае кризиса не могла мобилизовать резервы так же быстро, как Германия. В первых операциях император Николай II мог рассчитывать только на кадровую армию. Однако в отличие от Франции, которой просто не удалось создать удовлетворительный механизм пополнения кадровых вооруженных сил резервистами, у России были проблемы не организационного, а скорее географического характера. Развертывание войск на фронте замедлялось огромными расстояниями между населенными пунктами внутри страны и их удаленностью от границы с Германией. Впрочем, эти расстояния в то же время были преимуществом России, поскольку пространство наряду со временем является одним из главных факторов войны. Российской империи не грозил кризис мобилизации. Страна могла смириться с потерей части территории, пока собирала армию, что для Франции являлось неприемлемым. В ее Генеральном штабе это прекрасно понимали, поэтому план XVII был в какой-то степени оправдан тем, что грандиозная битва, которую он предполагал, позволяла собраться с силами на востоке. В то же время французы хотели с самого начала убедить русских, что биться будут не на жизнь, а на смерть. Чем быстрее разразится кризис, чем он окажется масштабнее, тем больше опасность для Франции, а следовательно, и угроза для России – ее союзницы. Русские должны как можно скорее прийти на помощь стране, с которой их связывает официальный договор.

Однако Россия всегда отличалась медлительностью, что вызывало вполне обоснованное раздражение французских генералов. Усугубляло ситуацию и то, что русские коллеги были скрытными и зачастую непрактичными – в отличие от британских, которые внушали доверие, хотя формально и не считались союзниками. Еще хуже была уклончивость России, не стремившейся зафиксировать договоренности на бумаге. До 1911 года русские, несмотря на постоянное давление французов, отказывались обещать нечто большее, чем некие наступательные действия на двадцатый день мобилизации. В конце 1910 года, когда Россия вывела несколько армейских соединений из Польши, которая в то время ей принадлежала, даже эти минимальные ожидания оказались поставлены под сомнение. К тому же русский царь встретился с кайзером в Потсдаме. В августе 1910-го встревоженный Жоффр инициировал новые переговоры между Генеральными штабами, и военный министр России генерал Владимир Сухомлинов наконец заверил французов, что русская армия предпримет наступательные действия на шестнадцатый день мобилизации в надежде связать по крайней мере пять или шесть немецких корпусов, которые в противном случае были бы задействованы на Западном фронте. Французы не получили письменной гарантии, что русские выполнят свои обязательства, и не имели четкого представления, какие именно действия предпримет Санкт-Петербург^[57]. Конечно, у русских были свои проблемы. Первое десятилетие ХХ века оказалось для них непростым – революция и поражение в войне с Японией на Дальнем Востоке… После войны страна испытывала экономические трудности, а армия была дезорганизована.

Так или иначе, в 1906–1909 годах план Шлифена мог бы оказаться успешным. Русские мыслили только об обороне, и до их помощи Франции дело вряд ли бы дошло. К 1909 году положение в России улучшилось, и военные стратеги воспряли духом. Было принято так называемое мобилизационное расписание № 18 – оно уже предусматривало наступательные операции, хотя источник главной угрозы еще не был определен. Германия или Австрия? В июне 1910-го русский Генеральный штаб утвердил мобилизационное расписание № 19, в котором главным противником признавалась Германия. Тем не менее Россия не исключала возможность, что ей придется отдать большую часть территории Польши. Такая перспектива вызвала возражения у командующих западными округами. Последовали дебаты в Генеральном штабе – обсуждались оперативные возможности, традиционные интересы России на юго-востоке Европы и союзнические обязательства по отношению к Франции. Результатом стал компромисс, известный как варианты «А» и «Г» мобилизационного расписания № 19: «А» – для главного удара по Австрии и «Г» – по Германии^[58].

