Я медленно шла по тропе, опираясь на посох и внимательно глядя под ноги. Охотник обещал, что впереди будут люди: что ж, пока можно было подумать, что я им о себе расскажу.
Но думалось о другом.
В своей жизни мать любила только отца и алкоголь. Впрочем, отца она любила чуточку больше. Мы были для нее досадной помехой, но она мирилась с нашим присутствием, ведь отец в нас души не чаял. Чтобы угодить ему, мать тоже баловала нас, заботилась, но как-то равнодушно, механически, словно изображала нежные чувства, не испытывая их. И все же это было самое счастливое время в моей жизни.
Мне и Марье позволялось все. Отец оплачивал наши капризы, потакал увлечениям, поощрял интерес к истории. Я зачитывалась приключенческими романами, фантастикой, сказками, и воображение легко рисовало мне бирюзовое небо и башню из слоновой кости в стране Нет-и-не-будет. Я даже какое-то время ходила в клуб реконструкторов, до боли в пальцах вышивала старинные платья, плела ловцы снов – отец сам срезал мне ивовые ветви, заказывал перья красивых диких птиц.
А потом он в считаные недели сгорел от рака.
Он знал, что на мать нельзя положиться, и просил меня позаботиться об изнеженной, еще слишком маленькой сестре. Впрочем, я и сама прекрасно понимала, что семью придется тащить мне.
Отцовских сбережений хватило как раз до моего окончания школы, ведь с каждым днем мать отдавалась своей единственной оставшейся любви со все большим пылом. Нас она перестала замечать – больше не было отца, ради которого она изображала материнскую любовь.
Я заставила себя забыть обо всех увлечениях и желаниях. У меня остался долг и обещание отцу, и я безжалостно переламывала себя, чтобы его выполнить. Я смогла поступить в университет и найти работу. Я смогла зарабатывать достаточно, чтобы обеспечить Марье нормальное детство, которое у меня закончилось слишком рано.
А теперь я медленно, шаг за шагом, вспоминала все то, что мне пришлось забыть.
Лес оборвался внезапно. Тропа уперлась в высокие и густые кусты орешника вперемешку с чертополохом, сквозь которые мне пришлось продираться, зажмурив глаза. Выбралась я вся исколотая и исцарапанная, да еще и грязная. В волосах запутались мелкие веточки и скрученные сухие листья, и я очень надеялась, что не собрала головой всю окрестную паутину.
Небольшая поляна, блеклая и безжизненная, словно выжженная, в самом центре леса казалась маленькой лысиной, спрятанной в пышной шевелюре. Тропка белой ниточкой тянулась по потрескавшейся серой земле к избушке, возвышающейся на крепких сваях. Сама изба почернела от времени, и ее крыша заметно покосилась на один бок. Маленькие окошки были мутные, грязные; я прищурилась, но так и не смогла разглядеть, есть ли кто внутри. Двери не было видно, хотя тропа добегала до первого ряда свай и обрывалась.
– Это и есть люди, которые помогут? – фыркнула я под нос себе и в шутку звонко произнесла: – Избушка-избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом!
Вот только лес был со всех сторон.
Я растерянно моргнула. Опустила посох на землю и протерла глаза. Крепкая, массивная дверь возникла между окон, на совершенно пустой до этого стене. Кривоватая лестница тянулась как раз к обрывающейся тропке.
Словно морок спал.
Поборов дрожь, я подхватила посох и неуверенно поднялась по ступеням. Дверь скрипнула, но отворилась легко, пропуская меня в темные, просторные сени, где вкусно и пряно пахло скошенными травами. Я на ощупь пробиралась вперед, стараясь не удариться головой о низкий потолок. Я его не видела даже, но почему-то была уверена, что балки нависают прямо надо мной, едва не касаясь макушки.
Во внутреннюю дверь я боязливо постучала.
Я все еще не была уверена, что здесь есть кто-то живой, но подсознание охотно подсовывало образ старой, сморщенной старухи с крючковатым носом, волосатыми бородавками, но добрыми, понимающими глазами.
На третий удар кулака дверь бесшумно отворилась, и реальность оказалась гораздо страшнее горьких плодов воображения. На открытом очаге стоял котел, в котором что-то зловеще булькало и светилось гнилушным зеленым светом. На потолке, прямо над котлом, темнело огромное закопченное пятно. Вдоль стен стояли широкие лавки, грубые и массивные, в углу, под кучей грязного тряпья угадывалась лежанка. С балок свисали связки сухих трав и кореньев. На длинные нити нанизаны грибы вперемешку с яркими яблоками и гроздьями красных ягод. Все углы густо заплела толстым слоем паутина, старая и пыльная, похожая на кружева прабабушки, вытащенные после долгого забвения из сундука с заржавевшим замком.
