2. Ритуальные деньги из золочёной бумаги

Серебряные ножнички в изящных белоснежных пальцах с хрустом взрезали сложенную вчетверо золочёную бумагу. Свет из окна наискось падал в комнату, рассыпался бликами по столу, заваленному уже готовыми узорными кружками и обрезками бумаги. Тёмные волосы женщины, сдерживаемые лишь одной яшмовой шпилькой, струились по плечам, сливаясь с чёрным облачением. У женщины был нездоровый вид, два лепестка губ казались кровавыми на совершенно белом лице.

Дверь в комнату неслышно приоткрылась, в щели появился жёлтый любопытный глаз. Пламя в масляной настольной лампе заколыхалось от сквозняка. Женщина обернулась к двери и позвала:

– А-Цинь?

Жёлтый любопытный глаз сейчас же скрылся за дверью, послышалась какая-то возня, и через прежнюю щель в комнату просочилась девочка с веснушчатым лицом. Любопытство из её глаз никуда не делось, но она явно подражала кому-то из старших, мелкими лотосовыми шажками семеня от двери к столу. Хватило её, правда, ненадолго, и она бросилась к раскрывшей объятья женщине с радостным возгласом:

– Матушка!

Женщина пригладила её волосы и сказала с укором:

– А-Цинь, почему ты такая растрёпанная? Негоже девушке выглядеть так неряшливо.

«Девушке» было десять лет отроду, и её мало заботила собственная внешность. Её жёлтые глаза феникса жадно исследовали комнату, в которой она не так часто бывала: входить к матери ей позволялось лишь в дни убывающей луны и то ненадолго. У госпожи Цзинь, как говорили, было слабое здоровье, тревожить её лишний раз запрещалось, она жила затворницей.

– Что ты делаешь, матушка? – спросила А-Цинь, двумя пальцами беря со стола золочёный узорный кружок и разглядывая его.

– Вырезаю ритуальные деньги, – ответила госпожа Цзинь, приглаживая дочери волосы. Упрямые пряди на макушке вихрились и не желали лежать ровно. Чтобы с ними справиться, пришлось туго стянуть их лентой.

– Ритуальные деньги? Как много… – А-Цинь запустила руки в бумагу, поворошила узорные кружки. – А для чего они?

– Когда я умру, – ответила госпожа Цзинь, – ты сожжёшь их для меня. Мне уже недолго осталось.

А-Цинь примолкла, размышляя о словах матери. Смерть была нечастым гостем на горе Певчих Птиц. В птичьей школе им об этом не рассказывали. Похороны А-Цинь видела лишь однажды, ей тогда было неполных шесть лет. Покойник, выставленный на солнце, рассыпался в золотую пыль, и его развеяло ветром. Брошенные в жертвенник ритуальные деньги чадили, от дыма слезились глаза. Вот, пожалуй, и всё, что она помнила.

– И что будет тогда? – спросила А-Цинь, шмыгнув носом.

– Тогда я стану свободной, – с загадочной улыбкой отозвалась госпожа Цзинь, набивая бумажными деньгами рукава дочери, и сменила тему: – Чему вас сегодня учили в птичьей школе?

– А! – сейчас же оживилась А-Цинь. – Мы разучивали «Поучение цыплятам», а потом учитель на меня рассердился.

– Почему?

– Потому что я спросила о Трёхногом.

– Вот как, – только и сказала госпожа Цзинь. Ни страха, ни осуждения поступка дочери в её голосе не было. Это девочку приободрило.

– Он на самом деле такой страшный? – прошептала А-Цинь.

– Это было так давно, никто не знает, и именно поэтому он так страшен, – сказала госпожа Цзинь. – Он настолько страшен, насколько позволяют твои мысли.

А-Цзинь задумалась, а потом объявила:

– Тогда он нисколько не страшный. Как можно бояться собственной выдумки?

Это была очень глубокая мысль для десятилетнего ребёнка.

– Не думаю, что тебе стоит говорить об этом кому-то ещё, – качнула головой госпожа Цзинь. – Тебя накажут.

