Обман зрения

Когда золовка уходит наверх и эхо ее шагов стихает, Нелла спускается на хозяйственный этаж, где щелкает Пибо. К ее изумлению, клетка переехала на парадную кухню. Здесь ничего не готовят – для этого существует черная кухня напротив. Парадную же используют исключительно для демонстрации семейного фарфора. Стены чистые, без пятен, и никаких шипящих сковородок и кастрюль. Нелла гадает, сколько уже ее птичка дышит свежим воздухом и, что еще любопытнее, кто проявил сострадание.

За столиком у стены Отто неторопливо полирует столовое серебро. Он невысок, но широкоплеч, и стул под ним кажется слишком маленьким. Завидев Неллу на пороге, слуга показывает на клетку:

– Шумная пташка!

– Простите, я бы забрала его к себе, но…

– Мне нравится.

– Правда? Хорошо. Спасибо, что перенесли его сюда.

– Перенес не я, моя госпожа.

Моя госпожа… Как приятно слышать это из его уст. Рубашка Отто безукоризненно чиста и отутюжена, ни одной болтающейся нитки, ни единого пятнышка. Руки под коленкоровым полотном двигаются с безотчетной грацией. Сколько ему? Тридцать или чуть меньше. Туфли начищены, как у генерала. Весь он такой свежий, необычный! Когда столь безупречно одетый слуга обращается к ней «моя госпожа», Нелла неожиданно для себя оказывается на вершине блаженства. Ее сердце наполняется благодарностью, но Отто, кажется, этого не замечает.

Залившись краской, она подходит к клетке и сквозь прутья гладит попугайчика. Пибо тихо чирикает и водит клювом по перьям.

– Откуда он? – спрашивает Отто.

– Не знаю. Его купил мой дядя.

– Значит, не вылупился из яйца в Ассенделфте?

Нелла качает головой. Ничто столь яркое и необычное не может появиться на свет в их деревне. От смущения у нее голова идет кругом:  Отто знает, откуда она! Что сказала бы о нем мать, старожилы на площади и карапузы-школьники?

Отто берет вилку и натирает мягкой тканью каждый зубец. Упертые в клетку пальцы Неллы белеют от нажима, а она задирает голову, рассматривая глянцевую плитку на стенах и потолок, на котором нарисован ложный стеклянный купол, возносящийся к ненастоящему небу.

– Хозяин заказал, – объясняет Отто, следя за ее взглядом.

– Искусная работа.

– Забава. При нашей сырости скоро осыпется.

– Марин сказала, что дом сухой. И порода – ничто.

Отто улыбается.

– Стало быть, в этом мы с ней расходимся.

Любопытно, какое из двух утверждений Марин он имеет в виду? Нелла оглядывает широченные полки с тремя огромными стеклянными дверцами, за которыми хранят тарелки и другой фарфор. До чего же их здесь много! Дома у Неллы было только небольшое собрание делфтской керамики – остальное пришлось продать.

– Взгляд на мир хозяина через коллекцию тарелок, – произносит Отто.

Нелла тщетно ищет в его голосе горделивые или завистливые нотки – его тон выверенно ровен.

– Делфт, Дэдзима, Китай, – продолжает он. – Фарфоровый мост через море.

– Разве у моего мужа недостаточно денег, чтобы кто-то ездил по делам вместо него?

Отто хмурится, глядя на лезвие ножа.

– За богатством нужно следить, иначе утечет сквозь пальцы. И никто за тебя этого не сделает.

Он заканчивает полировку и аккуратно складывает ткань.

– Так мой муж много работает?

Отто вращает пальцем в воздухе, указывая на рисованный стеклянный купол над головой, эту иллюзию высоты.

– Его доли все растут и растут.

– И что будет, когда дойдет до предела?

– То, что происходит всегда, моя госпожа, – перельется через край.

– И тогда?

– Тогда, надо полагать, мы или выплывем, или пойдем ко дну, зависит от нас.

Он берет большую суповую ложку и смотрит на свое кривое отражение в выпуклом серебре.

– Вы путешествуете вместе с ним?

– Нет.

– Почему? Вы же его слуга.

– Я больше не хожу в море.

Сколько лет он прожил на этой рукотворной земле, защищенной от болот польдерами и решимостью ее обитателей? Марин назвала его голландцем.

