Но, друг мой,
Тернист наш путь!
Шекспир. Зимняя сказка
Трудно было с первого взгляда узнать американца в молодом человеке, который вышел из такси на Саут-сквер в Вестминстере в конце сентября 1924 года. Поэтому шофер поколебался, прежде чем запросить двойную плату. Молодой человек без всяких колебаний ему отказал.
– Разве вы неграмотны? – спокойно осведомился он. – Посмотрите – четыре шиллинга.
С этими словами он повернулся спиной к шоферу и взглянул на здание, перед которым остановилось такси. Сейчас ему предстояло впервые войти в английский дом, и он слегка волновался, точно ему должны были выдать семейную тайну. Вытащив из кармана конверт с адресом, он посмотрел на номер, выгравированный на медной дощечке у двери, прошептал: «Да, правильно» – и позвонил.
Ожидая, пока откроют, он обратил внимание на глубокую тишину, которую нарушил бой часов. Пробило четыре, и казалось, то был глас Времени. Когда замер гул, дверь приоткрылась и лысый человек спросил:
– Что угодно, сэр?
Молодой американец снял мягкую шляпу.
– Здесь живет миссис Майкл Монт?
– Да, сэр.
– Пожалуйста, передайте ей мою карточку и письмо.
– «Мистер Фрэнсис Уилмот, Нэйзби, Ю. К.». Будьте добры, войдите, сэр.
Следуя за лакеем, Фрэнсис Уилмот прошел в комнату направо. Здесь внимание его привлек какой-то шорох, и чьи-то зубы оцарапали ему икру.
– Дэнди! – крикнул лысый лакей. – Ах ты, чертенок! Знаете, сэр, эта собака терпеть не может чужих. На место! Одной леди Дэнди прокусил однажды чулок.
Фрэнсис Уилмот с любопытством посмотрел на серебристо-серую собаку дюймов девяти вышиной и почти такой же ширины. Она подняла на него блестящие глаза и оскалила белые зубы.
– Это он малютку охраняет, сэр, – сказал лысый лакей, указывая на уютное гнездышко на полу перед незатопленным камином. – Когда ребенок в комнате, Дэнди бросается на чужих. Но теперь вы можете быть спокойны, сэр, раз он обнюхал ваши брюки. А к ребенку все-таки не подходите. Миссис Монт только что была здесь; я ей передам вашу карточку.
Фрэнсис Уилмот опустился на диванчик, стоявший посреди комнаты, а собака улеглась между ним и ребенком.
В ожидании миссис Монт молодой человек внимательно осматривал комнату. Потолок был окрашен в серебряный цвет, стены обшиты панелями тускло-золотого оттенка. В углу приютились маленькие позолоченные клавикорды – призрак рояля. Портьеры были из материи, затканной золотом и серебром. Блестели хрустальные люстры, на картинах, украшавших стены, были изображены цветы и молодая леди с серебряной шеей и в золотых туфельках. Ноги утопали в удивительно мягком серебристом ковре, мебель была из позолоченного дерева.
Молодого человека внезапно охватила тоска по родине. Мысленно он перенесся в гостиную старого, в колониальном стиле дома на пустынном берегу красноватой реки в Южной Каролине. Снова видел он портрет своего прадеда, Фрэнсиса Уилмота, в красном мундире с высоким воротником, – майора королевских войск во время войны за независимость[3]. Говорили, что прадед на этом портрете похож на человека, которого Фрэнсис Уилмот ежедневно видел в зеркале, когда брился: гладкие темные волосы, закрывающие правый висок, узкий нос, узкие губы, узкая рука, сжимающая рукоятку шпаги или бритву, решительный взгляд узких, словно щели, глаз. Фрэнсис вспомнил негров, работающих на хлопковом поле под ослепительным солнцем; такого солнца он не видел с тех пор, как сюда приехал; в мыслях он снова гулял со своим сеттером по краю громадного болота, под высокими печальными деревьями, разукрашенными гирляндами мха; он думал о родовом имении Уилмотов: дом сильно пострадал во время гражданской войны[4], и молодой человек не знал, восстанавливать ли его или продать одному янки, который хотел купить загородную виллу, куда он мог бы приезжать на воскресенье из Чарлстона, и который так отремонтирует дом, что его не узнаешь. Тоскливо будет в доме теперь, когда Энн вышла замуж за этого молодого англичанина, Джона Форсайта, и уехала на север, в Южные Сосны. И он подумал, что сестра, смуглая, бледная, энергичная, теперь для него потеряна. Да, эта комната навеяла на него тоску по родине. Такой великолепной комнаты он никогда еще не видел; ее гармонию нарушала только собака, лежавшая сейчас на боку. Она была такая толстая, что все ее четыре лапки болтались, не касаясь пола. Вполголоса он сказал:
– Это самая красивая комната, какую мне когда-либо приходилось видеть!