С одной паутины на толстой нити спустился паук с огромным толстым брюшком и тонкими хрупкими лапками и деловито пополз по своим делам. Я едва сдержала вопль отвращения.
Хозяйка этой жуткой избы сидела в центре комнаты, боком ко мне, но я до последнего ее не замечала, словно сознание отказывалось признавать ее существование. Баба-Яга оказалась еще страшнее, чем ее рисовали сказки. Сухая, сморщенная, она походила на скелет, обтянутый серой пигментированной кожей. Редкие волосы седыми клоками торчали во все стороны, костлявые пальцы, неожиданно длинные и ловкие, постоянно что-то вертели и вязали. Присмотревшись, я поняла, что она скручивает и переплетает соломенную фигурку человека. Вот девушка с длинной косой, вот – животное, похожее и на волка, и на собаку, еще пара быстрых движений – и в руках у нее крепкий соломенный мужичок, снова движение – птица с огромным размахом крыльев…
Меня так загипнотизировали ее размеренные быстрые движения, что я вздрогнула всем телом, когда она швырнула игрушку в огонь и сноп искр взметнулся до потолка.
Она медленно развернулась ко мне всем корпусом, словно приглашая рассмотреть ее повнимательнее. И следующее, что я заметила в зеленоватых отблесках варева, едва не заставило меня с воплями бежать обратно в лес.
У нее не было глаз. Глубоко запавшие глазницы уже давно заросли тонкой кожицей, чуть светлее, чем остальное лицо. А в оттянутых мочках покачивались тяжелые круглые серьги с белыми камнями в центре… нет, с глазными яблоками, неустанно вращающимися, обшаривающими избу жадными пустыми зрачками.
– Добрый молодец, – проскрежетала старуха, медленно, вперевалку подходя ко мне. Глаза в ее серьгах остановились и воззрились на меня. – Живой, живо-ой. Давно живого духа ко мне не забредало, ох как давно.
Я смущенно кашлянула и прислонила посох к стене.
– Простите, бабушка, я девушка вообще-то.
– Дев… девица? – старуха по-птичьи склонила голову к плечу. Сухие, похожие на паучьи лапки, пальцы вцепились в подбородок, повертели мою голову из стороны в сторону.
– Ай!
Я не удержалась от короткого взвизга, когда пальцы, разом став жесткими, выдернули у меня прядь волос. Старуха, что-то ворча под нос, поковыляла к огню и при его свете начала разглядывать прядку. Руки ее словно жили отдельной жизнью – они уже начали свивать из волос подобие соломенной куколки. Когда она обрела определенно женские очертания, Яга спрятала ее за пазуху и снова обернулась ко мне.
– Де́вица-деви́ца, слепая соколица, – глумливо захихикала она, не разжимая изрытых оспинами губ. – Да в одежде добра молодца. Марью Маревну небось ищешь, службу предложить хочешь? Так зря ты, живая, пришла, не учит она никого, давно не учит!
И ее мерзкое хихиканье перешло в кашель.
– Ищу, бабушка, – спокойно подтвердила я, словно чувствуя, что пока я правду говорю и не боюсь ее, Яга мне ничего сделать не может. – Ищу Марью, но не Маревну, а сестру родную. Исчезла она из дома, а я следом пустилась и здесь оказалась.
Ведьма продолжила сидеть у огня, только глаза в серьгах повернулись в мою сторону.
– Сестра, говоришь? Сестры вечно пропадают, а добрым молодцам их выручать, невест искать, по трем царствам бродить, живую воду пить, да мертвой тело омывать. Но вот чтоб девицы пускались сестер искать… нет, не припомню такого. Только за женихами глупыми да дурными приходили.
Я пожала плечами.
– Все когда-то встречается впервые, бабушка. Какая разница, кого я ищу, мне помощь нужна.
– Помо-о-ощь? – издевательски протянула Яга. – Кто ж сказал, что помогать буду?
– Охотник сказал, которого я в лесу встретила. Да и сказки все твердят, что Баба-Яга Иванам-дуракам и Иванам-царевичам помогает. Так я не хуже.
Старая ведьма резко повернулась на месте, почти подпрыгнула, а потом в один миг оказалась со мной лицом к лицу, разом сделавшись огромного роста, так, что крючковатый ее нос едва не упирался мне в лоб.