А-Цинь с пренебрежительным видом надула и сдула щёки. Учитель наказывать её побаивался, всё-таки единственная дочь главы клана Певчих птиц. Смелости его хватало лишь на то, чтобы поставить её в угол до конца урока за непослушание, тогда как остальным цыплятам за то же самое прилетало деревянной линейкой по пальцам или по гузке.

– А ещё учитель сказал, что если думать о цзинь-у, то он явится и съест тебя, – добавила А-Цинь. – Но откуда цзинь-у знать, что о нём думают? Вот я всю дорогу думала – и не явился ведь. Цыплят просто пугают им, чтобы не шалили, так?

– Хм… – едва заметно улыбнулась госпожа Цзинь, размышляя, что на это ответить. – Ты знаешь, кого называют цзинь-у?

– Воров, которые крадут у нас чжилань? – сейчас же ответила А-Цинь.

– Кто тебе сказал? – удивилась госпожа Цзинь.

– Отец. Он сказал, что они бесчестные птицы и воры, – принялась пересказывать А-Цинь услышанное на уроке. – И что они цыплят живьём глотают.

– Не следует слепо верить всему, что говорят в птичьей школе, – строго сказала госпожа Цзинь. – Цзинь-у – хищные птицы, цзинь-я – певчие птицы, они живут на разных горах и никогда не слетаются. Цзинь-у ловят обычных птиц, а не цзинь-я. Все мы принадлежим к племени Юйминь.

Такого на уроках в птичьей школе точно не услышишь. А-Цинь широко раскрытыми глазами глядела на мать и старалась не пропустить ни слова.

– Матушка так много знает, – выдохнула А-Цинь восхищённо. – Расскажи ещё!

– Если ты пообещаешь, что никому об этом не скажешь, – поставила условие госпожа Цзинь.

– Даже отцу?

– Особенно отцу.

– Типун на язык получу, если сболтну, – пообещала А-Цинь, размышляя, что могла означать эта оговорка «особенно отцу».

3. Народ Юйминь

Госпожа Цзинь усадила дочь рядом с собой и начала:

– Все птицы, какие только есть на свете, происходят от общих предков – Цзинь-У и Цзинь-Я. Когда птицы-божества поссорились, их изгнали в мир смертных. Все цзинь-у, хищные птицы, – потомки золотого ворона Цзинь-У. Все цзинь-я, певчие птицы, – потомки золотой вороны Цзинь-Я.

– Ворона – и певчие птицы? – с сомнением спросила А-Цинь. Она слышала, как каркают вороны. Пением это можно было назвать с большой натяжкой.

– Так говорят. Вражда певчих и хищных птиц – это наследие вражды предков. Цзинь-У после ссоры вычернил себе перья, чтобы не походить на Цзинь-Я, а у него было золотое оперение, недаром его называли солнечным вороном. Цзинь-Я тоже вычернила себе перья, но так неумело, что краска сошла местами, поэтому у ворон, как ты знаешь, серые перья.

– А из-за чего произошла ссора? – подумав, спросила А-Цинь.

– Цзинь-Я завидовала золотому оперению Цзинь-У.

– Так ведь у них обоих было золотое оперение? – не поняла А-Цинь.

– Цзинь-Я казалось, что у Цзинь-У перья красивее.

– Глупость какая…

Госпожа Цзинь кивнула:

– Зависть толкает птиц на страшные вещи. Чувство зависти птицы унаследовали от Цзинь-Я.

Она погладила дочь по голове и добавила:

– Всё это было так давно, но народ Юйминь до сих пор враждует.

А-Цинь молчала некоторое время, обдумывая услышанное, потом спросила:

– Но если Цзинь-Я и Цзинь-У враждовали, зачем было селиться на соседних горах?

– Кто знает, – покачала головой госпожа Цзинь. – Это всего лишь легенды. Но иногда они воплощаются в жизнь.

– Как это?

– В птицах пробуждается древняя кровь.

Госпожа Цзинь повела плечами, выпуская крылья. Она никогда не делала этого в присутствии дочери, потому А-Цинь уставилась на них широко раскрытыми глазами. У госпожи Цзинь были большие чёрные крылья. Чёрные как уголь.