– Как приятно подслушать такое замечание!
В дверях стояла молодая женщина с волнистыми каштановыми волосами и матовым бледным лицом. Нос у нее был короткий, прямой, глаза карие, оттененные темными ресницами, веки очень белые. Улыбаясь, она подошла к Фрэнсису Уилмоту и протянула ему руку. Он поклонился и серьезно спросил:
– Миссис Майкл Монт?
– Значит, Джон женился на вашей сестре? Она хорошенькая?
– Да.
– Красивая?
– Да, она красива.
– Надеюсь, вы не скучали? Бэби вас занимал?
– Чудесный ребенок.
– О да! А Дэнди вас, говорят, укусил?
– Кажется, не до крови.
– А вы даже не посмотрели? Но собака совершенно здорова. Садитесь и расскажите мне о вашей сестре и Джоне. Это брак по любви?
Фрэнсис Уилмот сел.
– Да, несомненно. Джон – прекрасный человек, а Энн…
Он услышал вздох.
– Я очень рада. Он пишет, что очень счастлив. Вы должны остановиться у нас. Здесь вас никто не будет стеснять. Можете смотреть на наш дом как на отель.
Молодой человек поднял на нее глаза и улыбнулся.
– Как вы добры! Ведь я впервые уехал из Америки. Слишком рано кончилась война.
Флер вынула бэби из гнездышка.
– А вот это существо не кусается. Смотрите – целых два зуба, но они не опасны.
– Как его зовут?
– Кит, уменьшительное от Кристофер. К счастью, мы сошлись на этом имени. Сейчас придет Майкл, мой муж. Он член парламента. Но первое заседание только в понедельник, – конечно, опять Ирландия. А мы вчера вернулись для этого из Италии. Чудная страна, вы должны туда съездить.
– Простите, какие это часы так громко бьют? Парламентские?
– Да, это Большой Бэн. Он заставляет их помнить о времени. Майкл говорит, что парламент – лучший тормоз прогресса. Теперь, когда у нас впервые лейбористское правительство, год обещает быть интересным. Посмотрите, как эта собака охраняет моего бэби. Не правда ли, трогательно? Челюсти у нее чудовищные.
– Какая это порода?
– Дэнди – динмонт. А раньше у нас была китайская собачка. С ней произошла трагическая история. Она всегда гонялась за кошками и однажды повздорила с воинственным котом, он ей выцарапал оба глаза… она ослепла, и пришлось…
Молодому человеку показалось, что в ее глазах блеснули слезы. Он тихонько вздохнул и сочувственно сказал:
– Очень печально.
– Мне пришлось обставить эту комнату по-новому. Раньше она была отделана в китайском стиле. Она мне слишком напоминала Тинь-а-Линя.
– Ну а этот песик загрызет любую кошку.
– К счастью, он вырос вместе с котятами. Нам он понравился потому, что у него кривые лапы. Ходит он с трудом и едва поспевает за детской колясочкой. Дэн, покажи лапки!
Дэнди поднял голову и тихонько заворчал.
– Он ужасно упрямый. Скажите, Джон изменился? Или похож еще на англичанина?
Молодой человек понял, что она наконец заговорила о чем-то для нее интересном.
– Похож. Но он чудесный малый.
– А его мать? Когда-то она была красива.
– Она и сейчас красива.
– Да, наверно. Седая, должно быть?
– Поседела. Вы ее не любите?
– Гм! Надеюсь, она не будет ревновать его к вашей сестре.
– Пожалуй, вы несправедливы.
– Пожалуй, несправедлива.
Она сидела неподвижно с ребенком на руках; лицо ее было сурово. Молодой человек, сообразив, что мысли ее где-то витают, встал.
– Когда будете писать Джону, – заговорила она вдруг, – передайте ему, что я ужасно рада и желаю ему счастья. Я сама не буду ему писать. Можно мне называть вас Фрэнсис?
Фрэнсис Уилмот поклонился.