– Что за охотники по внешнему лесу бродят, мне на глаза не показываются и добычей не делятся? – так злобно пророкотала она, что я струхнула и начала огрызаться. Ничем не лучше Марьи, да.
– А мне-то откуда знать, что за охотник? Он не представился, велел с тропы не сходить, а сам в лес ушел. И к вам, бабушка, направил.
Старуха снова сдулась, став сморщенной и низенькой.
– Как лес дальше границы пошел, – заворчала она, семеня по комнате и уверенно сдергивая с потолка определенные травы, – так и повадились там твари плодиться да незваные гости гулять, себе на погибель, мне на заботу.
Она деловито бросила травы в ступку, добавила туда одну из гнилушек и принялась ожесточенно растирать. Больше не чувствуя на себе ее острого изучающего взгляда, я немного расслабилась и осторожно опустилась на одну из лавок.
– То ведь земля ничейная, не живая – не мертвая, и ходят там не живые – не мертвые, бродят, пути ищут. Да тропа хитра, тропа вьется-вьется, как нить из-под веретена, тонкая и гладкая, что твой шелк, а потом заводит в пустошь и обрывается, разом став не шелком да льном, а грубым волокном. Нет пути из леса, кроме того, что я указую. Лес хитер, лес давно за границу пророс, сам по пути-тропе движется, ход ищет, да не найдет, нет, не найдет!
Бормоча и завывая, Яга ловко поймала одного из пауков, кинула туда же, к истертым травам, и начала с ожесточением месить. Казалось, что капли слизи и яда летят во все стороны.
Наконец, она вытащила из-за пазухи куклу из моих волос, повертела перед носом, принюхалась, затем плюнула на нее и швырнула в ступку. Из нее тут же повалил густой дым, собравшись сначала в жуткую тварь из подземного капища, а затем в мужчину в капюшоне – охотника, меня спасшего.
Глазные яблоки в серьгах закрутились как сумасшедшие, серьги даже раскачиваться начали, позвякивать немелодично, но Яга только головой покачала и развеяла дымное видение.
– Что ж, – медленно и, как мне показалось, печально проговорила она. – Я помогу тебе. В мир живых пройти легко – обратно по твоим следам, до самого конца тропы, через лес, через луг, через кладбище и мертвую деревню. Но ты же не в мир живых путь ищешь, а? – хитро усмехнулась Яга.
– Я ищу сестру.
– Смерть ты ищешь! Но дело это твое, в расставленные силки идти по доброй воле.
Я напряглась:
– О чем ты, бабушка?
Но Яга не ответила, снова закрутившись по избушке, собирая травы да ведьминские безделушки. Подойдя ко мне, она снова жадно принюхалась со смесью алчности и отвращения.
– Русский дух, живой дух! Если хочешь дальше идти, то в баньку ступай.
– Зачем? – насторожилась я. Действия старухи пугали все больше и больше, мне чудилось, что она вовлекает меня в какое-то колдовство.
– Что за дурья голова, – сварливо всплеснула руками Яга, – верные слова знает, а правила нет. Раз уж смогла войти, девица, то не артачься, соблюдай законы. Не в гости, чай, пришла, а в мертвое царство!
Я с трудом сглотнула и разом охрипшим голосом спросила:
– Что нужно делать?
Старуха противно и скрипуче захихикала, потирая ладони.
– Знамо что, детонька: в баньке попариться, хлеба да воды отведать да и спать лечь. Иваны, хоть и дураки, просят, как о великой чести, а тебе я сама предлагаю.
– А что будет, если я откажусь? Не смогу пройти дальше? – с напускным равнодушием поинтересовалась я.
– Сможешь, – утешительно похлопала меня по щеке ведьма, не удержалась и ущипнула, словно пробуя булочку на мягкость, – только не далеко. Да и не на ногах.
И она кивнула в самый темный угол избы, под паутину. Прищурившись, я различила там очертания зверя, почти неподвижно свернувшегося на лавке. Словно почуяв, что речь зашла о нем, огромный пес едва приоткрыл мутные глаза, зевнул, демонстрируя желтоватые и слишком крупные для собаки клыки, и снова погрузился в сон.
После этого всякое желание спорить исчезло. Я, покорно следуя указаниям ведьмы, вышла из избы и, закрыв глаза, зашла обратно. В лицо сразу пахнуло влажным жаром, кисловатым запахом болотной воды и тины. От горячей воды в бадьях поднимался пар, да только сама вода имела явственный зеленоватый оттенок и вовсю цвела. Листья банного веника покрывал такой слой плесени, что уже невозможно было определить, дубовый он или березовый.