– Но… – неуверенно начала А-Цинь. Она знала, что её мать из рода жаворонков. Но эти крылья нисколько не походили на жаворонковые.

– Я родилась чёрной вороной, – сказала госпожа Цзинь.

– Но ведь чёрные вороны… хищные птицы? – пролепетала А-Цинь. – Как могла хищная птица родиться у пары певчих?

– Древняя кровь пробудилась. Никто не знает, почему так происходит.

А-Цинь, оправившись от первого потрясения, заметила, что крылья матери лежат как-то неестественно.

– Матушка, – спросила она, – что с твоими крыльями? Ты как будто не можешь их расправить.

Госпожа Цзинь бледно улыбнулась:

– Твой отец сломал мне крылья, чтобы я не смогла улететь.

– Что?!

– Видишь ли, – продолжала госпожа Цзинь, – в этом мире женщины ничего не решают. Меня отдали твоему отцу, но я не хотела становиться его женой, потому пыталась сбежать. Я любила другого, но кто позволил бы мне выбирать? Клан фазанов правит горой Певчих Птиц, их власть абсолютна. Если глава клана захотел какую-то женщину, кто осмелится ему возразить?

Для А-Цинь это оказалось слишком большим потрясением. Она расплакалась.

– Ну что ты, что ты? – ласково утешала её мать.

– Но ведь это несправедливо, – выговорила А-Цинь, глотая слёзы. – Ты несчастна, матушка?

– Хм… У меня есть ты, как я могу быть несчастна? – Госпожа Цзинь вытерла ей слёзы. – Когда я уйду, сожги для меня ритуальные деньги. Говорят, их дым может призвать душу умершего обратно в мир живых. Тогда я незримо останусь с тобой…

– Но почему… почему отец выбрал именно тебя? Разве не было других птиц? Тех, у кого было свободное сердце? – размазывая слёзы по лицу, спрашивала А-Цинь. – Зачем было делать тебя несчастной?

– Потому что я родилась чёрной вороной.

– Я не понимаю, матушка…

– Легенды гласят, что от союза цзинь-у и цзинь-я родится птица с золотым оперением, птица с древней кровью. Тогда бы клан фазанов только упрочил свою власть.

А-Цинь непонимающе покачала головой, и тогда госпожа Цзинь сказала:

– У тебя веснушки. Их называют поцелуем Солнца. А значит, ты могла родиться золотой птицей. На церемонии Отверзания крыл… Впрочем, об этом тебе ещё рано знать, ты ещё цыплёнок.

Слишком много для одного маленького цыплёнка.

4. Странная смерть

– Госпожа Цзинь умерла!

Лекарь пребывал в растерянности и даже не пытался этого скрыть. Судя по состоянию тела, случилось это ещё накануне вечером, в двенадцатую стражу^[3], но тело её не распалось в золотистую пыль при первых лучах солнца, а лежало нетронутым на постели. Женщина казалась спящей, несмотря на мертвенную бледность и налившиеся кровью губы – она и при жизни так выглядела. Лекарь несколько раз проверил пульс, поднёс к губам зеркальце – вне всяких сомнений, покойница, а не спящая.

– Но все певчие птицы умирают на рассвете, – растерянно сказал старейшина Цунь, которого призвали в комнату покойницы прежде остальных, поскольку смерть была странная и необъяснимая, как ни крути. – К тому же окно открыто, тело давно должно было стать пылью. Её отравили?

– Нет признаков отравления, – покачал головой лекарь, – и я не слышал, чтобы какое-нибудь снадобье способно было… на такое.

– Этого просто не может быть! – беспомощно воскликнул старейшина Цунь.

Но это было. Труп лежал на кровати, освещённый солнцем, и, казалось, улыбался мёртвыми губами, будто радовался, что подбросил напоследок неразрешимую загадку. В пыль он обращаться, как и полагалось всем порядочным покойникам, не спешил.

– Что происходит? – спросил глава Цзинь, входя. – Госпоже Цзинь опять нездоровится?

Лекарь и старейшина переглянулись, и лекарь неохотно ответил:

– Госпожа Цзинь умерла.