– Я буду счастлив…
– А вы должны называть меня Флер. Ведь теперь мы с вами родственники.
– Флер! Красивое имя! – медленно, словно смакуя это слово, произнес молодой человек.
– Комнату вам приготовят сегодня же. Разумеется, у вас будет отдельная ванная.
Он прикоснулся губами к протянутой руке.
– Чудесно! – сказал он. – А я было начал тосковать по дому: здесь мне не хватает солнца.
В дверях он оглянулся: Флер положила ребенка в гнездышко и задумчиво смотрела куда-то в пространство.
Не только смерть собаки побудила Флер по-новому обставить китайскую комнату. В тот день, когда Флер исполнилось двадцать два года, Майкл, вернувшись домой, объявил:
– Ну, дитя мое, я покончил с издательским делом. Старый Дэнби всегда так безнадежно прав, что на этом карьеры не сделаешь.
– О Майкл! Ты будешь смертельно скучать.
– Я пройду в парламент. Дело несложное, а заработок примерно тот же.
Эти слова были сказаны в шутку. Через шесть дней обнаружилось, что Флер приняла их всерьез.
– Ты был совершенно прав, Майкл. Это дело самое для тебя подходящее. У тебя есть мысли в голове.
– Чужие.
– И говоришь ты прекрасно. А живем мы в двух шагах от парламента.
– Это будет стоить денег, Флер.
– Да, я говорила с папой. Знаешь, это очень забавно – ведь ни один Форсайт не имел никакого отношения к парламенту. Но папа считает, что мне это пойдет на пользу, а баронеты только для этого и годятся.
– К сожалению, раньше нужно пройти в выборах.
– Я и с твоим отцом посоветовалась. Он кое с кем переговорит. Им нужны молодые люди.
– Так. А каковы мои политические убеждения?
– Дорогой мой, пора бы уже знать – в тридцать-то лет!
– Я не либерал. Но кто я – консерватор или лейборист?
– У тебя есть время решить этот вопрос до выборов.
На следующий день, пока Майкл брился, а Флер принимала ванну, он слегка порезался и сказал:
– Земля и безработица – вот что меня действительно интересует. Я фоггартист.
– Что это такое?
– Ведь ты же читала книгу сэра Джемса Фоггарта.
– Нет.
– А говорила, что читала.
– Все так говорили.
– Ну, все равно. Он весь в будущем и программу свою строит, имея в виду тысяча девятьсот сорок четвертый год. Безопасность в воздухе, развитие земледелия, детская эмиграция; урегулировать спрос и предложение внутри империи; покончить с нашими убытками в делах с Европой; идти на жертвы ради лучшего будущего. В сущности, он проповедует то, что никакой популярностью не пользуется и считается невыполнимым.
– Эти взгляды ты можешь держать при себе, пока не пройдешь в парламент. Ты должен выставить свою кандидатуру по спискам тори[5].
– Какая ты сейчас красивая!
– Потом, когда ты уже пройдешь на выборах, можно заявить и о своих взглядах. Таким образом, ты с самого начала займешь видное положение.
– План недурен, – сказал Майкл.
– И тогда можешь проводить программу этого Фоггарта. Он не сумасшедший?
– Нет, но он слишком трезв и рассудителен, а это приближается к сумасшествию. Видишь ли, заработная плата у нас выше, чем во всех других странах, за исключением Америки и доминионов; и понижения не предвидится. Мы идем в ногу с молодыми странами. Фоггарт стоит за то, чтобы Англия производила как можно больше продовольствия; детей из английских городов он предлагает отправлять в колонии, пока спрос колоний на наши товары не сравняется с нашим ввозом. Разумеется, из этого ничего не выйдет, если все правительства империи не будут действовать вполне единодушно.
– Все это как будто разумно.
– Как тебе известно, мы его издали, но за его счет. Это старая история – «вера горами двигает». Вера-то у него есть, но гора все еще стоит на месте.
Флер встала.
– Итак, решено! – сказала она. – Твой отец говорит, что сумеет провести тебя по спискам тори, а свои убеждения ты держи при себе. Тебе нетрудно будет завоевать симпатии, Майкл.
– Благодарю тебя, милочка. Дай я помогу тебе вытереться…
Однако раньше чем переделывать китайскую комнату, Флер выждала, пока Майкл не прошел в парламент от одного из округов, где избиратели, по-видимому, проявляли интерес к земледелию. Выбранный ею стиль являл собой некую смесь Адама[6] и Louis Quinzе[7]. Майкл окрестил комнату «биметаллическая гостиная» и переселил «Белую обезьяну» к себе в кабинет. Он решил, что пессимизм этого создания не вяжется с карьерой политического деятеля.
