Цитаты из книг автора «Дженнифер Сэйнт»

И я не позволю мужчине, который ничего не ценит, заставить меня усомниться в собственной ценности.

Может, таково мое наказание? Попасть в воплощенную мечту и обнаружить, что вся ее сверкающая прелесть исчезла бесследно, стоило только подойти поближе?

От Тантала живописец перешел к Пелопу, а после – к Атрею с Фиестом, убившим собственного брата Хрисиппа в борьбе за трон. Роспись изображает воцарение Атрея в Микенах, но не детей Фиеста, сваренных, разделанных и скормленных родному отцу родным же дядей. Изображает восходящего на трон Агамемнона, а подле – его жену и троих дочерей, но не убийство на рассвете. Я велела мастеру живописать лишь победы, лишь события, возвысившие род моего мужа над остальными, прекрасно зная, что любой созерцатель все равно будет думать о совершавшихся в промежутках мрачных беззакониях, проступавших сквозь эти безобидные картины так же беззвучно и неумолимо, как аромат цветов, напитывавший воздух купальни.

В первые дни осады Трою накрыла беспросветная жуть и отчаяние. В кои-то веки не мне одной за каждым углом мерещились разрушения и смерть. Всякий алтарь возносил к небесам ароматы, всюду курился фимиам, и мычание ведомого к жертвенникам скота сливалось с тонкоголосыми песнопениями, обращенными к богам. Лица горожан были мучительно напряжены. Мужчины гибли день за днем – мужья, братья, сыновья и отцы, – искалеченные, истерзанные, захлебывались в собственной крови там, за стенами. Окрестности Трои греки постепенно захватили, забрали урожай и скот. Грозное предчувствие голода кралось по домам. Казалось, мы этого не вынесем – жить день за днем в ожидании жуткого грядущего, которое наступит вот-вот, опрокинет, раздавит.

Оглядывая гибкую, худую фигурку дочери, я волей-неволей начинала беспокоиться. За ребенка ведь можно и жизнь отдать, и каждая из нас во время родов стоит на берегах великой реки, отделяющей живых от мертвых. Несметная армия женщин совершает этот полный опасностей переход без щитов и доспехов, вооружившись лишь собственной силой и верой в победу.

Здесь, наверху, плавая в беспредельной тьме, я слышу их молитвы – женщин с Наксоса и Крита, из Афин и Аргоса и всякого удаленного уголка земли. Они обращаются ко мне, когда претерпевают родовые муки, когда вступают в величайшую борьбу человечества, привлекая всю свою решимость и настойчивость до последней капли, дабы зажечь новый свет во вселенной; они просят меня помочь вывести детей на белый свет, в безопасное тепло влажных материнских рук. И я слышу их под темным куполом ночного неба. Обращаю к ним свой свет, купаю их в неугасимом сиянии, всех до одной созываю, чтобы поделиться нашей общей неистощимой силой.

Собственную славу исчислить в женских муках и провозгласить себя на небесах легендарным победителем младенцев, истребителем невинных чад.

Если горе чужое – мерило величия, он мог теперь называться величайшим из богов.

Даже золотой язык олимпийца слов не подберет, чтобы унять негодование, вызванное подобным зверством.

Когда-то Дионис казался мне лучшим среди них всех, но теперь я видела, каков он – ничем не лучше могущественнейших из богов и подлейших из людей.