К горлу подкатила тошнота. Мыться этим не хотелось до боли в зубах, но ослушаться Ягу мне не хватало смелости. Пугала меня не сама ведьма, а ее слова, что без этих ритуалов Марью я не найду. Да и повторить судьбу незнакомца и превратиться в зверя мне не хотелось.
Быстро раздевшись, я зажмурилась и поплескала на себя гнилой водой, сдерживая отвращение – казалось, по коже растекается густая слизь. Кое-как вымывшись, я поспешила вытереться куском холста, найденным в предбаннике. Он не выглядел чистым – старый, запыленный, но после болотной воды я казалась себе такой грязной, что даже не обратила на это внимание.
Одевшись, я подозрительно принюхалась. Меня неотступно преследовал гниловатый запах болота, и были все основания подозревать, что разит им как раз от меня.
В избу я вернулась, постоянно почесываясь, хоть и понимала, что ползущие по телу мокрицы и многоножки мне только мерещатся.
Ох, зря я их вспомнила!
Яга уже ждала меня за столом. Довольно хихикая и постоянно потирая руки, она усадила меня на лавку перед блюдом со склизкой, похожей на гной кашей и заплесневелым хлебом, по которому ползали мелкие многоногие насекомые. Я скривилась от отвращения, едва сдерживая дурноту.
– Кушай-кушай, де́вица, – приговаривала Баба-Яга, наливая в кружку затхлой воды, – живой дух с себя смыла, вытравить осталось.
Я уныло ковырялась ложкой в мерзком вареве. Сказки никогда не описывали трапезу Ивана-царевича у Яги, и теперь я понимала, почему.
Зверь Яги неловко выбрался из темного угла и, неуклюже задирая ноги, вспрыгнул на лавку рядом со мной и устроил лобастую голову у меня на коленях. Я прищурилась и поняла, что это не пес, как я решила изначально, а волк, жилистый и худой. Я неуверенно погладила его между ушей, и он благодарно лизнул мою руку, словно подбадривая.
Я с трудом проглотила одну ложку гадкой каши и поскорее зажевала хлебом, смахнув с него насекомых. К моему удивлению, меня не вывернуло сразу же в тарелку, и дальше я ела уже спокойнее, хоть и старалась вдыхать исключительно ртом, чтобы не ощущать гадкий запах еды.
Глаза старухи жадно следили за каждым моим движением – кажется, старой карге доставляло удовольствие смотреть, как я давлюсь. Она довольно улыбалась, и между тонких изъязвленных губ ее мелькали мелкие острые и полупрозрачные зубы.
– Что дальше? – глухо поинтересовалась я, когда с трапезой было покончено.
– Спать с вечерней зарей ляжешь, с утренней дальше пойдешь землю топтать, сестру искать.
Я расслабилась и почесала волка за ухом.
– Это же человек, верно?
Яга уже вернулась к своему котлу, помешивая зеленоватое варево длинной ложкой, но глаза в ее серьгах повернулись ко мне.
– Человеком был, глупым был. Живой дух от него шел, сильно пахло, от самого сердца леса навьи пришли. Но я укрыла и защитила, в шкуру зверя одела, тварей отвадила. С тех пор у меня живет, не ест, не пьет.
– Давно он так?
– Я дней не считаю, ночам учет не веду, – почему-то грубо отозвалась старуха, поворачиваясь ко мне. Глаза в серьгах снова завертелись, чтобы не упускать меня из вида.
– А человеком он стать может?
– Может, да навьи снова сбегутся, умруны за горячей кровью явятся. И за тобой бы явились, если б дурнее Иванов была.
Я сочувственно потрепала волка по загривку, он покорно это стерпел.
– А он не говорил, кем был?
– Говорил, ой много говорил, – словно сама себе кивнула карга, возвращаясь к зелью. – Чушь про мир духов нес, про испытание великое да свое предназначение славное… Предназначение, – старуха снова захихикала, – в моей избе век волком доживать да солнца не видать!
– Неужели нельзя сделать так, чтобы его не чуяли?!
– Можно. Как тебя. Да этот глупец отказался, а выбор чужой я уважаю.
Я вздохнула, хотела еще что-то спросить, но язык уже еле ворочался, накатывало забытье. Уже на границе беспамятства промелькнула мысль: «Она меня все-таки отравила!»
О проекте
О подписке