– Дух сеньора принадлежит морю. А мой – нет.

Нелла убирает руку от птичьей клетки и садится у камина.

– Откуда вы так хорошо знаете дух моего мужа?

– Что ж я, слепой и глухой?

Нелла вздрагивает. Она не ожидала такой вольности, хотя, если подумать, Корнелия тоже не стесняется в выражениях.

– Разумеется. Я…

– Суше не сравниться с морем, моя госпожа. Каждая его пядь в бесконечном движении.

– Отто!

В дверях стоит Марин. Отто поднимается. Серебряные приборы на столе разложены, точно сверкающий арсенал.

– Не мешай ему, – обращается Марин к Нелле. – У него много дел.

– Я только спросила про Йоханнеса и…

– Оставь это, Отто! Тебе нужно отправить бумаги.

– Моя госпожа, – шепчет Отто Нелле, когда Марин удаляется, – не стоит ворошить улей. Вас изжалят, только и всего!

Трудно сказать, совет это или приказ.

– Я бы не стал открывать клетку, – добавляет он, кивая в сторону Пибо, и уходит.

Его шаги на лестнице размеренны и мягки.

Подарок

Следующие две ночи Нелла ждет, когда же Йоханнес заявит на нее свои права и начнется новая жизнь. Она приоткрывает толстую дубовую дверь, оставляет ключ, но, проснувшись, обнаруживает, что к нему, как и к ней самой, снова не притронулись. Муж, судя по всему, допоздна занят делами – ночью и рано поутру, когда горизонт окрашивают первые лучи, то и дело скрипит парадная дверь.

Тусклый свет просачивается сквозь сонные веки. Нелла садится на кровати и понимает, что опять одна.

Одевшись, Нелла бесцельно слоняется по дому. Дальние комнаты, в которые не попадают гости, обставлены проще, ибо все великолепие приберегли для тех, что выходят на улицу. Эти парадные покои кажутся самыми красивыми, когда в них никого нет, никто не портит мебель и не оставляет грязные следы на полированных полах. Она заглядывает за круглые мраморные колонны и холодные очаги, скользя неискушенным взглядом по полотнам. Сколько же их тут! Корабли с похожими на распятье мачтами, уходящими в небо, летние пейзажи, увядшие цветы, похожие на коричневые корнеплоды черепа глазницами вверх, виолы с порванными струнами, приземистые таверны с танцорами, золотые блюда, чаши из морских раковин, покрытых эмалью… При беглом взгляде на все это становится дурно. От стен, обитых кожей с сусальным золотом, до сих пор исходит слабый свиной запах, вызывая в памяти скотные дворы Ассенделфта. Нелла отворачивается, не желая вспоминать дом, который еще недавно так стремилась покинуть, и рассматривает огромные гобелены на библейские сюжеты: «Христос в доме Марфы и Марии», «Брак в Кане Галилейской», праведный Ной и его прочный ковчег.

На стене в парадной кухне обнаруживаются лютни, о которых говорил Йоханнес. В обязанности Корнелии входит обметать с них пыль. Нелла хочет снять одну с крюка и тут же подскакивает от неожиданности – на плечо ложится чья-то рука.

– Они не для игры, – заявляет Марин. – Это произведение искусства, и твое бренчанье их погубит.

– Вы следите за мной?

В ответ на молчание Марин Нелла похлопывает по инструменту.

– Струны провисли. Из-за плохого ухода.

Она горделиво поворачивается и уходит наверх. Комната Марин – в конце коридора второго этажа – пока не исследована, и Нелла глядит вдаль на замочную скважину, воображая себе келью аскета. В ярости она даже хочет туда войти. Кто такая Марин, чтобы ей запрещать?! В конце концов, это она, Нелла, – хозяйка дома.

Однако Нелла возвращается к себе и в смятении глядит на картину с дичью: окровавленные перья, искривленные клювы… Боже всемогущий, Марин еще и музыку ненавидит! Лютни делаются не для того, чтобы вешать на стену!

Если Марин и заговаривает с ней, то дает указания или приводит имеющие целью унизить цитаты из Библии. Когда обитатели дома собираются вместе в передней слушать Священное Писание, Нелла с изумлением обнаруживает, что возглавляет действо именно Марин. У них дома этим занимался отец, когда был трезв, а теперь сестрам и матери читает Карел, в свои тринадцать лет уже имеющий солидный опыт.