Свой «салон» Флер открыла в феврале. После разгрома либералов «центр общества» сошел на нет и ореол политико-юридической группы леди Элисон сильно померк. Теперь в гору шли люди попроще. По средам на вечерах у Флер бывали главным образом представители младшего поколения; а из стариков показывались в «салоне» ее свекор, два захудалых посланника и Пивенси Блайт, редактор «Аванпоста». Это был высокий человек с бородой и налитыми кровью глазами, столь не похожий на свой собственный литературный стиль, что его постоянно принимали за премьера какого-нибудь колониального кабинета. Он обнаружил познания в таких вопросах, в которых мало кто разбирался. «То, что проповедует Блайт сегодня, консервативная партия не будет проповедовать завтра», – говорили о нем в обществе. Голос у него был негромкий. Когда речь заходила о политическом положении страны, Блайт изрекал такие афоризмы:
– Сейчас люди бродят во сне, а проснутся голыми.
Горячий сторонник сэра Джемса Фоггарта, он называл его книгу «шедевром слепого архангела». Блайт страстно любил клавикорды и был незаменим в «салоне» Флер.
Покончив с поэзией и современной музыкой, с Сибли Суоном, Уолтером Нэйзингом и Солстисом, Флер получила возможность уделять время сыну – одиннадцатому баронету. Для нее он был единственной реальностью. Пусть Майкл верит в теорию, которая принесет плоды лишь после его смерти, пусть лейбористы лелеют надежду завладеть страной – для Флер все это было неважно: 1944-й год казался ей знаменательным только потому, что в этом году Кит достигнет совершеннолетия. Имеют ли какое-нибудь значение все эти безнадежные парламентские попытки что-то сделать? Конечно, нет! Важно одно – Англия должна быть богатой и сильной, когда подрастет одиннадцатый баронет! Они хотят строить какие-то дома – ну что ж, отлично! Но так ли это необходимо, если Кит унаследует усадьбу Липпингхолл и дом на Саут-сквер? Конечно, Флер не высказывала таких циничных соображений вслух и вряд ли сознательно об этом думала. На словах она безоговорочно поклонялась великому божеству – Прогрессу.
Проблемы всеобщего мира, здравоохранения и безработицы занимали всех, независимо от партийных разногласий, и Флер не отставала от моды. Но не Майкл и не сэр Джемс Фоггарт, а инстинкт подсказывал ей, что старый лозунг «И волки сыты, и овцы целы» – лозунг, лежащий в основе всех партийных программ, – не столь разумен, как хотелось бы. Ведь Кит не голоден, а поэтому о других не стоит очень беспокоиться, хотя, разумеется, необходимо делать вид, что вопрос об этих «других» тебя беспокоит. Флер порхала по своему «салону», со всеми была любезна, перебрасывалась словами то с тем, то с другим из гостей, а гости восхищались ее грацией, здравым смыслом и чуткостью. Нередко она бывала и на заседаниях палаты общин, рассеянно прислушивалась к речам, но каким-то седьмым чувством (если у светских женщин шесть чувств, то у Флер, несомненно, их было семь) улавливала то, что могло придать блеск ее «салону»; отмечала повышение и падение правительственного барометра, изучала политические штампы и лозунги, а главное – людей, живого человека, скрытого в каждом из членов парламента.
За карьерой Майкла она следила, словно заботливая крестная, которая подарила своему крестнику молитвенник в сафьяновом переплете, надеясь, что настанет день, когда он об этой книге вспомнит. Майкл регулярно посещал заседания палаты всю весну и лето, но ни разу не раскрыл рта. Флер одобряла это молчание и выслушивала его рассуждения о фоггартизме, тем помогая ему уяснить самому себе свои политические убеждения. Если только в фоггартизме дано верное средство для борьбы с безработицей, как говорил Майкл, то и Флер готова была признать себя сторонницей Фоггарта: здравый смысл подсказывал ей, что безработица – это национальное бедствие – является единственной реальной опасностью, угрожающей будущности Кита. Ликвидируйте безработицу – и людям некогда будет «устраивать волнения».
Ее критические замечания часто бывали дельны.
О проекте
О подписке