Если бы французы узнали подробности варианта «А», они убедились бы в обоснованности своих худших предположений. К счастью для них, в августе 1912 года – том же месяце, когда в Санкт-Петербурге закончили разработку двух вариантов мобилизационного расписания № 19, – Франция смогла добиться от генерала Якова Жилинского, начальника Генерального штаба русских, обещания, что они будут наступать на Германию силами не менее 800 000 человек (половина регулярной армии) «после M+15», то есть через пятнадцать дней после начала мобилизации^[59]. В статье III военной конвенции, которую заключили Россия и Франция в 1913 году, это обещание конкретизировалось – не после пятнадцатого дня с начала мобилизации, а на пятнадцатый день. У этой неожиданной демонстрации верности союзнику имелось несколько причин. Одна из них заключалась в том, что к 1913 году русская армия в основном оправилась от удара – поражения от японцев. Дополнительные ассигнования и «большая программа» Сухомлинова по модернизации армии обещали позитивные изменения и увеличение численности кадрового состава через четыре года. Второй причиной, как предполагалось, были неверные данные разведки. В 1913-м у русских был действующий агент, австрийский полковник Альфред Редль, который продал им планы мобилизации своей армии, что могло бы минимизировать опасности при реализации плана «А». Третье объяснение действий русских заключалось в том, что союз с Францией был действительно важен. «Если Франция не окажет серьезного сопротивления немцам и будет разбита, Россия вряд ли сможет противостоять объединенным армиям Германии и Австро-Венгрии… Россия и Франция вместе либо победят, либо проиграют… России следует стремиться к выполнению своих обязательств, вплоть до наступления через пятнадцать дней после начала мобилизации»^[60]. И наконец, высказывалось предположение, что русские генералы не просчитали опасности, которыми грозила замена оборонительной, хотя и эгоистичной, войны наступательными действиями, но в этом отношении от французов и немцев они отличались только медлительностью с принятием решения пойти на риск.

В 1906–1914 годах Российская империя раздражала Францию своей уклончивостью и медлительностью. Точно такие же чувства испытывала Германия в отношении своей союзницы Австрии. Две последние воевали в 1866 году. Австро-прусская война закончилась тем, что Германия заняла лидирующее положение в Центральной Европе, однако к 1882 году разногласий у них уже не было. Военное сотрудничество союзнический договор тем не менее не предусматривал. Канцлер Германии Бисмарк помнил о многочисленных внутренних и внешних проблемах Австрии, среди которых была давняя вражда с Османской империей, лишь недавно улаженная ссора с Италией по поводу потери Венеции и растущие претензии Сербии и Румынии на земли Габсбургов. При разработке стратегических планов между Генеральными штабами Австрии и Германии проводились неофициальные консультации. Австрия знала, что в случае войны на два фронта Германия будет вести оборонительные бои против Франции и постарается развить успех на востоке. Германия рассчитывала на то, что Австрия начнет наступление в принадлежащей Российской империи части Польши. Этим дело и ограничивалось. В австрийском Генеральном штабе Шлифена считали скрытным и надменным^[61]. После того как он вышел в отставку, переговоры стали более продуктивными.

Новый начальник немецкого Генерального штаба Мольтке-младший точно знал, что нужно делать. План Шлифена пока был отложен, но для его реализации требовалось максимально быстро развернуть значительную группировку австрийских войск в Польше. Его коллега, начальник австрийского Генерального штаба Конрад фон Гётцендорф, был встревожен угрозой войны не только с Россией, но и с покровительствуемой ею Сербией. Италия и Румыния не могли считаться надежными союзниками. Гётцендорф просчитывал варианты, неблагоприятные для Австрии, причем их пусковым механизмом могло стать любое событие или случайность. Худшим из возможных вариантов была война Австро-Венгрии против Сербии, в которую вмешается Россия после того, как основная часть армии будет развернута к югу от Дуная, а не на севере Польши. Фон Гётцендорф предложил в случае начала военных действий разделить армию на три группы: «минимальную балканскую» из 10 дивизий, которая должна противостоять Сербии, «эшелон А» из 30 дивизий для развертывания на Польском фронте и «эшелон Б» из 12 дивизий в качестве мобильного подкрепления на том направлении, где это потребуется.

Мольтке считал, что этого недостаточно. 21 января 1909 года он направил начальнику австрийского Генерального штаба письмо с призывом оказать Германии большую поддержку. Мольтке писал, что опасения австрийцев в ненадежности Италии и Румынии не имеют под собой оснований, и заверял коллегу: война на западе будет завершена раньше, чем Россия сможет провести полную мобилизацию. Германия к тому времени перебросит значительные силы на восток. При этом точный график он не сообщал. Гётцендорф сделал выводы, что Австрии придется вести войну на два фронта. 26 января он предупредил Мольтке, чтобы Германия не рассчитывала на переброску «минимальной балканской группы» в Польшу раньше чем через 50 дней после начала мобилизации. Сможет ли Германия, в свою очередь, гарантировать поддержку Австрии в течение 40 дней? Если нет, они будут придерживаться оборонительной тактики в Польше и предпримут решительное наступление на Сербию. Надо заметить, что главной целью Конрада фон Гётцендорфа была именно Сербия – ее он мечтал сокрушить. Подобно многим австрийцам немецкого происхождения, этот генерал недолюбливал маленькое славянское королевство и потому, что оно не признавало неофициальную доминирующую роль Австрии на Балканах, и потому, что Сербия как магнит притягивала всех недовольных из империи Габсбургов. Победить Сербию значило разрешить все трудности, которые испытывала Австро-Венгрия со своими славянскими меньшинствами. Ну почти все…