В остальное время золовка сидит в зеленом бархатном кресле в гостиной и с усердием проверяет расходы. Вертикальные столбцы счетной книги для нее – нотный стан, и цифры-ноты вызвякивают на нем тихую мелодию. Нелла хочет спросить о делах мужа и сахаре Мермансов, но разговаривать с Марин всегда непросто.

На третий день, однако, она решается. Склонив голову, словно в молитве, золовка, как обычно, сидит в гостиной со счетной книгой на коленях.

– Марин!

Нелла впервые называет ее по имени и остро ощущает свою дерзость. Доверительности между ними этот шаг не прибавляет.

– Да? – Марин вскидывает голову, подчеркнуто кладет перо на открытые страницы и опирается на великолепные резные подлокотники с растительным орнаментом. По тяжелому, неприветливому взгляду серых глаз Нелла заключает, что история с лютней не забыта, и начинает нервничать. С пера на бумагу капает клякса.

– Так будет всегда?

Дерзкий вопрос накаляет воздух. Марин выпрямляется.

– Как «так»?

– Я совсем его не вижу!

– Если ты про Йоханнеса, могу тебя заверить: он существует.

– А куда он ходит?

Нелла переводит разговор, чтобы Марин пришлось отвечать основательнее. Однако второй вопрос приводит к еще более странному эффекту, чем первый: лицо Марин превращается в маску.

– По-разному, – отвечает она ровно и скупо. – На биржу, пристань, в контору ВОК на Хогстратен.

– И… чем он там занимается?

– Хотела бы я знать, Петронелла!..

– Ты знаешь. Я уверена, что ты…

– Делает золото из грязи, гульдены – из воды, продает чужой товар по выгодной цене, снаряжает в плавание корабли, думает, что он всеобщий любимчик, – вот и все, что я знаю! Подай мне жаровню, у меня ноги как сосульки!

Это, вероятно, самая длинная цепочка фраз за все время их знакомства.

– Можно разжечь камин. – Нелла подвигает одну из маленьких жаровен, и Марин прижимает ее ногой. – Хочу посмотреть, где он работает. Скоро его навещу.

Марин закрывает счетную книгу с пером посередине и, не сводя глаз с потертой кожаной обложки, произносит:

– Я бы не стала этого делать.

Нелла понимает, что пора заканчивать вопросы, ведь ей на все отвечают «нет», однако остановиться не в силах.

– Почему?

– Ты помешаешь.

– Марин…

– Твоя мать наверняка предупреждала, что так будет! Ты же не за местного нотариуса замуж вышла.

– Но Йоханнес…

– Петронелла! Ему нужно заниматься делами. А тебе надо было выйти замуж.

– А вот тебе – нет! Ты ни за кого не вышла…

Марин поджимает губы, и Нелла ощущает слабую искорку триумфа.

– Да. Но у меня всегда было все, что я хочу.

* * *

На следующее утро Марин выбирает место из Книги Иова про судьбу, уготованную беззаконным, а заканчивает прозрачными водами Евангелия от Луки.

Напротив, горе вам, богатые! ибо вы уже получили свое утешение.

Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете.

Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете.

Она читает торопливо и немузыкально, словно смущается собственного голоса, эхом отдающегося над бесконечными черно-белыми плитами; ее руки хватаются за подставку для книги, как за спасательный плот. Под монотонное чтение золовки Нелла поднимает глаза вверх, размышляя, почему Марин до сих пор здесь и не замужем, без золотого обруча вокруг пальца. Или ни у одного мужчины недостало мужества выносить ее нападки? Злобная мысль приносит радость.

И это моя новая семья? Невозможно представить, что кто-то из них хоть раз засмеялся, кроме разве что сдержанного хихиканья в рукав. Корнелия занята бесконечными заботами по дому. Если она не готовит на кухне, то полирует дорогую мебель, подметает пол наверху, стирает белье или моет одно за другим нескончаемые окна. Всем известно, что труд взращивает добродетель и спасает добропорядочных голландцев от лени и преступной роскоши. И все же есть в горничной что-то небогоугодное.