– Это какая-то шутка? – грозно сверкнул глазами глава Цзинь. – Разве она не спит?

– Глава Цзинь, – сказал старейшина Цунь, понизив голос, – вне всяких сомнений, она мертва, но мы не знаем, почему её тело… всё ещё здесь.

– Я не могу этого объяснить, – тем же тоном прибавил лекарь, – но она мертва.

Глава Цзинь отмёл их в сторону, довольно грубо схватил покойницу за руку, чтобы проверить пульс, но пальцы ощутили холод, и он отдёрнул руку. Лицо его стало ошеломлённым на мгновение, но тут же побагровело гневом.

– Она и после смерти будет доставлять мне проблемы?! – прорычал он.

Лекарь и старейшина притворились, что их здесь нет.

Отношения у четы Цзинь не сложились с самого начала или даже раньше, все на горе Певчих Птиц это знали: невеста попыталась сбежать ещё до свадьбы, но глава Цзинь схватил её и сломал крылья, чтобы она не смогла улететь, а затем велел запереть её и ходил к ней, пока она не забеременела. Когда она родила ему дочь – наследницу! – глава Цзинь отнял у неё ребёнка и отдал кормилице, а про жену забыл и никогда более не входил к ней, и она жила птицей в клетке. А вот теперь умерла.

– Быть может, в том виновата древняя кровь, – осторожно сказал старейшина Цунь. – Мы не знаем, как умирали древние птицы.

– Это она назло мне сделала!

Лекарь и старейшина вновь переглянулись и сочувственно покивали друг другу. Переубедить главу Цзинь они бы не смогли, потому не стали даже пытаться.

– Матушка? – раздался в дверях дрожащий голос.

– Кто её впустил? – всполошился лекарь, но А-Цинь уже вбежала в покои матери и ринулась к кровати.

А-Цинь как-то сразу поняла, что мать мертва. Прежде чем они опомнились, она вытащила из рукава припрятанные ритуальные деньги и бросила их в жаровню. Золочёная бумага вспыхнула и превратилась в пепел за два вздоха.

– Что ты делаешь! – в гневе схватил дочь за руку глава Цзинь.

– Сжигаю ритуальные деньги, как просила матушка… Мне больно, отец! – захныкала А-Цинь.

– Это не ритуальные деньги! – Глава Цзинь обшарил её одежду и забрал то, что девочка ещё не успела сжечь. – Из золочёной бумаги вырезают лишь магические талисманы. Где ты их взяла?

– Матушка… матушка их вырезала и отдала мне… – продолжала хлюпать носом А-Цинь. – Сказала их сжечь, когда она умрёт.

– Эта женщина!!! – прорычал глава Цзинь.

Лекарь и старейшина вдруг охнули. Глава Цзинь обернулся к ним и вытаращил вместе с ними глаза на покойницу. Труп овеяло дымком, и он рассыпался пылью, как и полагалось у порядочных покойников. Вот только пыль была серой, как пепел, а не золотистой, и не осталась лежать на кровати смирной кучкой, дожидаясь, пока её соберут в погребальную урну и развеют на солнце, а взвилась в воздух, сложившись на мгновение в неясный женский силуэт и тотчас же рассеявшись в ничто.

– Матушка! – А-Цинь всплеснула руками, пытаясь ухватить ускользающий призрак, но в её руках осталось лишь два маленьких пёрышка-пушинки. Девочка незаметно их припрятала, пока не отобрали.

Но взрослым было не до неё сейчас.

– Так что нам объявить птицам? – спросил старейшина Цунь, когда молчание затянулось. – И как быть с похоронами?

– Объяви, что госпожа Цзинь скончалась, и похороны уже были проведены втайне, – отрывисто сказал глава Цзинь. – Она жила и умерла затворницей, как того и пожелала.

– Слушаюсь, – кисло сказал старейшина Цунь.

– Но… – начал было лекарь, у которого осталось ещё много вопросов.

– Это смерть древней крови, – отрезал глава Цзинь. – Так и должно быть. Разве не так написано в текстах наследия Цзинь-Я, старейшина Цунь?