Ответ Мольтке содержал как заверения, так и возражения. Немецкая армия решит все свои задачи во Франции за четыре недели (план Шлифена, с подробностями которого австрийцы не были знакомы, предусматривал шесть недель), поэтому Австрия может смело идти на Польшу. Даже если Австрия будет втянута в войну с Сербией, Германия не оставит ее без помощи, а что касается Сербии, то проблема разрешится для Австрии естественным путем. Гётцендорф все-таки сомневался: «Но что мне делать, если я уже завязну в Сербии?»^[62] Габсбурги могли выставить 60 дивизий против 10 сербских – в два раза больше, чем считалось необходимым для победы, поэтому такая осторожность, пожалуй, была излишней. Австрийская армия никак не могла потерпеть поражение от сербов, даже если бы задействовала против них только «минимальную балканскую группу». Мольтке, которому нужно было добиться того, чтобы русским пришлось вести войну на два фронта, сдержал раздражение неуместной робостью австрийского коллеги и в ответном письме пообещал помощь: «Мы без колебаний поддержим наступление Австрии»^[63]. Ему не следовало этого делать. Согласно плану Шлифена, во время грандиозной битвы на западе та часть немецкой армии, которая останется в Восточной Пруссии, должна была придерживаться оборонительной тактики. Тем не менее намерения Мольтке были благими, и письмо от 19 марта 1909 года, в котором прозвучало это обещание, заложило основы взаимопонимания между союзниками на годы вперед. Надо заметить, что Конрад фон Гётцендорф вследствие своей агрессивной внешней политики (он ратовал за превентивную войну не только с Сербией, но и с Черногорией, а также за установление гегемонии в Албании) находился в конфликте с парламентами обеих частей империи, а также с министром иностранных дел и в ноябре 1910-го был смещен с должности начальника Генерального штаба. Впрочем, через год он вернулся и сотрудничество с Мольтке продолжилось. Во время их последней довоенной встречи в мае 1914-го на немецком курорте Карлсбад начальник немецкого Генерального штаба на просьбу австрийского коллеги разместить на востоке дополнительные войска ответил неопределенным обещанием: «Я сделаю все, что смогу»^[64]. План Шлифена с «мощным правым флангом» на карте Северной Франции этого не предусматривал, но Мольтке рассчитывал на решимость австрийцев и слабость русских.

А вот на что он вовсе не рассчитывал, так это на вмешательство Британии. Шлифен в своем меморандуме между тем такую возможность не исключал: в дополнении, представленном в феврале 1906 года, обсуждалось участие в военных действиях англичан, но предполагалось, что они ограничатся высадкой в Антверпене или, возможно, на немецком побережье Северного моря. Шлифен не думал, что британцы будут сражаться рядом с французами, чтобы остановить немецкое наступление через Бельгию. «Сердечное согласие» между Францией и Британией было заключено в 1904 году, но переговоры о согласовании действий в случае войны начались только в декабре 1905-го, поэтому Шлифен – именно в этом месяце он закончил составление меморандума – на это ставку не делал. Более того, среди самих британских генералов, которые вели переговоры с французами, не имелось согласия относительно действий армии, высадившейся на континенте. Один вариант – это десантная операция (за нее ратовал Королевский флот, считая средством принудить немецкие корабли к битве и уничтожить их)^[65]. Другой вариант – так называемый отвлекающий маневр. Универсальные законы военного искусства требовали концентрации сил на решающем направлении. В войне, где наступление будет вести Германия, это направление окажется во Франции, и именно там надо развернуть британские экспедиционные силы – к такому выводу в процессе поэтапных переговоров пришли Генеральные штабы Британии и Франции. В апреле 1906 года Комитет обороны империи разработал план передислокации войск непосредственно в Нидерланды. Затем последовала пятилетняя пауза, вызванная нежеланием Бельгии пропускать британскую армию, а также неспособностью французов составить убедительный план военных действий. Все изменилось в 1911 году, после того как начальником французского Генерального штаба стал Жозеф Жоффр, а в Британии должность начальника управления разработки военных операций занял Генри Уилсон. На их первой встрече в Париже в ноябре этого же года Жоффр раскрыл коллеге общие положения плана XVII^[66]