Отто погружен в раздумья. Поймав на себе взгляд Неллы, он поспешно отводит глаза. Человеческое общение в момент духовного просветления и вправду представляется почти греховным. Йоханнес молитвенно сложил руки и смотрит на дверь.

Нелла возвращается к себе, чтобы написать матери, но слова ей не повинуются, упрямо не желая выражать чувства. Никак не удается передать свое разочарование, изобразить разговоры с Марин, мужа, который говорит на всех языках, кроме языка любви, слуг, чей мир скрыт и смех непонятен. Она машинально пишет имена: Йоханнес, Отто, Тут, – и рисует Марин с огромной головой. Потом комкает листок, швыряет его в камин и промахивается.

Спустя час с парадной лестницы доносятся мужские голоса, лай собак и смех Йоханнеса. Нелла выглядывает в окно: из дома выходят трое дюжих мастеровых с закатанными рукавами и веревками через плечо.

Марин уже в передней.

– Йоханнес, – шипит она. – Что это, скажи на милость?!

Нелла крадется к лестнице и, увидев, что принесли те трое, открывает в изумлении рот.

Посреди передней стоит огромный, почти в полтора мужниных роста, шкаф на восьми изогнутых крепких ножках, занавешенный спереди шторками горчичного цвета. Отодвинув высокую подставку для книг в угол, Йоханнес оперся рукой на блестящее дерево и широко улыбается. Сегодня он как никогда свеж и красив.

Марин с опаской подходит к шкафу, как будто тот может на нее рухнуть или начать двигаться. Резеки пятится с утробным рычанием.

– Это что, шутка? Сколько он стоит?

– Хоть раз в жизни, сестра, не будем о деньгах! Ты сама сказала найти развлечение…

– Развлечение, а не безобразие! Эти занавески… Шафрановая краска?

– Развлечение? – эхом вторит Нелла на ступеньках.

Марин испуганно оборачивается.

– Для тебя! – кричит Йоханнес. – Свадебный подарок!

Он похлопывает по шкафу, и шторки на нем подрагивают.

– Что это, мой господин?

– Из дуба и вяза. Вяз – очень прочное дерево, – отвечает Йоханнес, словно об этом спрашивает его молодая жена, и смотрит на Марин. – Из него делают гробы.

Рот Марин превращается в тонкую линию.

– Где ты его взял?

Йоханнес пожимает плечами.

– У знакомого с пристани осталось несколько шкафов от умершего плотника. Я распорядился украсить этот черепаховой инкрустацией и оловянными вставками.

– Зачем?! Петронелле он не нужен.

– Для ее обучения.

– Моего чего?

Йоханнес тянется к Резеки, но та увертывается.

– Тише, девочка. Тише!

– Ей не нравится, – заявляет Корнелия, спустившаяся вслед за Неллой.

«Интересно, это про меня или про собаку? Судя по вставшей дыбом шерсти на загривке у Резеки, – про нас обеих». Корнелия держит перед собой веник, словно копье, как будто на нее могут напасть.

– Обучения? – презрительно усмехается Марин. – Оно ей ни к чему.

– Очень даже к чему!

А вот и нет, думает Нелла. Мне восемнадцать, а не восемь.

– Что это, мой господин? – спрашивает она, стараясь скрыть разочарование.

Йоханнес протягивает руку и театральным движением раздвигает шторки. Присутствующие столбенеют. Шкаф разделен на девять отсеков. Стены одних оклеены бумагой с золотым тиснением, других – отделаны деревом.

– Это… наш дом? – спрашивает Нелла.

– Твой дом, – довольно поправляет Йоханнес.

– В таком убираться куда как легче! – замечает Корнелия, вытягивая шею, чтобы рассмотреть верхние комнаты.

Сходство с оригиналом внушает суеверный ужас. Точно большой дом сжался, а его тело разрезали пополам, обнажив органы. Девять комнат: от черной кухни и гостиной до чердака, где хранят от сырости торф и дрова.

– И погреб есть! – добавляет Йоханнес, приподнимая крошечные плиты и показывая скрытое подполье.

На потолке парадной кухни даже нарисован ложный купол. Нелла вспоминает беседу с Отто. «Перельется через край», – сказал он, указывая на обманку.

Резеки с рычанием обходит вокруг.

– Сколько он стоил? – допытывается Марин.

– Две тысячи за каркас, – отвечает Йоханнес благодушно. – С занавесками – три.

– Три тысячи гульденов? Три тысячи?! Если этой суммой с умом распорядиться, на нее можно жить годами!

– Ты, Марин, ни разу и в две тысячи в год не укладывалась, несмотря на свою селедку. Скоро продам сахар Мермансов. О чем вообще беспокоиться?

– Если бы ты на самом деле им занимался, я бы и не беспокоилась…

– Помолчи хоть раз в жизни!

Марин нехотя отходит. Из кухни появляется Отто и с интересом оглядывает шкаф. Видя, что его широкий жест привел к неожиданному результату, Йоханнес несколько сникает.

Черепаховая отделка напоминает Нелле осень в Ассенделфте, пойманные в полете оранжевые и коричневые краски, брата, который кружит ее за руки в саду. Оловянные прожилки, словно металлические вены, пронизывают всю поверхность, даже ножки. Дерево и отделка вызывают в Нелле необъяснимый трепет. Дотрагиваясь до бархатных занавесок, она ощущает их скрытую силу.

В Ассенделфте детям из семей побогаче дарили кукольные домики, хотя и не такие роскошные. Если бы отец не пропил деньги, Нелле, возможно, тоже купили бы такой, чтобы училась управляться с кладовыми, бельем, слугами и мебелью. Однако теперь, когда она замужем, хочется думать, что в этом нет нужды.

Нелла замечает устремленный на нее взгляд Йоханнеса.

– Пол в передней как настоящий, – указывает она на черно-белые плиты под ногами и осторожно касается пальцем миниатюрных квадратиков.

– Итальянский мрамор!

– Мне не нравится, – объявляет Марин. – И Резеки – тоже.

– Что взять с суки? – огрызается Йоханнес.

Марин вспыхивает и стремительно выходит из дому, хлопнув дверью.

– Куда она? – испуганно спрашивает Корнелия.

Они с Отто смотрят в окно вслед удаляющейся хозяйке.

– Я думал, будет приятный сюрприз!

– Но, господин, – вопрошает Нелла, – что мне с ним делать?

Йоханнес смотрит на нее несколько озадаченно, теребит пальцами бархат, а потом задергивает занавески.

– Что-нибудь придумаешь.

Йоханнес исчезает в кабинете и щелкает замком. Отто и Корнелия поспешно спускаются на кухню. Оставшись в одиночестве, если не считать поскуливающей Резеки, Нелла рассматривает подарок. На сердце тяжело. Кому его показывать? Кто сядет на игрушечные стулья, попробует восковую еду? У нее нет в этом городе ни друзей, ни родственников, которые пришли бы и восхитились. Это памятник ее беспомощности, ее подавленной женственности. «Твой дом», – сказал ей муж, но кто может жить в девяти крохотных комнатах с отрезанными стенами? Что он за мужчина, если покупает жене такой подарок!

– Никакое обучение мне не требуется, – произносит она вслух.

Резеки взвизгивает.

– Не бойся, это просто игрушка.

Может, пустить материю на шляпу?

Нелла отдергивает занавески.

При взгляде на обнажившееся нутро дома становится не по себе. Пустые комнаты взирают на нее, точно глаза. С черной кухни доносятся голоса – взволнованная болтовня Корнелии и спокойные ответы Отто. Нелла снова опасливо кладет руку на дерево. Твердое, словно шлифованный камень, оно, в отличие от бархата, холодит ладонь.

Марин ушла, те двое – на кухне. Надо принести Пибо и дать ему полетать. Йоханнес не заметит, и до чего приятно будет смотреть, как порхает Пибчик… Но когда она поворачивается к парадной лестнице, мысли снова возвращаются к комнате Марин. Забудь про этот оскорбительный подарок, кукольный дом, уговаривает себя Нелла, задергивая горчичные занавески. Ты можешь ходить здесь, куда пожелаешь.

С колотящимся сердцем и совершенно забыв о Пибо, она поднимается наверх. Однако храбрость уже ее покидает. Что, если меня застукают?.. Шурша юбками, Нелла торопливо проходит по коридору, толкает тяжелую дверь и как вкопанная замирает на пороге. Неописуемое зрелище заставляет забыть о всякой осторожности.